Инженер Петра Великого – 11

Глава 13

Мерный бой часов на башне собора Святого Петра отсчитывал время на принятие решения Государем. Они пробили дважды, пока он, склонившись над картой Женевы, прикидывал варианты. Наконец, он выпрямился и поднял на меня усталый взгляд.

— Никакой, — глухо произнес он.

— Что, Государь?

— Ни один из этих планов не годится. Оба — дрянь. В первом случае мы — зайцы. Во втором — наемники у бунтовщика. Ни то, ни другое императору российскому не пристало.

Тяжело вздохнув, он отошел в сторону.

— Если в этом городе нет власти, — произнес он тихо, почти про себя, — значит, властью будем мы. Временно.

Я недоуменно уставился на императора. Я-то предлагал ему выбор из двух зол, а он, верный себе, нашел третье — самое непредсказуемое. Ни бегство зайцем, ни унизительное прислуживание бунтовщику его не устраивали. Он собирался подчинять.

Следующие три дня превратились в напряженную операцию по удушению целого города. Наши приготовления напоминали скорее репетицию в театре, нежели подготовку к штурму. Напряжение висело в воздухе. От требований сторон мы уклонялись, делая вид, что раздумываем.

Первой нашей целью стал городской арсенал. Женевцы, как истинные республиканцы, гордились своей гражданской милицией, и мушкет имелся в каждом доме, однако ключевые запасы — пушки и порох — хранились централизованно. Именно их и следовало нейтрализовать. Едва забрезжил рассвет, один из наших «Бурлаков», лязгая и выпуская клубы черного дыма, «сломался» в самом удачном месте — на узкой улочке Вьей-Виль, единственном проезде к арсеналу. Пока местные мастера, сбежавшиеся на грохот, чесали в затылках, Нартов со своими ребятами развернул бурную деятельность. Машину обложили инструментами, по ней застучали молоты — словом, имитация капитального ремонта шла полным ходом. Вокруг этого действа немедленно вырос усиленный караул из двадцати преображенцев со «Шквалами». Примчавшийся на шум начальник городской стражи, полный праведного гнева, попытался было возмущаться, но уперся в холодный взгляд Ушакова и молчаливый ряд черных стволов. Предпочел ретироваться, бормоча что-то о «нарушении суверенитета». Арсенал оказался надежно заблокирован.

Затем настала очередь хлеба, и эту партию виртуозно разыграла Анна. Она отлично понимала, что Женева — город торговцев. Здесь звон золота звучит слаще любой молитвы. Созвав к себе глав гильдий пекарей и мукомолов, она предложила им сделку века.

— Господа, — говорила она своим бархатным голосом, раскладывая на дубовом столе веером новенькие золотые луидоры, — русская армия, стоящая на границе, нуждается в сухарях. Я готова заключить с вами эксклюзивный контракт. И заплатить вдвое больше рыночной цены. Прямо сейчас.

Один из пекарей заговорил было о долге перед городом. Анна лишь улыбнулась.

— Ваш долг, месье, — это прокормить свои семьи. А я предлагаю вам возможность обеспечить ваших внуков. Или вы предпочитаете, чтобы этот контракт я отдала вашим конкурентам из Лиона?

Ослепленные невиданной выгодой и страхом упустить ее, пекари согласились. Их печи, выпекавшие хлеб для всей Женевы, теперь круглосуточно сушили сухари для мифической «русской армии». К концу второго дня город почувствовал неладное: у булочных выстроились очереди, поползли злые слухи.

Последним штрихом стала изоляция лидеров. Ушаков действовал тонко, без арестов. Его люди, переодетые в гражданское, просто «позаботились» о безопасности ключевых фигур. У дома одного из главных синдиков «случайно» загорелся соседний сарай, и пока горожане бегали с ведрами, русский патруль, «спасая господина советника от огня», вежливо попросил его не покидать жилище. Возле особняка другого разыгралась «пьяная драка» между нашими якобы подвыпившими гвардейцами, и для «предотвращения международного скандала» всю улицу оцепили. Помощники Фатио один за другим оказывались заперты в своих домах из-за «обрушившихся строительных лесов» или «внезапной чумы у соседей». Сплошная череда досадных совпадений. Естественно нам не хватало людей, поэтому мы нанимали людей прямо здесь, в местных тавернах.

К утру третьего дня Женева была в наших руках, сама того не осознавая. Я смотрел из окна на утренний город, и картина говорила сама за себя. Улица, ведущая к арсеналу, — пуста и безмолвна. У дверей булочных, где еще три дня назад пахло свежей выпечкой, теперь вились голодные очереди. У дома синдика, под предлогом охраны, застыли мои гвардейцы. Пациент был готов к операции. Отвернувшись от окна, я встретился взглядом с Петром.

— Государь, пора.

Город проснулся в тихом хаосе. В ратуше воцарилась тишина. Наш медленный яд подействовал.

