К обоюдной выгоде

Глава 15. Gagarin Party

— Я знаю русскую народную космическую песню!

— Откуда? Bresheh’ nebos’!

Не знаю, что значило это bresheh’, но шахтер-здоровяк слишком уж сильно нахмурился и как-то недобро смотрел на дядю Себастьяна.

— Сейчас, ик, вспомню, — сказал тот и приложился к бутылке. Сегодня я впервые с момента прибытия на Тау-Кан видел его пьющим; впрочем, отец заранее предупреждал, что этот вечер может быть полон открытий и нужно держать ухо востро.

***

А ведь начиналось всё вполне безобидно. В Новом Донбассе, которым управлял Николай Лосев, русские шахтёры отмечали День Гагарина. Именно к этому дню они приурочили запуск первой шахты Тау-Кана.

— Когда-то Юрий Алексеевич поднялся над Землей, проложив нам дорогу в космос, — говорил невысокий и жилистый Лосев, стоя рядом с большим контейнером Ресурса. — В этот же день, двенадцатого апреля по земному календарю, здесь, на Тау-Кане, для которого мы календаря ещё не придумали, мы спустились, так сказать, во внутренний космос, в недра. И, по согласованию с Советом, это будет наш первый праздник здесь — День Гагарина! Ура, tovarischi!

— Ура! Ура! Ура! — разлетелись над долиной голоса тысяч колонистов. Сперва я даже напрягся: так обычно кричат в фильмах наши морпехи, когда кого-то атакуют. Но русские вроде ни на кого здесь не собирались нападать, а стоявший рядом Ник пихнул меня в бок локтем и подмигнул.

Церемония продолжалась еще какое-то время. Выступили и братья Риттеры, и князь Куртымов. Отец не выступал, но активно крутился рядом с ними.

После торжеств почти все важные гости разлетелись по своим секторам, причем братья Риттеры сделали это почти сразу же. А вот отец задержался.

— Марти, делегация от Фостеров приглашена на закрытое мероприятие, которое устраивают шахтеры вечером. Срочно садись в глайдер и возвращайся с Себастьяном и Кукурузный Эйбом.

— А Железная Ти? — уточнил я на всякий случай.

— Ты чего, смерти нашей хочешь? Ни в коем случае! — замахал руками отец и добавил. — Как угодно быстро их вези сюда, чтобы к семи вечера они тут были! — он передал мне координаты, хлопнул по плечу и пошел обратно к Лосеву.

Два часа полета до Фостер-сити и столько же обратно. Даже мои весьма скромные познания в математике подсказывали мне: на то, чтобы уговорить дядю Себастьяна и дедушку Эйба прилететь сюда, у меня останется меньше получаса.

***

— На праздник? — нахмурился дедушка Эйб, когда я прибежал к скамейке, где он перебирал ягоды красовики. Похоже, он еще не успел приложиться к бутылке, поэтому выглядел хмурым. Впрочем, по своей воле ягоды бы он тоже перебирать не стал, тут чувствовалась рука Железной Ти.

— Какой ещё праздник, Марти? Называется-то как?

— День Забыл Кого. Космонавта вроде… Ну, русские празднуют.

— Гагарина? — оживился вдруг Кукурузный Эйб и отложил ягоды.

— Ага, вроде евонный…

— Первого космонавта надо знать, Марти, даже если он не американец. Хм, а отмечают русские, говоришь? Это ж всё меняет! — он как-то оживился, даже облизнулся в предвкушении. — Щас я быстренько переоденусь — и бегом в глайдер!

Уж не знаю насколько бегом перемещался Эйб, но когда я заманил в глайдер дядю Себастьяна, он уже сидел там.

— Не беги, как укушенный, Марти! — кричал мне дядя, едва поспевая. — Что там такого срочного, можешь объяснить?

— Не могу, — выкрикнул я, пытаясь отдышаться, и прибавил ходу, потому что уже услыхал в отдалении сердитый окрик Железной Ти. Видимо обнаружила, что ягоды не перебраны — дядя Себастьян тоже был брошен на красовику, которую с разрешения биологов почти неделю собирали в лесах свободные от остальных дел Фостеры.

— Так, ты.. об… объясни, — совсем запыхался дядя Себастьян, когда наконец-то добежал до глайдера.

