Истинная: Вишневый Сад Попаданки

Глава 2

Я сидела на колченогом табурете посреди кухни, обхватив себя руками за плечи, и смотрела, как изо рта вырываются облачка пара. Одно, второе, третье. Они поднимались к закопченному потолку и растворялись в темноте, словно души, покидающие тело.

Холод был везде. Он проникал сквозь подошвы тонких сапог, поднимался по лодыжкам, впивался ледяными иглами в колени. Он касался шеи, заставляя волоски вставать дыбом. Казалось, сам воздух здесь состоял из мелкой стеклянной крошки.

— Холодно... — донеслось из кучи тряпья в углу.

Куча зашевелилась. Из нее показался длинный нос, похожий на сморщенный корнеплод, и два желтых глаза, полных вселенской скорби.

— Холодно, говорю, — повторил Казимир с упреком, словно это я лично выключила отопление во всем мире. — Смерть идет. Сначала пальцы посинеют, потом нос отвалится. У меня уже хвост инеем покрылся.

— У тебя нет хвоста, Казимир, — сказала я, стуча зубами. Звук получился громким, как кастаньеты.

— Был! — возмутился домовой, высовывая когтистую лапу из-под драного одеяла. — В лучшие времена был! Роскошный, пушистый! А теперь отмерз. И уши отмерзнут. И ты отмерзнешь, хозяйка. Станешь красивой ледяной статуей. Рэйвен приедет весной, поставит тебя в саду и будет воронам показывать.

Я резко встала. Табурет скрипнул, эхо метнулось по пустой кухне.

— Никто никого показывать не будет. Хватит ныть.

Я подошла к двери, ведущей в пристройку. Казимир утверждал, что это дровяник. Если там есть хоть щепка, я заставлю её гореть. Я агроном, я умею обращаться с природой, даже если она мертвая.

— Куда ты? — пискнул домовой. — Там крысы! Там темно!

— Там дрова, — отрезала я. — Или ты хочешь замерзнуть гордым и хвостатым?

Дверь в пристройку примерзла. Я налегла на неё плечом. Раз, два. Бесполезно. Петли схватило льдом намертво. Ярость — горячая, злая — плеснула в кровь. Ах так? Ты думаешь, я сдамся перед куском дерева?

Я отошла на шаг и ударила ногой. Вложила в этот удар всё: обиду на мужа, злость на Мариссу, страх перед будущим.

Дверь с треском распахнулась, ударившись о стену. С потолка посыпалась труха и снежная пыль.

Я шагнула внутрь, подняв над головой огниво. Слабый огонек выхватил из мрака груды... мусора.

Это нельзя было назвать дровами. Это было кладбище деревьев. Поленья лежали здесь десятилетиями. Крыша дровяника давно прохудилась, и снег, тая и замерзая годами, превратил дерево в губку.

Я подошла к ближайшей поленнице, протянула руку и взяла полено.

Оно рассыпалось в моих пальцах.

Влажная, гнилая труха, пахнущая плесенью и грибницей. Я сжала кулак, чувствуя, как из «дров» сочится ледяная вода.

— Проклятье... — выдохнула я.

Я перебирала поленья одно за другим. Гниль. Труха. Лед. Мох. Здесь нечему было гореть. Это было топливо для отчаяния, а не для камина.

Слезы, горячие и злые, подступили к горлу. Я швырнула кусок гнилушки в стену. Он шлепнулся с мокрым звуком, оставив грязное пятно.

«Спокойно, Алиса. Думай. Ты в мире магии. Но магии у тебя нет. У тебя есть физика и химия».

Я начала рыскать по углам, как ищейка. Старые ящики? Сгнили. Сломанная телега? Сгнила.

И тут мой взгляд упал на дальний угол, где под слоем паутины стояли остатки старой мебели. Стулья. Обычные деревянные стулья, сваленные в кучу, как трупы после битвы. Они выглядели суше. Лакированное дерево сопротивлялось влаге лучше, чем сырые поленья.

— Простите, предки, — пробормотала я, хватая первый стул за резную ножку. — Но ваша задница уже не замерзнет, а моя — вполне.

Я потащила добычу на кухню. Стул цеплялся ножками за порог, словно не хотел идти на эшафот.

Казимир выглянул из своего укрытия.

— Это же стул прадеда Арчибальда! — ахнул он. — На нем сидел сам Император, когда приезжал на охоту!

— Теперь на нем будет сидеть огонь, — мрачно ответила я, с треском ломая благородную спинку об колено. — А если будешь возмущаться, следующим в топку пойдет твой веник.

Домовой благоразумно заткнулся и даже подал мне старый тесак, чтобы нащепать лучину.

Я сложила обломки стула в огромный зев камина. Он был холодным и черным, как вход в преисподнюю. Построила «шалашик», как учил отец в походах. Внизу — мелкие щепки, сверху — куски покрупнее.

Нужна была растопка. Бумаги не было.

Я достала из кармана свой блокнот. Мой полевой дневник. В нем были записи о селекции за последние пять лет. Формулы удобрений, схемы скрещивания, зарисовки листьев. Моя жизнь, мой труд, моя гордость.

