Инженер Петра Великого – 11

Глава 14

Прошла неделя напряженной тишины, похожей на затишье перед артиллерийским обстрелом. В этой новой реальности жила Женева. Формально город оставался свободной республикой со своим флагом, законами и Малым советом, переименованным во Временный комитет. Фактически же — превратился в наш анклав, в русскую заставу в самом сердце Европы.

Ушаков провернул шедевральную операцию: контроль установили хитростью, почти незаметно для самих горожан. Никаких русских патрулей, никакого бряцания оружием на улицах. Хотя идеальный порядок поддерживала городская милиция, верная новому Комитету (и щедро прикормленная Анной Морозовой), над каждым ее капитаном незримой тенью нависал гвардеец Ушакова. Этот «советник по вопросам безопасности» вежливо, но настойчиво «рекомендовал», где усилить посты, а кого из обывателей стоит пригласить на «профилактическую беседу».

На всех ключевых дорогах, в нескольких верстах от города, заняли позиции наши «Бурлаки» — стальные сторожевые псы. Врытые в землю на окрестных холмах, замаскированные под стога сена или хозяйственные постройки, они держали под круглосуточным наблюдением всю округу. Любой караван или всадник, приближавшийся к Женеве, представал перед ними как на ладони. Этот невидимый железный периметр оказался прочнее любых каменных стен. А что особенно радовало, так это возможность оборонять территорию от огромных армий малыми силами. Это была огромная удача.

Состоявший из перепуганных хозяйственников, Временный комитет исправно исполнял все наши «рекомендации». Страх перед возвращением старых олигархов или радикалов Фатио делал их послушными, ведь мы были единственной гарантией стабильности. Каждое утро Остерман отправлялся в ратушу не как наместник, а в роли «советника по экономическим вопросам», и через час выходил оттуда с подписанными указами о «снижении пошлин на русские товары» или «упрощении процедуры найма иностранных специалистов».

Город жил своей жизнью: часовщики стучали молоточками, купцы заключали сделки, прачки полоскали белье в Роне. Вот только вся эта жизнь теперь протекала будто в аквариуме. Каждый ее аспект — от цены на хлеб до расписания церковных служб — находился под нашим негласным контролем. Мы не брали город штурмом — мы проросли в него, стали его нервной системой.

А Европа молчала. Занятая похоронами старого и коронацией нового короля, Франция забыла о нас, а Австрия, хотя и собирала войска, делала это медленно. Никто не знал, что с нами делать. Мы превратились в проблему, не имеющую простого силового решения. И эта выжидательная позиция нервировала.

После того, как основные проблемы утрясли, Государь по моей просьбе созвал военный совет.

— Государь, господа, — начал я, разворачивая карту, — положение наше стабильно, но обманчиво. Они тянут время, собирают силы. Рано или поздно ударят. Наша задача — заставить их плясать под нашу дудку.

Развернув карту, я изложил свою стратегию, которую про себя назвал «Громоотвод».

— Мы должны превратить Женеву в осиное гнездо. В постоянную головную боль для всей Европы. Шуметь, угрожать, бряцать оружием, чтобы они стягивали сюда все новые силы, оголяя другие направления. Пока вся Европа будет пытаться выкурить нас из этой горной норы, царевич Алексей в России получит драгоценное время. Ему нужно минимум полгода, а лучше — год, чтобы наладить массовое производство боеприпасов, увеличить выпуск «Шквалов», «Бурлаков», «Катрин», обучить армию. Эти полгода, по моим расчетам, мы и должны им купить.

К моему полному изумлению, первым меня поддержал Меншиков.

— А что, Государь, мысль-то дельная! — он аж потер руки от удовольствия. — Окопаемся! Место тут сытное, богатое. А казна-то женевская… да торговые пути… тут можно такие дела обернуть, что никакой войны не надо!

Я озадаченно посмотрел на него. Ждал чего угодно — интриг или призывов к бегству, однако никак не такого энтузиазма. Что он задумал? Впрочем, ответ был очевиден. В осажденном городе, где я буду по уши в войне, а Пётр — в политике, именно он, главный снабженец, сможет подмять под себя все финансовые потоки. Война — его стихия. В смысле, возможность на ней нажиться. Либо я чего-то не знаю о Меншикове.