— Садитесь скорей, надо лететь! — попытался я схитрить, но не вышло.

— Никуда я не полечу, Марти. Что за глупые шутки?

— Си, ну чего ты докопался до мальчика? Он нас на праздник позвал, а ты упрямишься, — неожиданно пришёл мне на выручку Кукурузный Эйб. — Я знаю этих русских: синьпозиум устроят, всё будет как надо!

— Какой еще свинпозиум? Что за русские? — раскраснелся и вытер пот со лба дядя Себастьян. — Вам делать нечего?!

Он покачал головой, выдохнул, приводя дыхание в порядок и собрался было идти. Что делать? Его надо было задержать, но как? Не запихивать же в глайдер насильно? И тут вспомнились слова отца: «Иногда нужно дать человеку правильную альтернативу. Ту, где он считает, что выбор есть, а на самом деле его не существует».

— Дядя Себастьян, погодите!

— Отстань, Марти — и так из-за твоей ерунды я весь запыхался. Если мама узнает, что я оставил ягоды…

И тут вновь послышался её грозный окрик. Дядя Себастьян вздрогнул. «Самое время подсекать», — сказал бы отец.

— Вот-вот, вы уже все равно перестали перебирать ягоды. Вы можете туда вернуться сейчас, а можете завтра утром, но эффект примерно один.

— В каком смысле? — обернулся он.

— В таком, – я сделал максимально скорбное, сочувственное лицо. — Бабушка уже увидела, что вы уклоняетесь от работы. Поверьте моему богатому опыту — она всыплет вам независимо от того, вернетесь вы сейчас, или поздно вечером. Так что вы ничего не теряете, повеселившись на празднике — наоборот, это как бы компенсирует бабушкины… недовольства, — улыбнулся я самой доброжелательной и невинной улыбкой, которую только мог изобразить.

Лицо дяди перекосилось — на нем промелькнули ярость, страх, сомнение… а потом робкая решимость, даже радость!

— Вот чёрт, — удивлённо выругался он. — В самом деле — один раз живём! — и тут, оглянувшись в сторону дома. заметил там какое-то движение.

Это была бабушка.

Дядя Себастьян стремительно впрыгнул в глайдер.

— Запускай скорей! — выкрикнул он, спешно нажав на кнопку закрытия двери, а потом спрятался на полу и не садился в кресло, пока глайдер не отдалился от Фостер-сити на безопасное расстояние.

***

Закрытая часть мероприятия проходила в небольшом поселке, собранном из типовых жилых блоков невдалеке от входа в шахту. Судя по малому количеству глайдеров на парковке, в основном тут собрались местные, либо те, кто не планировал в ближайшее время отсюда улетать.

День и вечер выдались теплыми, ведь у нас тут, в отличие от Земли, в самом разгаре лето. Поэтому все веселье проходило на улице.

Собралось не меньше пары тысяч человек. Между жилыми блоками были натянуты треугольные флажки на веревках, и переливались разными цветами гирлянды. На поляне, которую кто-то в шутку обозвал городской площадью, стояло две внушительных по размеру цистерны, похожие на топливные, а рядом с ними почему-то толпились люди с кружками. Чуть поодаль, между самыми высокими блоками из контейнера построили импровизированную сцену, которую освещали прожекторы. Там стояли люди с инструментами и играли.

Пахло барбекю, а еще чем-то сладковатым, рыбой, углями и тем, что люди пьют. Люди танцевали, пели и ели, а кое-где уже даже и дрались — но не всерьёз, а как-то по-дружески, под радостные возгласы толпы «nu dai emu, dai!».

— Что за странная музыка? — спросил я, когда мы приблизились к площади.

— Эх, молодежь, — вздохнул Кукурузный Эйб. — Это хард-рок. Классику надо знать, Марти. И чему только в школе учат?

— А уже ничему, — улыбнулся я и попытался найти отца.

Вдруг музыка смолкла — заиграла другая. Запел тонкий — похоже, девчоночий — голос. Кажется, девочка пела на русском, насколько Ник успел познакомить меня с языком. Тонкий, пронзительный голос завораживал, притягивал… вселял какую-то надежду, что ли. И это при том, что слова так и оставались для меня загадкой.

