Инженер Петра Великого – 11

Глава 5

На следующее утро после нашего «штурма» в Лилле, французские военные, от седого маршала Буффлера, чье лицо напоминало старую крепостную стену, до последнего безусого лейтенанта, смотрели на нас с суеверным уважением. Высокомерие испарилось. Зато король Людовик и маркиз де Торси были задумчивы. Кажется, они первыми осознали: их новый союзник — хитрая инженерная мысль, способная ломать правила и создавать свои. В их вежливости сквозила отчетливая опаска.

В главном зале цитадели, под тяжелыми гобеленами с картинами былых баталий, проходила церемония «выплаты долга». Полковник де Вальер выглядел так, будто всю ночь не спал, пересчитывая трещины в своей военной философии. С подчеркнутым театральным поклоном, он передал Петру тяжелый кожаный тубус.

— Чертежи новой осадной мортиры Его Величества, как было условлено, — процедил он сквозь зубы.

Петр, сияя, принял трофей. Упиваясь моментом, как лучшим французским вином, он на глазах у всей Европы доказал превосходство своей, русской, инженерной школы. И он собирался выжать из этого триумфа максимум.

— Ну-ка, генерал! — развернувшись ко мне, он протянул тубус. Голос его грохотал под высокими сводами. — Оцени-ка работу французских мастеров! Пусть и наши, и ваши умы услышат мнение лучшего инженера Империи!

Подстава. Чистой воды подстава. Зал замер. Сотни глаз впились в меня. Напряженные взгляды французов ждали похвалы. Гордые, предвкушающие — от своих. И тяжелый, требовательный взгляд Петра, которому нужно было лишь одно: чтобы я, его главный козырь, подтвердил величие трофея. Едва заметной гримасы, на долю секунды сведшей скулы, хватило.

Медленно извлекши из тубуса хрустящие, пахнущие свежей краской листы, я развернул их на огромном дубовом столе. Работа была великолепна: изящная каллиграфия цифр, безупречная точность линий, прорисованная до последнего винтика деталировка. Настоящая симфония инженерной мысли XVIII века, застывшая на бумаге.

Однако мой взгляд за безупречным фасадом видел красивый музейный экспонат. В нем было все то, чего они оценить не могли. Бронза… традиционно, великолепно, но безнадежно устарело. Мягкая, тяжелая, дорогая. Заменить ее на нашу игнатовскую сталь — и пороховой заряд можно увеличить на треть. Дальнобойность вырастет на порядок, вес уменьшится. Механизм вертикальной наводки — примитивные клинья и рычаги с огромным люфтом. Простой винтовой механизм, который Федька выточит за пару дней, обеспечит микрометрическую точность. Лафет с жестким креплением при каждом выстреле будет вгонять чудовищную энергию отдачи в землю, сбивая наводку к чертям и заставляя расчет заново ловить цель. Перед глазами уже стоял эскиз примитивного пружинного откатника. А снаряды? Обычные чугунные болванки, годные только крушить стены. Мысленно я уже начинял их порохом, вкручивая в головную часть простейший дистанционный взрыватель на тлеющем фитиле. Красиво, но неэффективно. Сплошная показуха.

— Ну что, Андрей? — повернулся я к Нартову, который с благоговением смотрел на чертежи. — Каково тебе?

— Красиво чертят, — выдохнул он. — Точно. Каждая линия на своем месте. Словно музыку в металле отлили. А вот тут, с клином этим… — он ткнул загрубевшим пальцем в механизм затвора, — замучаются. Чуть песок попадет или окалина от выстрела — и встанет намертво. Наше, хоть и корявое с виду, зато в поле понадежнее будет.

Быстро сворачивая чертежи и пряча их в тубус, я приготовился импровизировать.

— Превосходная работа, Ваше Величество, — обратился я к Петру, чтобы слышали все. — Исключительная точность расчетов и смелость замысла. Французская инженерная мысль, как всегда, на высоте. Мы благодарны французским коллегам за этот бесценный дар.