Я посмотрела на страницу, где была нарисована схема прививки «Алой Королевы».

— Прости, — шепнула я.

И вырвала лист. Потом еще один. И еще. Скомкала бумагу, запихивая её под щепки. Жертва ради выживания. Знания горят хорошо.

Я чиркнула огнивом.

Искра. Еще одна. Слабый язычок пламени лизнул бумагу. Чернила начали чернеть и сворачиваться. Огонь перекинулся на лакированную щепку.

— Давай, милый, давай, — молила я, дуя на робкое пламя. — Кушай. Грей.

Огонь занялся. Весело затрещал лак. Я почувствовала первое, едва уловимое тепло. Улыбка, нервная и счастливая, тронула губы.

И тут случилось то, чего я боялась.

Ветер на улице переменился. Порыв ударил в трубу сверху, словно гигантская ладонь захлопнула крышку.

Дым, вместо того чтобы идти вверх, густым черным клубом рванул в комнату.

— Кха-кха! — закашлялся Казимир.

Кухню мгновенно заполнил едкий, удушливый смрад горящего лака и старой пыли. Глаза защипало так, будто в них плеснули кислотой.

— Нет! — закричала я, пытаясь руками разогнать дым. — Тяга! Где тяга?!

Я схватила кочергу и полезла в камин, пытаясь пробить засор. Сажа посыпалась мне на лицо, на платье, в волосы. Я кашляла, задыхаясь. Дым был везде. Он ел глаза, драл горло.

Огонь, лишенный воздуха, зашипел и погас, оставив после себя лишь вонючее облако.

Огниво в моей руке мигнуло в последний раз. Магический заряд иссяк. Кристалл внутри него треснул и осыпался мелкой пылью.

Темнота.

Только красный уголек на обломке стула подмигнул мне злобным глазом и погас.

Я стояла на коленях перед камином, перепачканная сажей, с кочергой в руке. Вокруг была непроглядная тьма и удушливый дым.

Это был конец.

Я не выдержала.

С диким криком, в котором не осталось ничего человеческого, я швырнула бесполезное огниво в темноту. Раздался звон разбитого стекла.

— Ненавижу! — заорала я, срывая голос. — Ненавижу этот мир! Ненавижу тебя, Рэйвен! Будь ты проклят со своей магией, со своим долгом, со своей ледяной стервой!

Слезы хлынули из глаз, смешиваясь с сажей на щеках. Я задыхалась. Мне нужен был воздух.

Я вслепую бросилась к двери, ведущей на задний двор. Споткнулась о табурет, упала, больно ударившись бедром, вскочила, не чувствуя боли.

Распахнула дверь ударом ноги.

Морозный воздух ударил в лицо, как пощечина. Жесткий, колючий, но чистый.

Я вывалилась на крыльцо и жадно, судорожно вдохнула. Легкие обожгло холодом, но это было спасение. Я кашляла, сплевывая горечь, и хватала ртом снежинки.

Ветер здесь выл, как стая голодных псов. Метель усилилась. Снег валил стеной, скрывая очертания двора. Я была маленькой черной точкой в белом безмолвии.

— За что? — прошептала я, глядя в черное небо, где не было ни звезд, ни лун. — Я просто хотела жить. Я просто сажала деревья. Почему я должна умирать здесь, в грязи и холоде?

Ответа не было. Только ветер швырнул мне в лицо горсть ледяной крупы.

Я обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Пальцы левой руки привычно скользнули в карман кардигана.

Косточки.

Они были там. Горячие.

В этот момент я поняла: я схожу с ума. Это агония. Тепловая галлюцинация перед тем, как замерзнуть насмерть.

Но их тепло было таким реальным. Оно пульсировало, пробиваясь сквозь ткань, сквозь онемевшую кожу. Тук-тук. Тук-тук.

— Вы тоже хотите жить, — сказала я им. — Мы все хотим.

Решение пришло мгновенно. Безумное, иррациональное. Если мне суждено замерзнуть этой ночью, я сделаю последнее дело. Я выполню свою работу. Я агроном. Моя задача — сажать.

Я сошла с крыльца. Снег доходил до середины икры. Я брела, шатаясь от ветра, к полуразрушенной каменной стене, которая хоть немного закрывала двор от бури.

Там, у подножия кладки, торчал из сугроба куст. Дикий терновник. Черный, колючий, мертвый на вид. Но если он здесь вырос, значит, земля здесь живая. Значит, здесь есть сила.

Я рухнула на колени рядом с кустом.

Снег был плотным, слежавшимся. Я сгребала его голыми руками, не чувствуя холода. Адреналин кипел в крови.

— Ну давай же, — рычала я, вгрызаясь в сугроб. — Пусти меня!

Добралась до земли. Черная, каменная твердь. Вечная мерзлота.

Я схватила валявшийся рядом обломок кирпича. Острый, с рваными краями.

Удар. Искры. Еще удар. Земля не поддавалась.

— Я сказала — прими их! — закричала я, замахиваясь изо всех сил.

Удар. Камень соскользнул с мерзлого грунта.

Я не успела убрать руку.

