Инженер Петра Великого – 11

Глава 20

Пять дней, которые растянулись в бесконечность. Различие между днем и ночью стерлось, уступив место единому лихорадочному циклу, замешанному на холодном поту, горечи пережженного кофе и запахе сургуча. Скрип пера по карте сливался с неумолчным лязгом молотов из спешно развернутых мастерских. Время перестало течь, обратившись в пытку китайской капли: каждый прошедший час отстукивал в висках ударом, приближая неотвратимую катастрофу.

На исходе второго дня, измотанные и черные от дорожной пыли, в ворота лагеря ввалились двое. Камзол обычно педантичного Остермана был безнадежно мят, а под глазом Монтескьё наливался свежий, живописный синяк. Переговоры в Берне, похоже, включали не только дипломатические рауты. Однако, вопреки своему виду, Остерман улыбался. Он молча протянул царю пергамент с тяжелой сургучной печатью. Победа.

— Купили, Государь, — позволил себе Андрей Иванович слабую, вымученную улыбку. — Берн выставляет пять тысяч солдат для «охраны границ кантона от возможных провокаций». И разрешают нам свободную вербовку. Неофициально. Закрывая глаза.

Эта новость ворвалась в душную атмосферу штаба, как порыв свежего альпийского ветра. У нас появился шанс.

И этот шанс не заставил себя ждать. Быстрее горного эха по альпийским долинам разнесся слух, что в Женеве русский царь и французский принц швыряются золотом. В город потянулись вереницы капитанов-наемников — ландскнехтов всех мастей и народов.

Это зрелище вызывало плохо скрываемое отвращение. Большой зал ратуши, пропахший потом и дешевым вином, превратился в рынок живого товара. Передо мной был именно товар — со стальными глазами, глубокими шрамами и четко обозначенной ценой за фунт своей храбрости. Кто-то демпинговал, другие заламывали цену, однако суть оставалась неизменной: все они пришли умирать за наши деньги. От этого циничного торга на душе становилось муторно.

— Три сотни пикинеров из Цюриха! Лучшие в своем деле! За каждого — по десять талеров в месяц! — выкрикивал один, потрясая пожелтевшим рекомендательным письмом от какого-то барона.

Пётр в этой стихии чувствовал себя как рыба в воде. Он осматривал наемников, словно лошадей на ярмарке, щупал мускулы, заглядывал в зубы, торговался яростно, сбивая цену за каждую солдатскую душу. В его глазах горел первобытный азарт купца, нашедшего золотую жилу. Герцог Орлеанский, в свою очередь, действовал тоньше. Отведя в сторону нужного капитана, он вел с ним тихий, кулуарный разговор, используя свои знания европейских интриг и подковерных течений.

Их дуэт был отлаженным механизмом. Пётр играл роль грубого, прямолинейного покупателя, давил и торговался. За все это время я понял, что Государь импульсивен, но не так прост как хочет казаться. А иные на императорских тронах не сидят. Герцог выступал тонким психологом и «своим» для европейцев, соблазнял и проверял на верность.

— Этого не берите, сир, — шепнул он Петру, когда очередной кандидат вышел. — Служил австрийцам, продаст нас при первой же возможности. А вот тот, со шрамом через всю щеку, — он едва заметно кивнул на ожидавшего своей очереди гиганта, — ненавидит Савойского по личным причинам. Солдаты принца сожгли его родную деревню. Он будет драться из мести. Таких надо брать не раздумывая.

Двое суток непрерывного торга принесли нам почти четыре тысячи сабель и мушкетов — неплохие, опытные солдаты из протестантских кантонов. Однако, изучая вечером списки нанятых рот, де Брольи помрачнел.

— Лучшие-то не пришли. Где горцы? Где люди из Ури, Швица, Унтервальдена?

— А они и не придут, — Остерман разложил на столе донесения от людей Ушакова. — Для них мы — слуги дьявола. Папская булла висит на дверях каждой церкви в их деревнях. Священники на проповедях обещают адские муки любому, кто возьмет в руки оружие на стороне «схизматиков» и их православного царя.

Мы уперлись в стену веры, которую не могли пробить ни золото, ни сталь.

— Значит, силой! — прорычал Пётр. — Отправить туда отряд! Пригрозить!

— Не сработает, Государь, — покачал головой Ушаков поглядывая на Монтескье, с которым они неплохо сдружились. — Это «Лесные кантоны». Сердце старой Конфедерации. Они скорее умрут все до единого, чем поступятся принципами. Любая угроза лишь сплотит их и сделает нашими кровными врагами.

