Инженер Петра Великого – 11

Глава 19

С того дня, как в город вошли десять тысяч солдат герцога, Женева потеряла свой привычный ритм. Стук молоточков в квартале часовщиков теперь тонул в мерном грохоте сапог по брусчатке. Запах свежего хлеба вытесняла едкая вонь нечистот из наскоро устроенных казарм. Привычный шум города сменился.

Первый же военный совет в наскоро оборудованном штабе в ратуше показал всю хрупкость нашей конструкции. Разложив на столе карты, я начал излагать свой план «Альпийской крепости» — системы обороны, превращающей Женеву и окрестные перевалы в неприступный укрепрайон. Герцог слушал внимательно, его ум мгновенно схватывал суть инженерных и тактических решений.

— Превосходно, генерал, — произнес он, когда я закончил. — Вы предлагаете нам запереть Савойского в горах, лишив его снабжения. Мне нравится.

Я ждал реакции Петра, внутренне готовясь к очередной вспышке его неуемной энергии, к требованиям немедленно «пощупать австрияков». Государь, выводивший на полях документа виселицы, поднял голову.

— Хорошо, — отложив перо, коротко бросил он. — План дельный. За дело, генерал.

И всё. Ни споров, ни крика. Вместо этого он молча встал, подошел к окну и уставился на площадь, где шла муштра.

— Мое дело — царствовать, — произнес он, не оборачиваясь. — Твое, генерал, — воевать. Разбирайтесь.

Хитро. Одним движением отстраниться, свалив всю ответственность на меня, а самому остаться над схваткой. Победа станет его триумфом, а вот за провал ответит генерал Смирнов. Управленческая модель «кнут без пряника». Я покосился на Меншикова. В последнее время он сам на себя не похож.

Герцог тут же приступил к своей части уговора.

— Барон, — обратился он к Монтескьё, — берите господина Остермана, золото и отправляйтесь в Берн. Объясните этим медведям, что на их мед напали пчелы, и мы готовы щедро заплатить за услуги хорошего пасечника.

Два мастера теневой дипломатии, Монтескьё и Остерман, понимающе переглянулись и отбыли, оставив нас с герцогом разбираться с делами военными. И первая же пороховая бочка рванула в тот же день.

На плацу, превращенном в поле битвы, назревал конфликт. Назначенный герцогом полевой командир, генерал Франсуа-Мари де Брольи, решил навести во вверенных ему войсках «истинный французский порядок». Начал он, разумеется, с моих преображенцев.

— Что это за медвежий танец⁈ — ревел он, носясь перед строем. — Носок тянуть! Ружье к плечу — единым движением! Раз-два-три! Вы солдаты короля или портовые грузчики⁈

Стоявший рядом Орлов мрачнел с каждой секундой. Наши ребята, привыкшие к моему принципу «максимальная эффективность при минимуме затрат», откровенно не понимали, зачем тратить часы на эту балетную муштру, когда нужно учиться стрелять быстро и бегать долго. Терпение лопнуло, когда один из французских сержантов ударил плашмя палашом по спине молодого гренадера за недостаточную «ровность». Русский парень, не раздумывая, развернулся и врезал сержанту в челюсть, отправив того в нокают. Через секунду плац превратился в кипящий котел.

На плац мы с Петром прибыли одновременно. Перед нами кипела настоящая свалка: сбившись в плотную группу, мои гвардейцы огрызались от наседавших французских мушкетеров. Над этим хаосом метался красный от ярости де Брольи, размахивая шпагой.

— Государь, это неслыханно! — бросился он к Петру. — Ваши солдаты — дикари! Они не подчиняются приказам!

Не проронив ни слова, Пётр прошел сквозь толпу, расступившуюся перед ним, как вода перед ледоколом. Подойдя к своим, он окинул их тяжелым взглядом.

— Кто начал?

— Он, Государь, — гренадер, тот, что ударил первым, ткнул пальцем в потиравшего челюсть сержанта. — Зазря ударил. Не по-солдатски.