На самом пике всеобщей растерянности на сцену вышел Пётр. Вместо того чтобы врываться на площадь, размахивая шпагой, он сыграл куда тоньше. По моему совету, два офицера отправились с официальными приглашениями: один — к Малому совету в ратушу, другой — в квартал Сен-Жерве, к самому Фатио. Текст этого послания мы с Остерманом шлифовали долго, взвешивая каждое слово. На свет появился настоящий шедевр дипломатической эквилибристики — ультиматум в бархатных перчатках.

Войдя в зал ратуши, где метались перепуганные синдики, молодой поручик Преображенского полка даже не снял шляпу. Он развернул свиток и зачитал ровным, безразличным голосом:

— Его Императорское Величество выражает глубокую озабоченность беспорядками, охватившими славный город Женеву. Эти беспорядки не только нарушают покой граждан, но и угрожают безопасности его посольства.

Далее следовало главное. В послании утверждалось, что, поскольку законная власть, Малый совет, очевидно, не в силах навести порядок, а лидеры уважаемой оппозиции «допускают опасные волнения», он, как «верный друг и союзник свободной Женевы», исполняя свой долг, вынужден вмешаться, дабы «предотвратить кровопролитие и братоубийственную смуту».

Никаких приказов. Просто приглашение. Обе стороны приглашались на «примирительную комиссию», которая состоится на нейтральной территории — площади перед нашим лагерем, под защитой его гвардии.

Они получили приглашение, от которого не отказываются. Как докладывал потом поручик, в зале началась суматоха. Кто-то кричал об унижении, кто-то предлагал забаррикадироваться. Но глава совета, осадил их:

— А какой у нас выбор? Улицы кипят, солдаты этого варвара повсюду! Откажемся — и нас разорвет собственная толпа еще до того, как русские начнут стрелять!

Они были в ловушке. И им пришлось согласиться.

Сцена в штабе Фатио, как мне потом доложили, была не менее драматичной. Его радикальные соратники кричали:

— Это ловушка! Он хочет нас всех казнить!

Однако Фатио, будучи более проницательным политиком, их урезонил:

— Нет. Ему не нужна кровь. Ему нужна армия против Папы, поэтому он хочет нас действительно примирить. Зачем ему обескровленный город? Он дает нам шанс остаться в игре. Если мы не пойдем, мы станем бунтовщиками, которых он раздавит с общего одобрения.

Он тоже согласился.

К полудню площадь перед нашим лагерем уже кипела народом, однако это была не та злая толпа, готовая к бунту, которую я ожидал увидеть. По приказу Анны Морозовой здесь вовсю дымили наши походные кухни. Улыбающиеся солдаты раздавали всем желающим горячую гречневую кашу с маслом и дымящийся, пряный сбитень, чей аромат перебивал запах пороховой гари. Женевцы пришли не суд вершить, а голод утолить. Тем не менее праздником это зрелище назвать было трудно. За спинами поваров в засаленных фартуках неподвижными статуями стояли хмурые гвардейцы с ружьями наизготовку. Дети со смесью страха и любопытства трогали холодный металл «Бурлаков». В толпе перешептывались, передавая из уст в уста дикие слухи о русских. Атмосфера была напряженной, как перед публичной казнью.

И вот сквозь эту жующую, галдящую толпу к нам потянулись две процессии, делегации, идущие на свой собственный суд. Первыми брели синдики. Толпа расступалась перед ними с презрительным молчанием. За ними, под одобрительные крики и аплодисменты шествовал Пьер Фатио со своими сторонниками. Он шел с гордо поднятой головой, как триумфатор, шествующий на собственный эшафот.

Обе делегации сошлись у высокого помоста, который наши солдаты наскоро сколотили.

На помосте, на простом походном троне, обитом красным сукном, сидел Пётр. Я стоял рядом. Спектакль начинался.

Гул жующей толпы стих сам собой — от самого зрелища. Их правители, и старые, и возможные новые, стояли перед иноземным царем, как провинившиеся школяры. Мой спектакль начинался.

Пётр восседал на своем импровизированном троне. Я занял место рядом, чуть позади. Моя роль в этой пьесе требовала тонкости. Я выступал «независимым экспертом», призванным «помочь Его Величеству разобраться». Голосом разума. Беспристрастным аналитиком. Я вышел из-за спины Государя и оказался в центре всеобщего внимания.

— Господа синдики, — обратился я к делегации олигархов, и мой голос, усиленный рупором, разнесся над площадью. — Его Императорское Величество обеспокоен положением дел в вашем городе. Он хотел бы понять причины столь глубокого кризиса.

Старый глава совета вышел вперед. Он держался с напускным достоинством, однако дрожь в сцепленных за спиной руках выдавала его с головой.

— Господин генерал, в городе временные трудности… — начал он.

— Временные? — мягко перебил я его. — Весьма любопытно. Позвольте уточнить. Объясните Его Величеству, почему сегодня утром в Женеве, городе, который славится своим богатством, на рынках не было хлеба?

Вопрос был простым. По первым рядам, где стояли ремесленники, прокатился возмущенный ропот.