На русских песня подействовала ещё сильнее. Те, кто толпился у цистерны, повернулись в сторону сцены и застыли с кружками в руках. Танцующие и дерущиеся тоже остановились. Только что проведших хук справа и отправивший в нокдаун своего противника, русский уже поднимал его и разворачивал к сцене, где в белом космокомбинезоне стояла девчонка, на вид совсем еще мелкая, бесконечно младше меня… ну, то есть, года на три.

На этой самодельной сцене она казалась совсем крохотной. Лучи от прожекторов спускались по обе стороны от неё и казалось, что они образуют большие светлые крылья. Вот так, наверное, и выглядят ангелы. Значит, пастор Джефф прав, и они существуют? Девочка пела так, что в душе все переворачивалось, но хотелось слушать её дальше, слушать и слушать. Люди вокруг начали ей подпевать. Они не горланили во всю мощь, не пытались перекричать её спьяну, не старались блеснуть своим голосом. Нет. Все они пели очень осторожно, тихонечко, словно боясь испугать, спугнуть песню. Мне вдруг захотелось заплакать, отчего я даже обозлился на себя, но тут же сам себя и простил, потому что, слушая её, невозможно было сердиться, обижать или обижаться.

— … ya nachinau put’, — допела девочка. Все вокруг стихло. Я мог расслышать дыхание людей, стоящих поодаль. Вот уж на самом деле пронзительная тишина — и слезы, слезы на глазах у людей. Даже мужчины стояли с красными глазами, из которых текли скупые слезы. Никто не стеснялся, не скрывал эмоции.

Лица у всех какие-то одновременно и грустные и радостные. Какие-то oduhotvorennоe, как называл это состояние Ник. Или еще, как он там говорил? Ах да, svetlaya pechal’ — это когда грустно, но по-хорошему. Никогда я его раньше не понимал, ведь же: не может быть одновременно грустно и весело! Но теперь я понял, что так бывает.

Девочка поклонилась, и это словно пробудило всех ото сна. Толпа стала аплодировать, что-то выкрикивать и затем повторять одно и тоже слово. Я удивился — зачем они кричат про наше старое космического агентство, которое ещё в пятидесятых с потрохами купила «Конкордия»? Причины выкрикивать «НАСА!» я не видел. Но потом Ник объяснил мне, сдерживая смех:

— Никакое не НАСА, Марти. Ну, рассмешил!.. Это имя - Nastya. Сестру мою так зовут.

Под дружные крики девочка снова поклонилась, помахала всем рукой и спустилась со сцены, исчезнув где-то за блоками строений. Я уж было побежал за ней, не особенно понимая, зачем — но тут услыхал голос отца:

— О, Марти! Молодца, ты привел сюда кого нужно.

— Слушай, Хэнк, так и знал, что это твоя затея, — начал было ворчать Себастьян, но взглянув на сцену, осекся и уже как-то совсем миролюбивее сказал. — Ну и ладно. Надо и отдохнуть иногда.

— Давайте-давайте, веселитесь, ни в чем себе не отказывайте. А ты, старина Эйб, слишком не напивайся. У меня для тебя потом будет отдельный подарок.

— А когда я напивался, мальчик мой? — вздохнул Кукурузный Эйб и поправил красную рубашку в клетку, вылезшую из-под подтяжек. — Не было еще у меня столько виски, чтобы напиться вдоволь.

— Ну ладно, ладно, отдыхай пока, старина, — похлопал его по плечу отец. — Вон там в цистернах русские спирт провезли. С ним лучше острожнее.

— Но они же топливные! — возмутился дядя Себастьян. — Это значит, что кто-то не досчитался…

— Мне объяснили, что это вместо запасных топливных цистерн. Все в порядке. Тем более для многих такое их наполнение куда приятнее изначального. Всё, не мешаю. Отдыхайте! — отец задорно подмигнул обоим, причем я был уверен, что каждый воспринял это на свой счет.

И сразу же отвел меня в сторону.

— Очень рад, что вы успели до выступления этой девочки. Как тебе… песня?

— Отличная. Я ничего не понял, но это так… так oduhotvorennоe.

— О, ты уже и язык учишь, — усмехнулся отец. — Смышленый парень! А девчонка как? Ну не отворачивайся, не красней уже. Это я так, просто интересуюсь. Пойдем-ка со мной к Лосеву. У него там за главным столом всяких вкусностей хватает.