Ни единого лживого слова. Дар действительно был бесценным: как делать не надо. Французы просияли. Я дал им то, чего они ждали — признание их гения.

Петр, уловивший и мою первую реакцию, и скепсис Нартова, подозрительно сощурился. Нутром он чуял подвох, но, видя, что дипломатический этикет соблюден, а союзники довольны, просто хмыкнул.

Позже, когда мы остались одни в отведенных нам покоях, он подошел и без предисловий спросил в лоб:

— Что, генерал, дрянь их пушки?

— Хороши, Государь. Для своего времени, — ответил я.

Он смотрел на меня секунду, затем его губы тронула понимающая усмешка.

— Значит, сделаем лучше?

— Сделаем, Государь. А это, — я хлопнул по кожаному тубусу, — сэкономит нам год работы и убережет от чужих ошибок.

Петр громко, от души, расхохотался. Он получил все, что хотел: и публичный триумф, и реальную выгоду. Довольный, он ушел отдавать распоряжения о подготовке к отъезду.

Путь на Париж обернулся нескончаемым триумфальным маршем. Каждый город и деревня встречали нас колокольным звоном и толпами зевак. Наш союз с Францией, скрепленный победой в Лилле, летел впереди нас, превращая диковинку в грозную силу, идущую в гости к своему могущественному другу.

Сбросив груз дипломатических интриг, Петр был в эйфории. Он снова стал самим собой — неуемным, любопытным, переполненным планами. Вся его могучая энергия сфокусировалась на одной точке на карте — Версале.

— Смирнов, ты представляешь⁈ — гремел он, стоя рядом со мной на броне головного «Бурлака» и размахивая руками так, словно пытался обнять всю Францию. — Версаль! Сам Король-Солнце покажет нам свое главное сокровище! Де Торси говорит, там фонтаны до небес бьют! Сотни! И все разом! Водяные театры, каскады, гроты! Вот это мощь! Вот это я понимаю — держава!

Слушая его, я ощущал, как во мне закипает глухое раздражение. Увидит он их хваленую «Машину Марли» — и все, пиши пропало. Потребует такую же, только втрое больше и из чистого серебра, а казна не резиновая. Память из прошлой жизни подбрасывала сухие, зловещие факты: этот версальский восторг обернулся для исторического Петра грандиозным, безумно дорогим проектом, на долгие годы ставшим черной дырой для бюджета. Сейчас, на девять лет раньше, опьяненный успехами, он захочет «переплюнуть» французов с еще большим размахом. И я прекрасно знал, на чьи плечи может лечь эта титаническая, бессмысленная задача.

Ну уж нет. Хватит мегапроектов ради престижа. Нам заводы строить, железные дороги тянуть, армию перевооружать, а не поливать водой золотые статуи.

Этот восторженный настрой нужно было сбить. Спорить или запрещать — все равно бессмысленно. Действовать требовалось тоньше: подготовить почву, заранее заложить в его прагматичный ум мины замедленного действия. Вечерами, когда Петр пировал с французами, я запирался в своем отсеке. На бумагу ложился не чертеж — план будущей «экскурсии». Я поднимал из памяти все, что знал о Версале, фокусируясь на его неэффективной изнанке. Пусть ему показывают парадный фасад. Моя задача — ткнуть его носом в эту изнанку. Задавая правильные, неудобные вопросы, я собирался направить его мечту в практическое, полезное русло. Или, по крайней мере, отложить на пару десятков лет.

Разговор с Нартовым только укрепил мои опасения. Андрей Константинович, наслушавшись рассказов французских инженеров, тоже горел нетерпением.

— Петр Алексеевич, вы слыхали? — говорил он мне с блеском в глазах. — У них там машина стоит, которая воду из реки на высоту в пятьдесят саженей поднимает! Четырнадцать водяных колес, двести насосов! Представляете, какая механика? Какой расчет? Хоть одним глазком бы взглянуть!