В штабе вновь воцарилась тишина. У нас была армия, вот только состояла она, по сути, из солдат второго сорта, а противостоять им должны были отборные полки Савойи.

— Не силой, так хитростью, — мой голос привлек внимание.

Все взгляды — Петра, мрачного, как грозовая туча, и герцога Орлеанского, в чьих глазах мелькнуло живое любопытство, — сошлись на мне.

— Если наше золото им не нужно, — я поймал на себе три пары внимательных глаз, — значит, предложим то, чего у них нет и быть не может. То, что дороже любых денег.

— И что же это, генерал? — в голосе герцога проскользнула усмешка. — Вечная жизнь?

— Почти, — ответил я. — Власть над горами.

Идея была наглая — все как я люблю. Нужно навестить этих горцев. Самому ехать к ним, во-первых, не было времени, а во-вторых, моя фигура была слишком токсична для ревностных католиков. Значит, мы пошлем делегацию. Однако вместо мешков с золотом они повезут с собой пару моих «диковинок».

— Ты посылаешь юнцов в волчье логово! С железками! — взорвался Пётр, едва я закончил, и с силой опустил кулак на карту. — Да их там на вилы поднимут вместе с твоими бурами!

— Генерал, вы уверены в целесообразности демонстрации этих машин? — куда осторожнее вмешался герцог. — Вручив им подобный инструмент, мы рискуем в будущем создать себе еще более опасного врага.

— Ваше величество, ваше высочество, — спокойно возразил я, — мы посылаем не юнцов, а три разных вида оружия. Нартов — это шок и трепет. Монтескьё — соблазн и лесть. Остерман — расчет. Против такого арсенала их фанатизм не устоит. Что же до будущего… Нам бы эту ночь пережить.

Следующие несколько часов наш штаб превратился в репетиционную площадку. Я гонял свою «труппу смертников», вбивая в них роли для будущего спектакля.

— Андрей, — обратился я к Нартову, который уже горел желанием развернуть перед дикарями всю мощь инженерной мысли. — Никаких сложных терминов! Твоя задача — показывать фокусы. Ты простой мастер с диковинкой. Меньше слов, больше дела. Ударь по камню, подними валун. Пусть их глаза видят, а уши отдыхают. Изображай из себя такого же твердолобого горца, только с хитрой железкой в руках. Помни, ты не ученый, ты — грубая сила.

Нартов, с видимым усилием сжав кулаки, все же кивнул. Его роль — ошеломить.

— Барон, — повернулся я к Монтескьё. — Ваша задача — перевести их примитивную жадность на язык высокой политики. Не «контракт», а «честное слово горца». Апеллируйте к их гордости, к застарелому желанию утереть нос богатым соседям из Берна. Вы должны продать им мечту о могуществе. Вы — соблазн.

Монтескьё криво усмехнулся. Эту партитуру он знал в совершенстве.

— Генрих, — я посмотрел на Остермана. — Ты — их здравый смысл. Или, скорее, его отсутствие. Считай все до последнего талера. Разложи им на бумаге, сколько они теряют каждый год из-за заваленных снегом перевалов и скудных рудников. Преврати их упущенные возможности в реальные, звенящие монеты. Ткни их носом в собственную нищету, заставь почувствовать себя попрошайками, сидящими на сундуке с золотом, к которому у них нет ключа. Ты — расчет.

Поздно ночью, когда последние инструкции были розданы, а на двух повозках под брезентом закрепили разобранные и укутанные в рогожу механизмы, я провожал их к выходу из лагеря.

— А если не сработает? — тихо спросил меня Монтескьё, уже сидя в седле и кутаясь в плащ от промозглой ночной сырости.

— Тогда возвращайтесь как можно быстрее, — так же тихо ответил я. — У нас останется три дня, чтобы подготовиться к бою, в котором мы не сможем победить.

Небольшой отряд растворился в предрассветной мгле, и я долго смотрел им вслед, пока последние тени не утонули в сером сумраке. Пошли. Три моих мушкетера против целого мира — один с молотом, другой с пером, третий со счетами. Если уж они не смогут растопить этот альпийский лед фанатичной веры, значит, его не растопит никто. Останется лишь одно — пробивать его собственной головой, рискуя свернуть шею.

А ведь идея была в том, чтобы предложить товар, у которого будет безумный спрос именно у них.