Легкая злость из-за глупых вопросов про девчонку у меня прошла сразу же, как я услышал о том, что можно хорошенько перекусить, тем более с самого утра ничего толком не ел. Признаться, от нашей однообразной еды я уже устал, а тут, похоже, подготовили запасы того, что смогли тем или иным способом протащить с Земли.

Нас провели на два пустующих места рядом с начальником Нового Донбасса. Ожидания не обманули. Я не знал не то, что названий тех блюд, что стояли на столах, а даже того, из чего они приготовлены. Красный суп с мясом и каким-то белым йогуртом, странного вида месиво из картошки, непонятные ни на вид, ни по содержанию пирожки и огромные пироги. Но всё было горячим и так вкусно пахло, что мой живот заурчал, чуть ли не заглушая музыку.

Отец о чем-то говорил с Лосевым, но я уже не слышал ничего. Я уплетал все те вкусности, что обильно украшали стол. Вкус и запах сводил с ума. Счастье теплом разливалось по всему телу с каждым съеденным куском пирога, ложкой супа и чего-то еще, что не имело для меня никакого названия. Сидящая рядом пожилая, но весьма симпатичная женщина с округлым лицом, все время мне улыбалась и, кажется, умилялась тому, как я ем. Она подкладывала мне добавки снова и снова.

Я не знаю, долго ли это продолжалось, но в какой-то момент я понял, что больше в меня не влезет ни куска - во всяком случае, в ближайшие минут пять. Остальные сидящие за столами что-то активно обсуждали, кто-то пытался перекричать остальных, при этом они успевали что-то наливать в шоты и стукаться ими. Они пили и пили. Их лица раскраснелись, но движения остались плавными и уверенными. О том, что в их шотах — спиртное, можно было сказать только по лицам и голосам.

— Prikin’, Igorek… — сказал Лосев отцу. Я тут же прислушался: меня все еще смущало это странное имя, но отец объяснил, что у русских его бы звали Генри, а это почти то же самое, что Igor. А уж Igorek — это и вовсе по-свойски.

— Прикинь, Igorek — ведь эти твари хотели упихнуть нас под землю, — судя по голосу, глава Нового Донбасса уже принял изрядно. — Те контракты, что мы подписывали до вылета, подменили.

— Разве так можно? — спросил отец заплетающимся языком. Даже я не понял, искренне он возмущён — или нагло издевается.

— Этим капиталистическим ублюдкам можно все, — стукнул Лосев по столу с такой силой, что несколько тарелок подпрыгнули. — Но ничего, нас тоже не проведешь - электронные копии контрактов подменили, но у меня-то сохранились бумажные! Ты бы видел рожи Риттеров, когда я сунул бумаги этим ублюдкам под нос.

— Под…подожди, а что изменили в договорах?

— Биомоды, Igorek! Нам предлагалось внедрить биомоды, которые позволят лучше чувствовать себя в шахтах, потреблять меньше кислорода, стать выносливее. Но мало того, что это тестовая технология, так по новым контрактам за её поставку мы должны были выдавать Ресурс бесплатно. Несколько лет! Ублюдки!

— Ну а что Риттеры? Они ж того… этого… так этого н-не оставят.

— А мне плевать, Igor. Вот прямо плевать на этих капиталюг на немецких! Я ж их вот этими вот руками… Никто не смеет обманывать работяг Нового Донбасса!

— Вот это верно, вот это п-прально. За это н-надо выптить!

Отец, шатаясь, поднялся из-за стола. Покачиваясь, обвел всех мутным взглядом и поднял вверх шот.

— Д-друзья. В-вы все мне мой drug, вот так. За Новый Донбасс! — выкрикнул он и осушил шот одним залпом, а после чуть не свалился, если бы Лосев его не поддержал и не усадил на место.

— За Новый Донбасс! — кричали все вокруг и стукались шотами.

— Вот с…скажи, drug, тебе не надолели… ели.. надоедли эти Риттертитеры?

— Да как кость в горле, yadren baton.

— У м-ме… у меня есть пред-ложение. Н-нов… новая власть.

— Ты, кажись, перебрал, американен. Слаб ты пить. И знаешь почему? Наука ж доказала, что какие-то там ферменты спирт в сахар обратно перерабатывают, и у нас, у русских, этих ферментов больше. Поэтому мы пьем и не пьянеем, — Лосев икнул. — Почти. Да еще и сахарок запасаем. Понял?