Он тоже попался на эту удочку, видя в машине вызов. Для меня же она была символом чудовищной неэффективности и гигантской траты ресурсов. Предстояло воевать на два фронта — против восторга царя и против профессионального любопытства моего лучшего инженера.

При всем при этом в моем будущем я с восторгом ходил по Петергофу. Но в сегодняшней ситуации Петергоф должен подождать.

Пока я готовил свою «диверсию», Анна вела свою войну. Заметив, куда дует ветер, она, не говоря мне ни слова, отправила гонца своим людям в Париж — настоящий стратег, всегда просчитывающий на несколько ходов вперед. Однажды вечером, когда мы вдвоем склонились над картами, планируя последние переходы до столицы, она подошла ко мне.

— Петр Алексеич, — тихо сказала она, чтобы не услышал денщик за переборкой. — Думаю, вам это будет интересно. У меня тут любопытные вести из Парижа.

Она протянула мне депешу. Развернув ее, я понял, что в руках у меня «приговор». Детальный отчет, добытый ее агентами в королевском казначействе, о годовых расходах на содержание версальских садов и фонтанов. Взглянув на итоговую сумму, я присвистнул. Бюджет небольшой армии на годовую кампанию. Деньги, на которые можно было построить десяток заводов на Урале или полностью перевооружить два гвардейских полка.

— Впечатляет, не правда ли? — в ее голосе звучала ирония. — Цена красоты.

— Это не красота, Анна Борисовна, — сказал я, возвращая ей бумагу. — Это тщеславие. Приберегите. Думаю, этот аргумент нам еще пригодится, когда восторги достигнут пика.

Она понимающе улыбнулась. Мы работали в унисон, даже не сговариваясь. Она готовила финансовую удавку, я — инженерную. Наш негласный союз против безумных трат Государя был готов к бою.

Париж был красив, однако Петр рвался дальше, его не интересовали местные достопримечательности. Все мысли царя, словно паломника к святой земле, рвались в Версаль.

И вот мы здесь Людовик XIV, опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости, с видом гостеприимного, но чуть уставшего божества, лично вел нас по своему творению.

Петр был в своей стихии. Не бегая, как мальчишка, его огромная фигура двигалась с энергией сжатой пружины. Позолота оставляла его равнодушным, зато масштаб поражал. В статуях он видел объем выполненных работ, титанический труд тысяч людей, превративших болото в произведение искусства.

— Вот это размах! Вот это воля! — гремел он, глядя на уходящий за горизонт Большой канал. — Людовик, братец, ты великий строитель! Из трясины сотворил такую мощь!

Нартов ему вторил на свой, инженерный лад. Увидев легендарную «Машину Марли», грохочущий деревянный монстр на берегу Сены, он пришел в священный трепет. Забыв обо всем, достал альбом и принялся лихорадочно зарисовывать хитросплетения четырнадцати огромных водяных колес и сотен скрипящих насосов.

— Петр Алексеевич, смотри! — шептал он мне, тыча грифелем в бумагу. — Кривошип! Они передачу от колеса через кривошип решили! Просто, а ведь работает! И цепная передача… чертовски остроумно!

Я удивленно посмотрел на Андрея. После Бурлаков ему не должна быть интересна эта громоздкая и уродливая махина. Но нет, что-то его увлекло.

Идя чуть позади этой восторженной процессии, я начал свою тихую диверсию. Пришло время сеять семена сомнения.

У фонтана «Латона», где десятки струй образовывали трепещущий водяной купол, Пётр сиял. Поймав момент, пока французы рассыпались в комплиментах своему королю, я подошел к нему и тихо проговорил на ухо:

— Государь, представляешь, какое тут давление в трубах. Наши чугунные лопнули бы после первого же пуска. Из чего они их льют? И сколько раз в год латают? А главное — откуда столько воды? Чтобы питать все это разом, нужна целая река, пущенная вспять.