Пётр повернулся к де Брольи.

— Моих солдат, генерал, бьют только два человека, — произнес он тихо, но его услышал весь плац. — Я. И враг. Вы к ним не относитесь.

Француз побледнел. Слова государя прозвучали как прямое оскорбление.

— Но дисциплина… устав… — пролепетал он.

— К черту ваш устав, если он для парадов, а не для боя, — отрезал Пётр. Тут в его глазах блеснули знакомые искорки — кажется, он нашел выход. — А впрочем… давай проверим на деле, чей подход лучше.

Через час на краю поля выстроились два взвода. С одной стороны — французские гренадеры, рослые, как на подбор, в сверкающих киверах, само совершенство строевой выправки. С другой — мои преображенцы, коренастые, хмурые, в своих простых зеленых мундирах.

— Условия простые, — объявил Пётр, ставший распорядителем этого странного состязания. — Верста до того холма. Там — мишени. Поразить все. И бегом обратно. Кто первый — тот и прав.

Де Брольи снисходительно улыбнулся. Его солдаты были натренированы на линейную тактику, но бегать, он был уверен, умеют не хуже этих варваров.

По сигналу оба взвода рванули с места. Французы бежали красиво, почти нога в ногу, стройной линией, — чистая эстетика строя, но и лишние энергозатраты. Мои же неслись как разномастное стадо, где каждый выбирал оптимальный для себя темп. Хаос, который эффективнее порядка. Надо будет подумать, как это формализовать. На стрельбище разница стала еще очевиднее. Французы действовали по уставу: команды, залпы, перезарядка. Мои же работали как слаженный механизм, где каждый стрелял, как только был готов, не дожидаясь соседа, но распределив секторы обстрела. Грохот стоял неровный, зато мишени падали одна за другой.

На обратном пути французы уже едва волочили ноги. А мои «медведи», тяжело дыша, продолжали упрямо двигаться вперед. Финишировали они почти на минуту раньше.

Де Брольи стоял с каменным лицом. Грубая, неотесанная практика только что растоптала его военную теорию.

Однако Пётр не стал его унижать. Подойдя к генералу, он по-свойски хлопнул его по плечу.

— Не горюй, Франсуа. Твои парни — орлы. Просто мои — волкодавы. А на войне нужны именно они. Так что давай так: ты научишь моих маршировать, чтобы королям не стыдно было показать. А я научу твоих — побеждать.

Петр вывернулся: и француза не унизил, и своих отстоял. Вместо мордобоя — соревнование, которое заставит их не драться, а спорить, чей метод лучше. А в споре и сдружатся. Чистый гений манипуляции. Он предложил создать смешанные учебные роты для «обмена опытом», и де Брольи, проглотив обиду, вынужден был согласиться. Первый, конфликт, грозивший расколоть нашу армию, был превращен Петром в инструмент ее сплочения. Все усвоили урок: мы разные, но теперь грести придется в одной лодке. И в одном направлении.

Что интересно, я ведь помнил, что логика в военной мысли Брольи была. Всего через полвека Фридрих Великий доведет эту мысль про муштру до абсолюта. Или не доведет. Против «Шквалов» такая метода губительна для противника.

После того как Пётр своей грубой «педагогикой» привел армии к общему знаменателю, наступила моя очередь. Моей задачей было превратить сонный торговый город в наш главный арсенал. На очередном военном совете, уже в присутствии генерала де Брольи, я выложил на стол свои соображения.

— Господа, — привлек я внимание собравшихся, — у нас двадцать тысяч солдат. Чтобы вооружить их новыми винтовками, даже при круглосуточной работе понадобится минимум год. Я уж молчу про технологические проблемы. У нас этого времени нет. Поэтому мы займемся улучшением имеющегося оружия.

Взяв в руки французский мушкет — изящную, прекрасно сбалансированную, но безнадежно медлительную машину для убийства, — я положил его на стол.