— Хорошо, — сказал Пётр, выслушав всех. — Стратегию принимаю. Будем шуметь. Но, — он посмотрел на меня в упор, — чем? Чем угрожать? Нам нужна армия. Своя. Здесь.

Тут-то мы и уперлись в стену. Слово взяла Анна Морозова, наш «министр финансов».

— Ваше Величество, — план, безусловно, прекрасен, — спокойно начала она, раскладывая свои счетные книги, — вот только у него есть один недостаток. Деньги. Средств «Компанейской Казны» и вывезенных активов хватит на содержание нашего отряда и мелкие расходы еще месяца на три-четыре. На то, чтобы нанять, вооружить и содержать хотя бы один полк швейцарских наемников… у нас нет средств. Вернее они есть, но не здесь. Нам нужно золото. Много золота. И быстро.

Задача была поставлена. Где в осажденном городе, отрезанном от всего мира, взять столько золота?

Начался лихорадочный поиск решений, одна идея сменяла другую, каждая нелепее предыдущей.

— Банки! — предложил кто-то из свиты. — Взять у них взаймы! Или просто… взять.

— И сломать всю систему, сделав себя врагом каждого купца в Европе? — холодно парировала Анна. — После этого нам никто и никогда не даст в долг ни талера.

— Часы! — вскинулся Нартов. — У них тут лучшие в мире мастера! Наладим конвейерное производство простых и дешевых часов! Хронометры!

— Слишком долго, Андрей Константинович, — возразил я. — Требует отладки станков. Да и кому мы их будем продавать, сидя в блокаде? Отпадает.

— Контрабанда! — встрял Меншиков. — Через город идут торговые пути!

— Это мелкие ручейки, светлейший, — отрезала Анна. — А нам нужна полноводная река.

Когда идеи иссякли, совет зашел в глухой тупик. На лице Петра с каждой минутой все гуще собирались тучи.

— Так что же это получается? — прорычал он. — Сидим на мешке с гениальными идеями, а пошевелиться не можем из-за презренной монеты? Смирнов! Ты у нас голова, вот и думай! Как из этого… — он яростно обвел рукой воображаемый город, — сделать золото? Сотвори чудо!

Я молчал. Чудес не бывает. А сейчас все расчеты сходились в одной точке: финансовый тупик, который неминуемо вел к военному.

От безрезультатного совета голова разболелась. Мы сидели на золотом дне и не могли до него дотянуться. Не выдержав, я вышел из лагеря на воздух — просто пройтись, проветрить мозги, сбежать от мрачного Петра и вопросительных взглядов соратников. В сопровождении Ушакова и двух гвардейцев я отправился бродить по Женеве, чтобы «пощупать» этот город, понять его душу, найти то, чего не увидишь на картах и в донесениях.

Мы шли по кварталу Сен-Жерве, сердцу женевского ремесла. Узкие улочки, нависающие вторые этажи домов, воздух, пропитанный запахом древесной пыли и растопленного металла. Из открытых окон доносился не грохот молотов, как в нашем Игнатовском, а тонкий, деликатный перезвон: стук крошечных молоточков, скрип тончайших напильников, жужжание полировальных кругов.

Заглядывая в окна, я был поражен въевшейся в самую кровь культурой точности. Везде, где я бывал, работали с размахом, с силой, «на глазок». Здесь же царил иной подход. Согнувшись в три погибели, старый мастер через огромную лупу рассматривал крошечную шестеренку, орудуя инструментами, похожими на хирургические — тонкими, изящными резцами и пинцетами. Рядом подмастерья с благоговением полировали детали размером с булавочную головку.

Их руки были способны на чудеса. Однако это было элитарное, «штучное» искусство. Каждый мастер — гений-одиночка, хранитель секретов, делающий все от начала и до конца. Система и стандартизация отсутствовали напрочь. Каждый месяцами изобретал свой велосипед.