Царь нахмурился. Красота струй перестала его занимать; взгляд практика мгновенно вцепился в конструкцию, оценивая и прикидывая.

Двигаясь дальше по аллее, мой взгляд выцепил то, что я искал: в стороне, за идеально подстриженными кустами, мелькнул и исчез слуга в ливрее, отчаянно махавший флажком. Через мгновение фонтаны впереди нас, до этого безмолвные, вдруг ожили.

— Хитро, — снова прошептал я Петру. — Система гонцов. Живой телеграф, чтобы вода не лилась попусту. Работают только там, где король идет. Экономно.

Петр ничего не ответил, но восторженное выражение на его лице сменилось задумчивостью. Он начал оглядываться, его острый глаз стал замечать то, чего не видел раньше — сухие, заросшие тиной чаши фонтанов в стороне от маршрута, суетливую беготню прислуги. Этот «водный рай» был грандиозным, но все же спектаклем, рассчитанным на одного-единственного зрителя.

Во дворце нас встретила ослепительная Зеркальная галерея. Солнечный свет, тысячекратно отражаясь, заливал пространство. Петр ахнул. Проходя мимо, я демонстративно поежился и потер озябшие руки.

— Холодно, Государь, — снова шепотом. — Как в каменном погребе. Наши-то избы, курные, а теплее будут. Сколько же дров уходит, чтобы этот ледник протопить… да все без толку.

Петр, и сам ощутивший холод, идущий от огромных окон, бросил на меня понимающий взгляд. Восхищение блеском позолоты начало тускнеть. Привыкший к жарко натопленным голландским домам, он ощутил всю непрактичность этой гигантской, холодной красоты.

Последний удар я нанес в роскошных коридорах, увешанных гобеленами.

— Странно, Государь, — пробормотал я. — Дворец огромен, народу — тысячи. А куда они все… по нужде ходят? Неужто в парк бегают?

Петр замер и принюхался. И тут до него донесся едва заметный кисловатый запах, который французы отчаянно пытались забить тоннами духов. Он посмотрел на меня сузив глаза. Я лишь развел руками.

Точечные уколы достигли цели. Восторг в глазах царя сменился трезвым инженерным анализом. Чудо на его глазах превращалось в гигантский, неэффективный и неудобный механизм.

Экскурсия продолжалась, но Петр больше не восхищался. Он задавал вопросы: короткие, деловые, по существу. Сколько людей обслуживает парк? Каков расход свечей в неделю? Где расположены кухни и как долго несут блюдо к королевскому столу? Французы, гордые своим творением, с готовностью отвечали, не замечая подвоха. Они хвастались цифрами, а Петр в своей голове уже складывал дебет с кредитом.

Вечером, в отведенной нам резиденции, он был молчалив. Сидел над планами Версаля, любезно подаренными Людовиком, хмурился и что-то черкал на полях. Я сидел неподалеку, вслушиваясь в какую-то сплетню, которую рассказывал Меншиков.

В самый нужный момент в кабинет, предварительно постучав, вошла Анна.

— Государь, прошу прощения, — сказала она с самым серьезным видом. — Пришли любопытные донесения из Парижа касательно расходов на содержание сего великолепия.

Она положила перед ним бумагу. Петр взял, пробежал глазами. Его брови медленно поползли на лоб. Долго смотрел на столбец цифр, потом на планы, потом снова на цифры. Не говоря ни слова, он аккуратно сложил лист и сунул в карман.

Контрольный выстрел. Теперь он смотрел на всю эту позолоту фонтанов другими глазами.

Моя диверсия сработала. Кажется, казна Империи была спасена.

На следующий день проходил приветственный прием на главной террасе Версаля. Внизу, в мягком свете заката, раскинулся грандиозный партер, уходящий к Большому каналу — гипнотическое зрелище тысяч струй, взмывающих в небо и ловящих последние лучи солнца, превращая воду в жидкое золото.