— Это хорошее, надежное оружие. Однако слишком медленное. Наша задача — заставить его стрелять вдвое быстрее.

Боже, я толкую им прописные истины. Бумажный патрон, стальной шомпол — в моем Игнатовском любой подмастерье счел бы это каменным веком. А эти «лучшие солдаты Европы» смотрят, как на пророка. Технологическая пустыня…

Мой план состоял из трех пунктов.

— Первое — «Огненный темп». Мы отказываемся от пороховниц и пульниц в пользу стандартизированного бумажного патрона. Пуля и отмеренная порция пороха уже вместе. Солдат скусывает кончик, высыпает порох, забивает пулю с бумагой. Никаких лишних движений. Скорострельность возрастает с двух до четырех выстрелов в минуту.

Де Брольи подался вперед, забыв о генеральской осанке. Его палец непроизвольно постукивал по столу, отбивая такт моим словам. Он считал. Считал выстрелы в минуту.

— Второе — «Чистый ствол». — Я продемонстрировал два шомпола. — Главная беда черного пороха — нагар. Меньше осечек, меньше времени на чистку в бою.

— И наконец, третье — «Последний довод». — На стол легли два штыка. — Ваш штык, генерал, превращает мушкет в копье, лишая его возможности стрелять. Мой же, надетый на ствол, этому не мешает. В ближнем бою ваша пехота будет либо колоть, либо стрелять. Моя — делать и то, и другое.

Я закончил. За спиной герцога Пётр едва заметно усмехнулся и переглянулся с Орловым. Да, государь, тебе смешно. Ты привык к оружию будущего, к ураганному огню «Шквалов». А мне теперь приходится за уши тащить древнюю Европу, потому что наше будущее заперто за тысячи верст отсюда.

— Гениально, — выдохнул герцог Орлеанский. — Просто и гениально. За работу, генерал.

Тут-то мы и столкнулись с главной проблемой. Деньги и материалы нашлись. Главным препятствием стала гордыня.

Мой первый визит был к оружейникам Женевы. Глава их гильдии, мастер Роше, выслушал меня с видом патриарха, к которому явился неразумный дикарь.

— Вы хотите, чтобы я, — процедил он, брезгливо отодвигая мой чертеж штыка, — чьи предки делали оружие для герцогов Савойских, чье клеймо — знак чести, начал клепать эти… бездушные железки? Чтобы любой пьяный подмастерье мог собрать ружье, как ребенок игрушку? Вы убиваете душу ремесла, генерал!

— Я предлагаю вам самый крупный военный заказ в истории Женевы, — спокойно ответил я, теряя терпение.

— Мы создаем оружие для королей, а не для безымянных солдатских толп, — отрезал он. — Мы не будем пачкать руки об эти «дешевые поделки».

Разговор был окончен. Я опять наступил на те же грабли: попытался решить проблему в лоб, забыв, что имею дело с людьми, а не с механизмами. Узнав об отказе, Пётр пришел в ярость.

— На кол их! — ревел он. — Загнать в мастерские под дулами!

— Не сработает, Государь, — остудил я его. — Из-под палки они такого наделают, что ружья в руках взрываться начнут. Нужен другой подход.

Мой ответный удар я нацелил в главный актив — в их монополию на мастерство.

Через неделю, подготовив первую партию модернизированных мушкетов, я устроил на плацу публичное представление, куда пригласил и мастеров гильдии.

— Господа, — обратился я к ним, — простое состязание. Вот десять разобранных ружей. Ваша команда из лучших мастеров и моя — из безусых подмастерьев. Кто быстрее соберет десять рабочих стволов из этой груды деталей.

Мастер Роше снисходительно улыбнулся. Его люди неторопливо подошли к брезенту с разложенными деталями. Они брали замок, пробовали вставить его в ложе, качали головой, откладывали, брали другой, что-то подтачивали напильником… Каждый их жест был вдумчив и неспешен, словно у скульпторов, создающих шедевр.

— Начали! — скомандовал я своим.