Острый, как игла, шип терновника, торчащий из нижней ветки, вонзился мне в ладонь. Глубоко. Прямо в мясистую часть под большим пальцем. И с силой пропорол кожу, когда я дернула руку.

Боль была ослепительной. Я вскрикнула, прижав руку к груди.

— Черт!

Я посмотрела на ладонь. В свете белого снега кровь казалась черной. Густая, горячая струя.

Кап.

Первая капля упала на мерзлую землю.

Пш-ш-ш...

Звук был таким, словно вода попала на раскаленную сковороду.

Я замерла.

Кап. Кап.

Кровь падала на ледяную корку земли. И лед... таял. Не просто таял — он исчезал, испарялся с тихим шипением. От места падения капель поднимался белесый пар.

Земля жадно пила.

Я чувствовала это. Не мозгом, а чем-то древним, спящим в глубине подсознания. Земля была не мертвой. Она была голодной. Она ждала. Столетиями она ждала чего-то настоящего. Не холодной, стерильной магии льда, которой её кормили местные маги, а жизни. Горячей, соленой, яростной жизни.

Вибрация прошла по моим коленям. Гулкий удар — где-то глубоко внизу, в недрах. Словно сердце великана дрогнуло во сне.

Я отбросила камень. Здоровой рукой достала косточки.

Три маленьких, гладких шарика. Моя надежда. Мое наследство.

Я положила их в кровавую кашицу, образовавшуюся в проталине. Кровь смешалась с землей, став вязкой и теплой.

— Берите, — прошептала я. Голова кружилась. То ли от кровопотери, то ли от странной энергии, которая начала подниматься от земли. — Берите всё. Мою злость. Мою боль. Мою любовь. Только растите.

Я вдавила косточки в грязь окровавленной ладонью.

И тут меня ударило.

Не током, не магией. Меня ударило жизнью.

Я увидела... нет, я почувствовала. Как лопается твердая оболочка косточки. Как просыпается дремлющий внутри зародыш. Как крошечный, нежный корешок пробивает скорлупу и жадно впивается в землю, напитанную моей кровью.

Он искал не воду. Он искал меня.

Меня выгнуло дугой. Я задохнулась. Это было больно и сладко одновременно. Словно из меня вытягивали жилы, но взамен вливали расплавленное золото.

— Растите! — выдохнула я приказ.

Зеленая искра — яркая, как весенняя листва — пробежала по моим пальцам, ушла в землю и вспыхнула под снегом.

Сугроб вокруг моей руки озарился изнутри мягким изумрудным светом.

Ветер стих. На секунду. Вокруг меня образовался кокон тишины. Снежинки, падавшие в этот круг света, не таяли, а превращались в крошечные белые лепестки.

Я смотрела на это, не в силах пошевелиться.

Моя рука, все еще прижатая к земле, светилась. Вены просвечивали зеленым сквозь кожу. Рана от шипа затягивалась на глазах, оставляя лишь тонкий серебристый шрам.

А потом всё закончилось.

Свет погас. Ветер снова завыл, набрасываясь на меня с удвоенной силой. Холод вернулся, ударив по вспотевшей спине.

Меня накрыла такая слабость, что я чуть не упала лицом в снег. Руки дрожали, ноги стали ватными. Словно я пробежала марафон.

Я с трудом загребла снег, укрывая место посадки.

— Спите, — прошептала я заплетающимся языком. — До утра.

Я поднялась, опираясь о стену. Мир качался. Перед глазами плясали черные мушки.

Кое-как, на чистом упрямстве, я доплелась до двери.

Казимир стоял на пороге кухни. В его лапах дрожал тот самый половник. Он смотрел на меня, и его желтые глаза были размером с блюдца.

— Хозяйка... — проскрипел он, когда я ввалилась внутрь, оставляя за собой мокрые следы. — Ты... ты светишься.

Я посмотрела на свои руки. Они были грязными, в саже и засохшей крови. Но под кожей, глубоко внутри, действительно мерцал слабый, угасающий зеленоватый свет.

— Это фосфор, Казимир, — соврала я, хотя знала, что это ложь. — Химия.

— Ведьма... — выдохнул он. Но в его голосе не было страха. Было благоговение. — Настоящая. Живая.

Я прошла мимо него, чувствуя, как сознание начинает уплывать в спасительную темноту.

— Я не ведьма, — пробормотала я, падая на кучу тряпья, которую домовой стащил в угол (наверное, для меня). — Я просто очень злой агроном.

Последнее, что я помнила перед тем, как провалиться в сон, был запах. Странный, невозможный запах в этой закопченной ледяной кухне.

Запах цветущей вишни.

И тепло. Впервые за эту ночь мне стало тепло. Не снаружи, а изнутри. Там, где билось сердце, теперь прорастал невидимый росток.

Я закрыла глаза, и мне приснился сад. Бескрайний, белый, как пена, и сладкий, как первый поцелуй. И посреди этого сада стоял Рэйвен. Он смотрел на меня, и в его глазах больше не было льда. В них был страх. Страх потерять меня.

«Поздно, милый, — подумала я во сне. — Ты уже опоздал».

И тьма накрыла меня мягким одеялом.