Опершись на мраморную балюстраду, Петр молчал. Его задумчивый вид был для меня сигналом победы. Мои «инженерные уколы» и цифры Анны сработали. Он увидел цену, всю непрактичность этого рукотворного чуда. Угроза строительства «русского Версаля» миновала.

— Да, генерал, — вдруг нарушил молчание Петр, поворачиваясь ко мне. — Ты прав был. Халтура.

Я с трудом сдержал улыбку облегчения. Сработало.

— Воды им вечно не хватает, — продолжил Петр. — Фонтаны, ишь ты, по команде включают, как солдат на плацу. Зимой во дворце холод собачий, летом — воняет, как в захудалой казарме. А жратву королю несут за версту, пока она в ледышку не превратится. Все не по-людски. Не по-инженерному.

Он смотрел на меня с опасным огоньком. Мне стало неуютно. Я уже хорошо знал Государя.

— Красиво, спору нет. Зато бестолково. Ты, я вижу, во всех этих фонтанных хитростях и дворцовых неудобствах разобрался получше ихних архитекторов. Вон, даже Ленотр энтот, — он кивнул в сторону французского инженера, — на вопросы твои отвечал, как школяр.

Сделав паузу, он обвел тяжелым взглядом свою свиту и стоявших поодаль французов во главе с Людовиком, который с вежливым любопытством наблюдал за нами.

Внезапный удар по плечу едва не сбил меня с ног.

— Посему, так! — его голос загремел над террасой, заставив всех вздрогнуть и обернуться. — Раз ты, генерал, все ошибки видишь, тебе и исправлять! Сделаешь мне лучше!

Я застыл. Воздух застрял в легких.

— Что сделать, Государь? — выдавил я из себя.

— Дворец! Резиденцию! — он развернулся лицом к Людовику, к де Торси, ко всем, обращаясь уже не ко мне, а к Европе. — Смотри, Смирнов! Вода у нас будет бить так, чтобы земля дрожала! Все разом! И зимой не замерзнет, придумаешь как! И тепло! Чтобы в одной рубахе по залам ходить можно было! Вот это будет дворец! А не эта золоченая изба!

Его слова, подхваченные эхом, разносились над садами Версаля. Публичный, неотменяемый приказ.

— Мы построим свой сад, — он посмотрел на Людовика, в его взгляде читалось мальчишеское приглашение к состязанию. — Лучше! Мы докажем, что русский ум и русская мощь способны на большее: мы создадим красоту, какой еще свет не видывал! Это будет красота, основанная на разуме и расчете, — торжество инженерной мысли!

Старый лев Людовик не обиделся. Напротив, на его губах появилась тонкая, понимающая улыбка. Он оценил этот варварский и искренний порыв, узнавая в молодом гиганте себя в юности.

— И ты, генерал Смирнов, — Петр снова повернулся ко мне и ткнул в меня своим огромным пальцем, будто пригвождая к месту, — будешь за все в ответе! Лично! Назначаю тебя главным архитектором и строителем сего проекта!

Рядом тихо охнул Нартов, похоже, он уже пытался объять масштаб задачи и отключался.

— Не посрами, генерал! — закончил Петр, уже направляясь к Людовику.

Он ушел, оставив меня на террасе, оглушенного и раздавленного. Вокруг все шумели, восхищаясь дерзостью русского императора. А я смотрел на эти дурацкие, внезапно ставшие ненавистными фонтаны и уже прикидывал. Насосы, трубы, акведуки, целая новая отрасль гидравлики с нуля. Тысячи рабочих, снятых с заводов и верфей. Горы денег. Да у меня на Урале все встанет из-за этой блажи! Он же всю казну, которую мы с таким трудом наполняли, в эти чертовы брызгалки зароет, уверен и Компанейские деньги возьмет.

Отлично. Сэкономил казне миллионы, чтобы тут же получить приказ потратить в десять раз больше. Гениальная многоходовочка, Петр Алексеевич. Браво.