Бесцельно бредя дальше, я отвергал одну идею за другой. Ткани? Слишком долго. Ювелирка? Требует дорогого сырья, которое нужно где-то взять. Книги? Слишком маленький рынок. Все не то, все слишком мелко для наших аппетитов.

Мое бесцельное блуждание прервала лавка оптика. В пыльной витрине, на вытертом бархате, покоились дорогие, громоздкие голландские подзорные трубы в латунных корпусах — символ статуса для любого капитана или вельможи. Рядом ютились простые очки с толстыми, грубо обработанными линзами.

Глядя на эти примитивные «гляделки», я ощутил, как в голове что-то сдвинулось. Вспомнилось, как сам в детстве разбирал дедовский бинокль.

Голландские трубы… Цена, как у пушки, а качество — дрянь. Оптика примитивная, со дикой сферической аберрацией, картинка по краям плывет. Корпус — грубый, спаянный из тонкой латуни. Механизм фокусировки, где две трубки просто елозят одна в другой, люфтит безбожно. Почему? Да потому что каждый голландский мастер — кустарь. Сам льет стекло как умеет, сам его кое-как шлифует на коленке, сам паяет корпус.

Мой взгляд переместился на мастерскую часовщика напротив, где за окном кипела работа над сложнейшим механизмом.

А здесь что? Здесь гениальные механики, способные выточить деталь с точностью до сотой доли миллиметра. Точность у них в крови. Их руки могут создать идеальный механизм фокусировки. И идеальный корпус'.

Я перевел взгляд на соседнюю лавку стекольщика с выставленными в окне образцами стекла — прозрачного, как слеза младенца.

Стекло — чистейшее, без пузырей и примесей. У них есть идеальное сырье и гениальные руки. Не хватает только одного.

Да им же просто не хватало системы. И знаний.

И научной базы. Расчета кривизны линз, технологии точной полировки по шаблонам, идеи стандартизации… Всего того, что есть у меня в голове.

Решение — ослепительное в своей простоте и наглости. Не копировать голландцев. Совершить революцию. Создать здесь, в Женеве, мануфактуру по массовому, конвейерному производству стандартизированных оптических приборов.

Картина встала перед глазами. Мы делим сложный процесс на десятки простых операций. Один цех, стекольный, будет только лить заготовки для линз. Второй, шлифовальный, станет обрабатывать их по точным, сделанным нами шаблонам — на это можно поставить простых подмастерьев, снабдив их станками. Третий цех, механический, где и будут работать эти гениальные часовщики, займется выпуском стандартных корпусов и механизмов фокусировки. А четвертый, сборочный, где справятся даже женщины и подростки, будет просто соединять готовые детали.

Мы завалим Европу своей продукцией. Дешевой, качественной, стандартной. Мы сделаем то, что в моем мире сделал Генри Форд, только не с автомобилями, а с оптикой. Мы превратим элитарный товар в массовый. Мы убьем голландскую монополию. Мы создадим новый рынок. И мы заработаем на этом столько денег, что сможем нанять не одну, а десять армий.

Оглушенный этой идеей, я застыл посреди улицы. Мимо проходили люди, толкались, что-то кричали на своем французском диалекте, но я их не замечал. В голове уже мелькали чертежи, схемы, производственные цепочки, я мысленно проектировал станок для шлифовки линз. Золото. Не из-под земли — из воздуха. Из знаний, которых не было ни у кого в этом времени, кроме меня.

— Петр Алексеевич? — встревоженный голос Ушакова вернул меня в реальность. Он тряс меня за плечо. — С вами все в порядке? Вы так побледнели…

Я моргнул, возвращаясь из мира своих расчетов на суетливую женевскую улицу. Посмотрев на него, я почувствовал, как по лицу расползается широкая, безумная улыбка.

— Лучше, чем когда-либо, Андрей Иванович, — рассмеялся я. — Пойдемте обратно. Быстрее. Кажется, я нашел нам чудо.

Одержимый идеей, я вернулся в резиденцию и, не созывая совета, направился прямиком к «инвесторам» — Петру и Анне Морозовой. Застав их за столом вдвоем, мрачно изучающих разбросанные счета, я понял, что они в очередной раз пытались найти выход из нашего финансового тупика.