Первым был наш «Крот» — механический бур, собранный Нартовым на базе парового молота. Незамысловатый и эффективный. Дергаем за рычаг. Машина шипит, дрожит, и огромное стальное сверло с оглушительным скрежетом вгрызается в камень. То, на что у десятка каменотесов ушла бы неделя, наш «Крот» проделает за полчаса, оставив в скале ровный, глубокий шпур. Нужно будет потом Демидову отдать на массовое производство и применение.

А вторым был «Титан» — паровая лебедка, которая устанавливалась еще на замороженном проекте «Леший». Закрепляем трос на огромном валуне, который лежит на склоне с незапамятных времен. Лебедка натужно скрипит, трос натягивается, как струна, и многотонная глыба, сдирая землю и выкорчевывая кусты, медленно ползет вверх по склону.

И третьим были бинокли. Думаю, что мои «мушкетеры» смогут как минимум произвести впечатление.

Вернувшись в штаб, я застал там не спящего Петра. При тусклом свете единственной свечи, бросавшей на его лицо глубокие тени, он склонился над картой, хмуро изучая подступы к Женеве.

— Ушли? — спросил он, не поднимая головы.

— Ушли.

— Надо было мне самому ехать. Разъяснил бы этим пастухам по-нашему, по-быстрому.

— По-быстрому они бы нас пристрелили, ваше величество, — возразил я. — В этом деле нужен хитрый купец.

Он промолчал, признавая мою правоту.

— Три дня, — отрезал он, наконец выпрямляясь и глядя мне прямо в глаза. — Три дня, Смирнов. Если через три дня твои фокусники не вернутся с солдатами, то уже будет поздно. Они будут отрезаны от нас.

Я вздохнул, рассматривая город. Уютно устроившаяся в котловине между горами Юра и Альпами, у самой оконечности своего огромного озера, Женева оказалась городом-ловушкой. Красивой, богатой, но абсолютно беззащитной. Ее старые средневековые стены, когда-то внушавшие трепет, годились разве что для открыток — остановить они могли банду разбойников, но никак не регулярную армию с артиллерией. Главные же подступы к городу с юга и востока, со стороны Савойи, представляли собой почти ровную долину, простреливаемую насквозь. Идеальное поле для показательной порки.

Помнится долго я увещевал о необходимости изменения местного ландшафта.

— Они пойдут отсюда, — на первом же экстренном совете мой палец чертил по карте два жирных маршрута. — Два основных направления: вдоль берега озера по Арвской долине и с юга, через плато. Наша задача — не дать им даже приблизиться к стенам. Мы встретим их на дальних подступах, превратив каждый холм и каждую лощину в отдельный очаг обороны.

Суть моего плана была проста: мы должны были вгрызться в эту землю зубами.

И город взорвался работой. Женева надела каску и взяла в руки лопату. Всю долину я немедленно разделил на сектора обороны, за каждым из которых был закреплен свой командир — французский офицер или мой преображенец — и своя инженерная команда.

Самое сложное — людей — взял на себя герцог Орлеанский, оказавшийся толковым военным организатором. Отданные на безупречном французском приказы заставили женевцев покинуть свои дома. Он убеждал, взывал к чести и щедро платил. Гильдии ремесленников, смотревшие на нас с опаской, получили самый крупный заказ в своей истории: плетение туровых корзин, заготовка фашин, изготовление тысяч простейших деревянных щитов-мантелетов. По приказу Анны казна распахнулась, и по городу потекли реки серебра, превращая недовольных бюргеров в усердных подрядчиков.

Роль главного прораба и живого двигателя этого муравейника, верный себе, забрал Пётр. Его исполинская фигура была повсюду одновременно. Засучив рукава камзола, он лично таскал тяжеленные мешки с землей, показывая пример и спесивым аристократам из своей свиты, и простым женевским бюргерам, впервые взявшимся за лопату. Над долиной гремел его зычный, громовой бас, который подгонял, ругал и ободрял. Царь мог обложить последними словами ленивого швейцарского наемника, а уже через минуту по-отечески хлопать по плечу перепуганного ополченца, отчего тот начинал работать с удвоенной яростью. Пётр был стихией, заражавшей всех своей бешеной, неукротимой энергией.

Моей же вотчиной стал мозг операции. Запершись в ратуше, среди вороха карт и чертежей, я и мои инженеры, включая Дюпре, превращали оборону в точную науку. Мы создавали взаимосвязанную систему опорных пунктов.