Мои мальчишки, вчерашние женевские оборванцы, работали как конвейер. Никакого творчества. Взял деталь, вставил, закрепил. Следующая. Со щелчком встал на место первый замок. Потом второй. Через пять минут десять моих подмастерьев стояли с собранными ружьями, пока гордые мастера гильдии, чертыхаясь, все еще пытались подогнать третий замок.

В наступившей тишине мой голос прозвучал особенно веско:

— Ваше оружие, господа, — произведение искусства. Каждое уникально. Но в бою, когда у солдата ломается пружина, ему не нужно искусство. Ему нужна деталь, которую можно заменить максимально быстро. Наша армия отныне будет принимать на вооружение только такое оружие. Либо вы учитесь работать по нашим калибрам и чертежам, либо ваши прекрасные штуцеры останутся в лавках. Можете торговать ими как раритетом, старьем. Выбор за вами.

На их лицах отразилось недовольство. Им все это чертовски не нравилось.

Первые несколько дней они держались. Но оборона затрещала, когда они увидели, как из ворот моей «школы» выходят их же бывшие подмастерья, работающие по моим чертежам и получающие за каждую стандартную деталь живые деньги. Сначала ко мне тайно пришел один молодой мастер, потом еще двое. Через две недели глава гильдии Роше сам явился с поклоном. Гордыня — плохой советчик, когда страх разорения дышит в затылок. Они согласились на мои условия. Женевский механизм начал работать на нас.

Пока я ломал хребет женевским гильдиям, а герцог Орлеанский плел свою паутину в Берне, Петра съедало безделье. Вся эта штабная возня с бумагами и расчетами нагоняла на него смертную тоску. Его неуемной натуре требовалось действие, битва, которой пока не предвиделось. И он нашел себе новую игрушку — печатный станок.

«Женевский вестник», задуманный как скромный листок с торговыми объявлениями, на глазах превращался в его личную трибуну, в таран, нацеленный на умы Европы.

— Генерал, бросай свои железки! — гремел он, врываясь ко мне в мастерскую и размахивая свежим, еще пахнущим краской листом. — Есть дело поважнее! Прочти!

Под заголовком «Нравы версальского двора, или Записки очевидца» шел полный едких подробностей текст. Стиль был топорным, зато убойным в своей прямоте.

— Государь, это… сильно, — выдавил я. — И очень рискованно. Мы ведь союзники герцога, а ты, по сути, поливаешь грязью всю французскую аристократию.

— А чего их жалеть? — фыркнул он. — Пусть знают, что мы не лаптем щи хлебаем. И правду пусть знают. Герцог же… он умный, поймет.

Спорить бесполезно — он вошел в раж. Однако первым, кто пришел в ужас от этой «бумажной войны», стал старый вояка де Брольи. Он ворвался ко мне тем же вечером.

— Генерал, это недопустимо! — он сдерживался, старался говорить вежливо, тыча пальцем в газету. — Пока мы готовим солдат к бою, ваш император тешится пасквилями! Честь добывается на поле брани!

— Генерал, — спокойно возразил я, — честь — это прекрасно. Но война выигрывается не только честью. Когда их солдаты прочтут, что воюют за чужие деньги и чужую веру, они будут стрелять менее метко. Эта штука, — я кивнул на листок, — наша дальнобойная артиллерия, бьющая прямо по мозгам.

Он ушел явно озадаченный. Стало ясно, что даже в нашем лагере не все готовы принять правила новой войны.

Самым проницательным, впрочем, оказался маркиз де Торси. За литературными упражнениями Петра он несколько дней наблюдал молча, а потом пришел ко мне.

— Генерал, ваш император играет с огнем. Но, должен признать, этот огонь может сжечь дотла наших врагов. Листки эти грубы, однако они работают. Сейчас это разрозненные выстрелы. Чтобы превратить их в залп, нужен тот, кто знает куда именно надо бить.

Он вздохнул.