— Нашел, — бросил я с порога.

Они оба подняли на меня удивленные взгляды.

— Золото, Государь. Целую реку.

Расстелив на столе чистый лист бумаги и взяв угольный карандаш, я объявил:

— Мы будем производить и продавать… зрение. Создаем «Русско-Женевскую Оптическую Мануфактуру» с двумя основными линейками продукции. Первое, — на листе появилась простая подзорная труба, — «Народная труба». Простая, дешевая, однако с качественной оптикой. Для купцов, капитанов. Мы завалим ими весь рынок. Второе, — рядом я набросал контуры бинокля, — «Офицерский бинокль». Компактный, удобный. Для армии.

— Гляделки? — Пётр нахмурился, в его голосе прозвучало разочарование. — Ты предлагаешь нам делать игрушки? Бабские забавы!

— А прибыльно ли это дело, барон? — тут же вставил Меншиков, возникший за спиной словно из-под земли. — Часы-то всяко дороже будут.

— Это не игрушки, Государь, — спокойно ответил я. — Это оружие, и более страшное, чем кажется. Хотя главный наш козырь в другом.

Следом я набросал эскизы еще двух более сложных приборов.

— Вот наш главный товар. Артиллерийский комплект. Первое — буссоль новой конструкции для точного замера углов. Второе — оптический дальномер. Простейший механизм, позволяющий артиллеристу определить расстояние до цели с точностью до десяти шагов.

Я посмотрел на Петра.

— Государь, представь. Твоя батарея выходит на позицию. Командир смотрит в бинокль, наводчик замеряет дистанцию дальномером, выставляет угол по буссоли. И первый же снаряд ложится точно в цель. Сразу. Без долгой пристрелки. Эффективность нашей артиллерии возрастет втрое без единого лишнего фунта пороха. Мы будем воевать точностью.

Пётр подался вперед, его глаза загорелись. Будучи артиллеристом, он мгновенно оценил масштаб идеи.

— Теперь о производстве, — продолжил я. — Вместо постройки одного завода мы объединим существующие гильдии в кооператив под нашим управлением. Стекольщики будут лить для нас заготовки, часовщики — делать корпуса и механизмы. Мы обеспечим их технологией, чертежами и заказами, оплачивая каждую деталь. Таким образом, они продолжат работать на себя, но уже по нашему стандарту.

— А что, если голландцы, защищая свой рынок, опустят цены? — подала голос Анна. — Или гильдии откажутся работать, посчитав это «грязным» ремеслом?

— Голландцы не смогут тягаться с нашим конвейером, — ответил я. — Наша производительность будет вдесятеро выше, а цена — втрое ниже. Что до гильдий… — я посмотрел на Анну, — золото, Анна Борисовна. Золото еще никого не делало несчастным. Они будут драться за наши заказы.

— Рынок сбыта, — я перешел к самому наглому пункту моего плана. Этот термин пока знает только Анна. — Мы в блокаде? Отлично! Это развязывает нам руки. Объявим, что наша мануфактура начинает прием заказов. И продавать будем всем. Официально — через нейтральных швейцарских и генуэзских купцов. Французам, австрийцам, англичанам — кому угодно.

— Врагам⁈ — взревел Пётр. — Ты в своем уме⁈

— В своем, Государь! Мы станем продавать оружие всем участникам Крестового похода против нас же. Подумай. Представь, что австрийский генерал узнает о появлении у французов наших дальномеров. Он немедленно отправит гонца к нам, чтобы купить такие же! Отказаться они не смогут. Генерал, отвергающий точную артиллерию, когда она есть у противника, — профнепригоден. Мы запустим гонку вооружений, в которой останемся единственным производителем. Они будут платить нам золотом за право точнее стрелять друг в друга.

— А если они это оружие против нас же и повернут? — не сдавался Пётр.