— Н-не… не поэл. Я ж не пьяный. Ты чего, drug?

— Ну, раз не пьяный, тогда скажи, как мы эту новую власть построим? Мне не до власти, мне шахты развивать надо, добычу налаживать. Куртымов бы мог… так он же, zaraza, тоже еще тот капиталист, да и мыслит иначе чутка. А больше я никому не доверяю.

— А как же я, drug? — спросил отец и с пьяной ухмылкой обнял Лосева.

— Ты вроде ничего, да вот только слабые вы, американе. Даже выпить толком не умеете. Откуда тут доверию-то взяться? Нет, ты так-то мне симпатичен, вон весь свой сектор тоже развиваешь, сельское хозяйство поднимаешь, но этого…

— Я спою! Сейчас, ик.. спою! — послышался совсем рядом голос дяди Себастьяна. — Я знаю русскую народную песню про космос.

— Откуда? Bresheh’ nebos’.

Тут-то я и увидел, как здоровяк раза в два шире дяди Себастьяна засучивает рукава и смотрит на него очень недоброжелательно.

— Сейчас вспомню. Вот, — поднял дядя Себастьян руку в успокаивающем жесте. Пошатнулся, но удержался на ногах.

А потом запел:

Svinya villuminatore,

Svinya villuminatore,

Svinya villuminatore

vidna…

Здоровяк ухватил его за грудки, притянул к себе:

— Не svinya, а Zemlya! Ты понял, balbes? Все свиньи на Земле остались!

— Grustim mi o svinje — ona vkusna, — кивнул дядя Себастьян, и с улыбкой отрубился, повиснув на руках у русского. Тот, покачав головой, бережно усадил его на траву.

— Ну вот видишь, — кивнул Лосев в сторону дяди Себастьяна. — Не умеет ваш брат пить.

— Я б… поспорил, — заявил отец. — Можт, забьемся на с-спор?

— Во! Настоящий amerikanen. Пить не может, но самоуверенный и азартный. Слушай, а ты мне нравишься, приятель. Давай так: если твой человек моего перепьет, мы продолжим наш разговор о новой власти. Ну а если мой перепьёт твоего, то уж не обессудь, drug, двадцать процентов твоего электричества и десять процентов твоего урожая пойдут к нам в Новый Донбасс напрямую. По рукам?

— Ты щ…щедрый. П-по рукам, drug!

Они поднялись, пожали руки и обнялись.

— У нас битва! — выкрикнул Лосев. Музыка сразу стихла, а люди зашевелились. По центру площади расчистили место, поставили большой стол.

Про ставки я не очень понял, но то, что отец ввязался в очередную авантюру без шанса выиграть, было ясно даже мне. Вот он, «наглядный пример вреда алкоголя», как говаривала Железная Ти.

От русских в алкогольной дуэли взялся участвовать некто Spivakov, чью фамилию все они произносили с почтением. Узнав перевод, я только присвистнул: «Дедушке бы Эйбу такую!».

— Р…раз у нас тут такая д..дуэль, то я выб-бираю … оружье. Лучший виски на Тау-Кане! — сказал отец и взгромоздил ящик с нашим «отменным пойлом» на стол. А потом вдруг взглянул на меня и подмигнул, словно был совершенно трезв. — Да, оружье… и я об… объявляю бойца!

Напротив широкоплечего молодого Spivakovа сел, покряхтывая, Кукурузный Эйб.

— Ну, ты совсем самоуверен, — ухмыльнулся Лосев.

Поединок начался. Первую бутылку распили очень быстро. Spivakov раскраснелся, но плавности движений не потерял. Что до дедушки Эйба — этот, как и всегда, пока что вообще только трезвел от выпивки.

Потом я отошёл поискать ту девчонку — важно было сказать ей, как она красиво поёт, — но не найдя её, вернулся к столу. Там почти ничего не изменилось — ну, разве что, лица у «спортсменов» раскраснелись чуть сильней. Никто из них, похоже, не собирался сдаваться. Я уточнил у отца:

— Какая это бутылка?

— Третью заканчивают.