Первая линия обороны протянулась по холмам, окаймлявшим долину. Здесь вырастали редуты — небольшие, сомкнутого типа земляные укрепления, способные вместить роту солдат с парой легких пушек. Я рассчитывал углы бастионов для обеспечения перекрестного огня, не оставляя мертвых зон.

— Насыпь должна быть крутой, чтобы на нее лезть было сущим адом! — ткнув пальцем в кривой бруствер, орал я на одного из французских капитанов, решившего действовать «по старинке». — А бруствер — достаточно высоким, чтобы укрыть солдата в полный рост! И не забудьте про «волчьи ямы» перед рвом, капитан! Побольше, поглубже!

Работы шли круглосуточно. Ночью долину освещали сотни факелов и костров, превращая ее в подобие адской кузницы. Скрип тачек, глухие удары киянок, загоняющих сваи, и отборная ругань на трех языках — эта какофония стала саундтреком наших дней.

Мои «Бурлаки» тоже не простаивали. Сняв с них часть броневых листов для облегчения, мы приспособили к ним простейшие бульдозерные отвалы. Теперь машины не ползли, а взревев моторами, вгрызались в землю, сдирая верхний слой и формируя основу для будущих валов. Одна такая махина за час делала работу сотни землекопов. Французские инженеры, поначалу смотревшие на это с недоверием, теперь не отходили от «Бурлаков», лихорадочно зарисовывая их работу в свои блокноты.

Однако главная хитрость нашей обороны скрывалась от глаз. В узких ущельях и на горных тропах, ведущих в обход основной долины, орудовали диверсионные группы Орлова. Они готовили завалы, минировали тропы и оборудовали «лисьи норы» — замаскированные позиции для стрелков со «Шквалами». Любая попытка Савойского обойти нас с фланга должна была захлебнуться кровью.

На третий день ко мне явился генерал де Брольи.

— Генерал, — произнес он, указывая на карту, — ваши укрепления великолепны. Но они рассчитаны на то, чтобы остановить пехоту. Что мы будем делать, когда противник подтянет артиллерию? Его пушки сметут наши земляные валы за пару часов.

— Он не подтянет свою артиллерию, генерал, — я покачал головой. — Идет налегке. Но вы правы, пушки у него будут. Трофейные. Возьмет у бернцев или сардинцев. Поэтому…

Я развернул другой чертеж, исписанный формулами.

— … наши батареи мы разместим не на холмах, а за ними. На обратных скатах.

Идея была проста и для XVIII века абсолютно революционна. Вместо того чтобы ставить пушки на прямую наводку, делая их легкой мишенью для контрбатарейного огня, я прятал их за рельефом местности.

— Но… как же они будут стрелять? — в голосе де Брольи звучало искреннее недоумение. — Пушкари ведь даже не увидят цели.

— Им и не нужно, — я позволил себе усмешку. — Цель увидят корректировщики, которые засядут на вершинах с нашими биноклями и сигнальными флажками. Они передадут поправки на батарею, а канониры, используя буссоли и квадранты, накроют врага навесным огнем. Наша артиллерия станет невидимой и оттого вдвойне смертоносной.

Уж сколько мне стоило сил научить артиллеристов пользоваться простейшими инструментами — невозможно описать. Благо Орлов быстро отобрал толковых из них и дело пошло быстрее.

Старый генерал долго молчал, переводя взгляд с моих расчетов на карту и обратно. По его лицу было видно, как рушатся каноны военной науки, вбитые в него за десятилетия службы.

— Боже мой, — наконец прошептал он, с суеверным ужасом глядя на меня. — Это не война, а какая-то математика.

К рассвету четвертого дня люди валились с ног, Женева была готова. Долина, еще недавно бывшая мирным пастбищем, ощетинилась десятками редутов, рвов и замаскированных позиций. Это была не просто линия обороны, а глубоко эшелонированная, продуманная до мелочей система уничтожения, рассчитанная на то, чтобы заставить врага платить кровью за каждый шаг.

С вершины холма открывалась панорама наших общих трудов. Внизу, в утренней дымке, просыпался город.

И Савойский пришел. Чуть быстрее, чем рассчитывали.

Это случилось на рассвете четвертого дня, едва я успел спуститься со стены, чтобы сделать глоток обжигающего кофе. В штаб, сшибая часовых, влетел запыхавшийся офицер из дозора.

— Генерал! Они на перевале!