— А мы всегда будем на шаг впереди, — усмехнулся я. — Пока они осваивают наши дальномеры, мы уже придумаем что-то новое. К тому же наше главное преимущество кроется не в самих приборах. Истинный секрет — в таблицах для стрельбы, которые к ним прилагаются. А уж какие цифры там появятся, решать нам. Небольшая, заложенная нами погрешность для «особых» клиентов — и их снаряды будут вечно ложиться с недолетом.

Ошеломленный, Пётр молчал. Такой цинизм и масштаб был ему по душе. В его взгляде на читались восхищение и почти суеверный страх, ведь я только что предложил ему не просто военную хитрость. Это была новая философия войны, где торговая контора важнее полка, а прибыль — острее штыка.

— И наконец, финансы. — Я повернулся к Анне Морозовой. Она все это время сидела неподвижно, с непроницаемым лицом. Ее-то, в отличие от военных, обмануть было нельзя — она просчитала все с самого начала. — Прибыль будет колоссальной. По моим прикидкам, себестоимость одного артиллерийского комплекта, с учетом материалов и оплаты работы мастеров, составит дай бог десять-двенадцать талеров. А продавать мы его будем… — я сделал паузу, — за двести.

Меншиков аж крякнул. Две тысячи процентов прибыли — такое ему и во сне не снилось.

— За три-четыре месяца активной торговли, Анна Борисовна, мы заработаем достаточно, чтобы нанять, вооружить и содержать в течение года не один, а десять полков отборной швейцарской пехоты. Целую армию.

Я закончил. Анна не отрывала взгляда от моих набросков. Ее купеческий ум уже просчитывал все риски и выгоды, оценивая гениальность бизнес-модели: минимальные вложения на чужих мощностях, тотальный контроль над технологией, монополия на революционный продукт и, главное, огромный, гарантированный рынок, создаваемый нашими же руками.

— Но… как? — наконец подала она голос. Он звучал спокойно, однако в нем проскальзывала дрожь сдерживаемого волнения. — Как мы будем торговать? Границы перекрыты. Любой караван с нашим товаром заберут еще на выходе.

— А мы не будем отправлять караваны, — усмехнулся я. — Мы заставим их самих прийти к нам.

Подойдя к карте, я изложил план логистики.

— Смотрите. У нас уникальное положение. Женева — перекресток интересов Франции, Савойи, германских княжеств, итальянских республик. И все они сейчас — наши враги. Отлично. Значит, покупатели есть со всех сторон. Мы не станем продавать открыто, а создадим сеть подставных торговых домов: один в Женеве для оформления бумаг, другой — в нейтральном Базеле, третий — в Генуе. Руководить ими будут доверенные люди, и официально эти конторы не будут иметь к нам никакого отношения.

— Мы объявляем, что «Русско-Женевская Оптическая Мануфактура» начинает прием заказов, но товар отпускается только здесь. Самовывоз. Хочешь купить наши «гляделки»? Изволь прислать своего представителя. С золотом. И с охраной, чтобы у тебя это золото по дороге не отняли твои же союзники по Крестовому походу. Они придут, — я был в этом абсолютно уверен. — Тайно, ночью, переодевшись купцами. Австрийцы будут шпионить за французами, французы — за пруссаками. Каждый станет бояться, что противник получит технологическое преимущество. Мы создадим «черный рынок», на котором будем единственными продавцами.

— Швейцарцы? Тот же Берн? — спросил Пётр. — Они же не слепые.

— А с бернцами мы заключим отдельный, эксклюзивный договор, — ответил я. — Сделаем им предложение, от которого невозможно отказаться. Они станут нашими главными представителями с правом перепродавать продукцию другим кантонам и мелким германским князьям. Получив долю в бизнесе, они сами будут заинтересованы в охране наших торговых путей, потому что это будут уже их торговые пути. Мы купим их лояльность их же собственной выгодой.

Пётр начал мерить шагами комнату. В нем боролись солдат, государь и авантюрист.

— Рискованно, зыбко. Продавать врагу оружие… с небольшой порчей… чтобы на эти деньги нанять армию… для войны с этим же врагом… — медленно произнес он, пробуя идею на вкус.

А потом его лицо расплылось в широкой, безумной улыбке. Он громко, от души расхохотался.