Произведя в уме несложные вычисления, я чуть не поперхнулся:

— С ума сошёл? Это уже больше, чем смертельная доза! Надо прекращать немедленно…

— Не спеши, — подмигнул мне отец (он, похоже, и в самом деле был трезв). — Ты думаешь, они виски пьют? С третьей бутылки пошёл заменитель: то же пойло, только АА-розлива…

— «АА»? — не понял я, но немного прикинув догадался. — То есть для анонимных алко…

— Ага — для алкашей в завязке. Те же вкус, запах… даже vihlop, как его зовут русские. Этикетки я, естественно, переклеил!

— А они не заметят?

— После двух бутылок настоящего? Сильно вряд ли: вон, гляди, — он указал на турнирный стол, где «спортсмены» уже сдвинули стулья, и русский, приобняв дедушку Эйба, объяснял что-то, растопырив пальцы «козой».

— Вот увидишь: победит дружба! — шепнул отец и отошел к Лосеву.

И впрямь, здоровяк русский и Кукурузный Эйб уже не выглядели соперниками. Они вполне мирно о чем-то говорили. Я с трудом разбирал слова старика, а русский так вообще говорил на своем родном языке — но оба, похоже, понимали друг друга. Они смеялись, показывали куда-то, дружески обнимались…

Но тут план отца рухнул: к столу подошел Лосев и поставил перед «спортсменами» бутыль с мутной жидкостью. Это был провал! Смертельная доза! Старика я всегда любил, он меня не ругал и был по-своему добр. Смотреть, как он сейчас помрет от перепоя, мне совсем не хотелось.

— Что-то слаб твой хваленый виски. Давайте по-серьёзному!

Теперь пили стоя. Утвердившись на ногах, дед и русский образовали руками с шотами два звена цепи, и, как объяснил потом Ник, выпили на брудершафт. Выпили, покачнулись, и, обнявшись, повалились на землю.

В ужасе я подбежал к деду — «Неужели умер? А как же русский?» — но тут же услышал сдвоенный протяжный храп.

— Ахах, Igorek! А Фостеры молодцы, — хлопнул Лосев по плечу моего отца. — Ничья!

Уже возле самого глайдера, куда мы грузили дрыхнущих представителей моего семейства, я услышал, как глава шахтёров говорит ему:

— Не знаю, где ты провел меня, но мне это понравилось. Если бы ты подстроил так, чтоб твой старик победил, я б, конечно, выполнил условия спора… но нехотя и ненадолго. А этой ничьей… ты и впрямь заслужил мое уважение. Теперь я искренне поддержу тебя, prohvost!

— Спасибо тебе! — пожал ему руку отец и сел в глайдер. Когда мы взлетели, я тут же задал вопрос, который мучал меня всё это время.

— Как тебе это удалось? И зачем нужен был дядя Себастьян?

— Планирование и импровизация, сынок. Учись, — отец ухмыльнулся. — Себастьян пьет редко, зато напивается очень легко. Он отвлекал внимание. Мне тоже пришлось чуть подыграть — и, когда Лосев клюнул, оставалось только подсечь. Самое сложное было свести всё к ничьей. Я чувствовал: чтобы Лосев принял мое предложение, я не должен победить, но не должен и проиграть. Тем более он все равно попытался бы вывести меня на чистую воду, поэтому обижать его было никак нельзя. Поэтому АА-виски было недостаточно — и тут помогло старое доброе снотворное, которое я подмешал в бутылку с их samogon и поставил её поближе к столу. Оставалось только в нужный момент спросить Лосева: «О! А это что?!», чтобы он её заметил. Ну а дальше — дело техники. Стой, стой — восхищаться начнёшь при всех, когда прилетим домой. А пока дай отцу отдохнуть, — он потрепал меня по голове, потянулся и уснул.

Наш глайдер летел над вершинами древних деревьев Тау-Кана. Вверху над нами светили миллиарды звезд, но я думал только об одной из них. О той, с крыльями из света, что пела нам со сцены, звала грустить, радоваться и верить во что-то светлое и доброе. Снова и снова в голове крутилась эта мелодия и я напевал её, уж как получалось, но точно, как те люди на площади — тихо и бережно, словно боясь сломать или испортить необыкновенное ощущение всеобщего единения на чудесном Дне Гагарина.

Я видел её лицо перед собой, слышал её голос и неумело, но от всей души подпевал:

— … v prekrasnoe daleko ya nachinau put’!..