В помещении мгновенно стало тихо. Пётр, дремавший в кресле, рывком поднял голову. Герцог Орлеанский, изучавший карту, застыл.

— Сколько их? — спокойно спросил я.

— Не счесть, — выдохнул офицер. — Весь перевал черный от них. Выстраиваются.

Мы взлетели на наблюдательную вышку, наскоро сколоченную на крыше ратуши. В окуляре подзорной трубы предстала армия Савойского. Они были еще далеко, на самой кромке долины, но их было много. Невероятно много. Из теснины перевала размеренно, без малейшей суеты, вытекали все новые и новые батальоны, словно ртуть заполняя господствующие высоты. Лучшая пехота Европы. Их движения напоминали работу часового механизма. Это была безжалостная, отлаженная машина уничтожения.

Я перевел трубу на наш лагерь. Застучали барабаны, затрубили рожки. Бросая лопаты, наемники хватали ружья и занимали свои места на редутах. Французские гренадеры безупречно ровными каре выстраивались в резерве. Мои преображенцы, молча проверяя «Шквалы», казалось, были высечены из камня — их лица ничего не выражали. Мы были готовы.

И тут началось нечто странное. Заняв перевал, австрийцы остановились. Они не спускались в долину, не разворачивались в боевые порядки для атаки. Они просто встали. Начали разбивать лагерь, ставить палатки, разводить костры. Словно явились сюда не воевать, а на пикник с видом на Альпы.

— Что за чертовщина? — прорычал Пётр, выхватив у меня трубу. Он долго смотрел, а потом с досадой опустил ее. — Они что, издеваются над нами?

— Они ждут, — тихо произнес герцог, не сводя глаз с вражеского лагеря. Его лицо было напряжено. — Ждут подхода основных сил. Артиллерии.

— Ерунда, — возразил я, скорее думая вслух, чем обращаясь к кому-то. — Зачем ему артиллерия? Он шел налегке, рассчитывая на быстрый удар. Он прекрасно знает, что у нас почти нет пушек. Мог бы атаковать с ходу, раздавив нас числом. Но не делает этого. Неужели испугался наших инженерных сооружений?

Я снова поднял трубу. Австрийский лагерь жил своей размеренной жизнью. Ходили патрули, дымили походные кухни. Ни единого признака готовящегося штурма. Это было неправильно. Нелогично. Савойский — не идиот. Он не стал бы дарить нам драгоценное время на укрепление обороны, не имея на то веской, неоспоримой причины.

— Он играет с нами, — сказал я. — Провоцирует. Хочет, чтобы мы сами вышли к нему в поле. Испугались осады и попытались прорваться. Глупо, как по мне.

— Согласен, — поддержал герцог.

— Он это знает, — я опустил трубу. — Знает, что мы будем сидеть здесь до последнего. Значит, он ждет чего-то еще.

В моей голове, как на трехмерной карте, прокручивались все варианты. На востоке — армия Савойского. На западе — горные тропы, ведущие в католические кантоны. Туда, куда ушла моя делегация.

На краю сознания мелькнула неприятная мысль.

— Он ждет не свою армию, — прошептал я. — Он ждет нашу.

Пётр непонимающе свел брови.

— Он все знает, — слова вылетали быстро, лихорадочно, пока в голове с лязгом сходились последние шестеренки адской головоломки. — Знает, что мы будем нанимать солдат. Знает, что протестанты нам помогут. И он точно знает, что мы попытаемся договориться с католиками. Он не остановил наших послов. Он пропустил их. Намеренно.

— Зачем? — выдохнул герцог, его лицо стало пепельным.

— Чтобы ударить с двух сторон, — закончил за меня Пётр, и в его голосе прозвучал металл. — Он выжидает, пока наши «союзники» из Швица и Ури подойдут с запада. В тот самый момент, когда мы выйдем из города им навстречу, он ударит с востока. А горцы… — царь помрачнел, — горцы ударят нам в спину. Он хочет разбить нас по одиночке. Если он будет бить наших союзников у нас на глазах, то мы вынуждены будем выйти из-за сооружений и помочь им. Савойскому не надо будет прорываться через редуты и валы.

Мой взгляд устремился на запад, туда, где за грядой скал скрывались горные тропы. Где-то там сейчас были Нартов, Монтескьё и Остерман. Где-то там собиралась наша армия, если конечно им все удалось. И мы понятия не имели, кем окажутся те, кто придет из-за гор, — друзьями или врагами.