— Я должен вернуться во Францию. Здесь я бесполезен. Мое место там, в Париже, в центре паутины. Эту подрывную работу я должен возглавить лично. Герцог одобрил.

Решение было логичным. Там он мог стать серым кардиналом грядущего переворота.

Отъезд де Торси превратили в целую спецоперацию. Официально объявили, что маркиз отправляется на лечение. Ночью, под проливным дождем, из ворот лагеря выехала скромная карета, в которой, переодетый купцом, сидел один из самых могущественных людей Франции. На дне кареты, под фальшполом, были спрятаны матрицы для печати «Женевского вестника» — технология производства нового оружия.

Я смотрел ему вслед, пока карета не растворилась в ночной тьме. Последний, кто понимал сложность этой игры, уехал, оставив меня один на один с двумя берсерками — моим и французским. И вся ответственность за их безумства теперь лежала на мне.

Поздно вечером, возвращаясь к себе, я увидел свет в конторе Анны. Она заснула прямо за столом, уронив голову на скрещенные руки поверх горы счетов и ведомостей. В тусклом свете лампы ее плечи казались хрупкими, а из обычно строгой прически выбилась прядь, падая на щеку. В этот миг с нее слетела деловая маска всесильного казначея.

От скрипа двери она вздрогнула, тут же выпрямилась и привычным жестом поправила волосы. На губах появилась спокойная улыбка, вот только глаза выдавали смертельную усталость.

— Петр Алексеич? Что-то срочное?

— Нет, — ответил я, входя в комнату. — Просто шел мимо. Вам бы отдохнуть, Анна Борисовна. Война войной, а сон по расписанию.

— Скоро, — она неопределенно махнула рукой в сторону бумаг. — Нужно свести суммы по бернскому контракту. Герцог торопит.

Не говоря ни слова, я вышел и через несколько минут вернулся с «Аннушкой». Поставив ее на угол стола, я зажег спиртовку. Она с удивлением наблюдала за моими манипуляциями.

— Есть средство от усталости поэффективнее счетных книг, — сказал я, засыпая в колбу свежемолотые зерна.

Мы молчали, наблюдая, как вода поднимается вверх, окрашиваясь в темно-рубиновый цвет, а потом возвращается обратно. Комнату наполнил горьковатый аромат. Я разлил напиток в две чашки.

— Спасибо, — тихо сказала она, сделав глоток. — Ваши памфлеты, — вдруг произнесла она, — производят фурор. Мои люди из Лиона пишут, что их переписывают от руки и читают в тавернах шепотом. Вы действительно верите, что бумагой можно выиграть войну?

— Бумагой — нет, — ответил я, глядя на пляшущий язычок пламени в спиртовке. — А вот идеей, напечатанной на ней, — можно. Мы сеем смуту, продаем людям мечту об альтернативе. Показываем, что можно жить иначе: без страха перед Римом, без произвола версальских чиновников. Мечта — самый ходкий товар.

Она задумчиво вертела в руках чашку.

— Вы опасный человек, Петр Алексеич, — произнесла она. — Вы заставляете верить в невозможное. И самое страшное — у вас это получается.

Допив кофе, она поднялась.

— Спасибо за кофе. А теперь, если позволите, мне нужно закончить с этим. — она махнула на гору бумаг. — Мечты мечтами, а наемники, увы, требуют оплаты золотом.

Она снова стала казначеем.

Финансовый механизм, запущенный Анной, заработал с эффективностью швейцарских часов. Поначалу женевские банкиры кривились. Однако баснословная прибыль от первой же партии оптики и официальные гарантии герцога Орлеанского быстро растопили лед. Теперь золото текло к нам рекой — женевские конторы сами наперебой предлагали свои услуги. Мы получили то, что важнее любой армии: возможность платить, не считая монет.

Золото тут же превращалось в сталь и порох. Вскоре по альпийским тропам в Женеву потянулись отряды наемников. Я как раз наблюдал за прибытием граубюнденцев — зрелище, от которого кровь стыла в жилах. Солдатами их назвать было трудно. Скорее — обмороженные, шрамованные ветераны с пустыми глазами, чьи руки словно приросли к рукоятям тяжелых тесаков. От них разило сталью, потом и смертью. Они пришли не служить — они пришли работать. Герцог и Пётр лично проводили «смотрины», отбирая капитанов, и наш лагерь за городом рос с каждым днем, превращаясь в многоязыкий, шумный Вавилон.

Одновременно из Франции начали приходить вести. Наша «бумажная артиллерия» била точно в цель. Однажды вечером ко мне вошел Остерман, с трудом скрывая волнение на своем обычно бесстрастном лице. Молча он положил на стол депешу, адресованную в Версаль.

— От интенданта Лиона, — пояснил он.

Я пробежал глазами панические строки: «Сир, мы теряем юг! Чернь, отравленная ядом из Женевы, бунтует! Третьего дня толпа, подстрекаемая пасквилями о „папском налоге“, сожгла дотла мою резиденцию! Гарнизон отказался стрелять по смутьянам! Мы умоляем прислать верные короне войска, пока не поздно!»

Вторая депеша, из Марселя, звучала еще тревожнее: гарнизон заперся в цитадели и отказался присягать новому королю. Это были первые искры, то, что итальянцы называют «fronda» — «бунт на коленях». Саботаж, неповиновение, брожение умов. Франция медленно начинала тлеть изнутри.

Герцог Орлеанский, которому я показал эти письма на военном совете, пришел в эйфорию.

— Господа, это начало! — восклицал он, ударяя кулаком по столу. — Вот он, момент! Нужно бить сейчас! Пока Версаль в растерянности, мы должны выступить на Париж!

Пётр, с азартом следивший по карте за распространением «смуты», его поддержал. Они уже мысленно были в Париже.

— Ваше высочество, Государь, — вмешался я, когда победные речи иссякли. — Боюсь, вы недооцениваете нашего главного противника. Пока мы радуемся пожару в доме соседа, мы забываем о волке у нашего собственного порога.

Вместо дальнейших объяснений Ушаков развернул донесения от разведки с перевалов. Депеша легла на карту. Он прокомментировал:

— Два наших отряда с перевала Сен-Бернар не вернулись. Третья группа, посланная на поиски, нашла их лошадей. И следы. Следы огромного войска, идущего налегке. Они бросили тяжелые обозы и пушки, Петр Алексеевич. Они идут сюда бегом.

Герцог нахмурился.

— Но зачем? Это безумие. Он рискует оголить тылы, оставить обозы без прикрытия.

— Он не дурак, — ответил уже я. — Он понял то же, что и мы: Франция начинает расползаться, а источник заразы — здесь. — Мой палец ткнул в Женеву на карте. — Цель его — казнь. Одним ударом снести нам голову, пока мы не успели отрастить когти и зубы.

В шатре воцарилась тишина. Эйфория схлынула. Так наша собственная информационная победа стала катализатором, который обернул гонку со временем в смертельный спринт. Мы выиграли битву за умы, но рисковали проиграть войну.

— Сколько у нас времени? — глухо спросил герцог.

— Если он сохранит этот темп, — ответил Ушаков, — его передовые части будут у стен Женевы через четыре дня. Максимум — пять.

Пять дней. Пять дней, чтобы из двадцати тысяч наспех собранных наемников сколотить армию, способную встретить лучшие ветеранские полки Европы. Пять дней, чтобы превратить мирный город в неприступную крепость.

— Он не сможет взять город с ходу, — подал голос генерал де Брольи.

— Ему и не нужно, — возразил я. — Он разобьет лагерь, блокирует нас и будет ждать, пока его летучие отряды перережут все дороги, по которым к нам идут подкрепления и припасы. Он нас задушит. Нельзя дать ему окопаться. Мы должны встретить его на перевалах.

Спокойствие, которое я пытался демонстрировать, было напускным. Мы катастрофически не успевали.