— Э-э… непредвиденные проблемы со снабжением… — пролепетал банкир.

— Не потому ли, господа, что все ваши пекари последние два дня круглосуточно пекли сухари, выполняя баснословно выгодный контракт? Почему вы не контролировали подобное? Почему не подумали о собственных гражданах? — спросил я, глядя на него.

— Это вы виноваты! — выкрикнул кто-то из его свиты. — Мы хотели, чтобы вы ушли!

— Уйти русским ценой голода собственных сограждан? — парировал я. — Весьма своеобразный патриотизм.

По толпе пронесся гневный шум. Я просто констатировал факты, которые выставляли их некомпетентными хозяйственниками, готовыми ради прибыли — или из страха — оставить свой народ голодным.

— Хорошо, — продолжил я, не давая им опомниться. — Допустим, с хлебом — досадное недоразумение. Но объясните, почему ваша доблестная городская стража не смогла навести порядок?

— В городе волнения… — начал другой синдик.

— Волнения? Или дело в том, что главный арсенал оказался заблокирован из-за досадной поломки одной из наших машин? Поломки, с которой ваши прославленные мастера, увы, не смогли справиться.

По толпе прокатился смешок. Я выставлял их и жадными, и технически беспомощными. В городе часовщиков и механиков это было страшным оскорблением.

Мне попробовали возразить, что мои же солдаты не пускали их к себе, но это только усугубило ситуацию, народ поднял на смех такую отговорку. Действительно, целый городской гарнизон есть и пара десятков солдат стала препятствием. По крайней мере именно так была преподнесена эта ситуация.

— И наконец, господа, — мой голос стал жестче. — Самый главный вопрос. Мы сообщили вам, что являемся целью Крестового похода. Почему вы скрыли эту страшную весть от своих граждан? И правда ли, что вместо поиска союзников вы пытались тайно откупиться от нас, выпроводить, как зачумленных?

— Это ложь! — взвизгнул банкир-синдик. — Мы защищали нейтралитет!

— Пытаясь подкупить посланника союзной державы? — уточнил я. — Оригинальное толкование нейтралитета.

Толпа взревела. Многие уже знали о нашем положении, но все эт были слухи, а тут прямое заявление. Мы обвиняли их в трусости и предательстве. Авторитет Малого совета испарялся на глазах.

Я отошел в сторону. Теперь мой взгляд был устремлен на Пьера Фатио. Он стоял, гордо выпрямив спину, и на его лице читалось предвкушение триумфа.

— Господин Фатио, — мой голос стал мягким, сочувственным. — Его Величество наслышан о вашей борьбе за справедливость.

Фатио расправил плечи.

— Но объясните императору, — продолжил я, — почему в тот момент, когда врагов вокруг полно, вы сеете смуту в своем собственном доме?

— Я борюсь не со своим домом, а с узурпаторами, которые в нем засели! — пламенно ответил он, под одобрительный шум толпы.

— Достойная цель, — кивнул я. — Но разве справедливо, что из-за ваших пламенных речей город оказался на грани голодного бунта? Разве справедливо, что ваши оппоненты, доведенные до отчаяния, были вынуждены искать защиты у иностранной державы, поставив под угрозу саму независимость Женевы?

Фатио запнулся. В его глазах мелькнуло смятение. Мой удар достиг цели: я не клеймил его как радикала, а тонко подводил толпу к мысли, что их пламенный лидер, при всех благих намерениях, лишь усугубил кризис. Что он, по сути, ничем не лучше олигархов.

— Я хотел как лучше! — выкрикнул он.

— Благими намерениями, господин Фатио, как известно, вымощена дорога в ад, — тихо ответил я. На мгновение что-то похожее на жалость кольнуло меня. Этот парень искренне верил в свою правоту. А я, на глазах у всех, ломал, возможно, единственного честного политика в этом гадюшнике. Впрочем, выбор у меня отсутствовал.

Я отступил к подножию трона. Работа была сделана. За полчаса публичной порки репутация и старой, и новой власти обратилась в прах. Перед нами стояли две группы людей: одна — заклейменная трусами и предателями, другая — изобличенная в слепом фанатизме, ведущем к гибели. В Женеве образовался вакуум власти. И заполнить его могла только одна сила — та, что с мрачным удовлетворением взирала на дело рук своих с простого походного трона.

В образовавшийся вакуум, как вода в пустой сосуд, начала вливаться чужая несокрушимая воля.

Медленно поднявшись, Пётр навис над площадью. Его огромная фигура, возвышавшаяся на помосте, мгновенно приковала к себе все взгляды. Спокойным голосом, который без всякого рупора долетал до самых дальних рядов, он начал говорить, под громкий перевод местных горлопанов, нанятых нами:

— Граждане Женевы! Я выслушал обе стороны. И теперь вижу — ваш город болен. Ваша знать, — он кивнул в сторону синдиков, — проявила трусость. А ваши народные вожди, — его взгляд переместился на Фатио, — готовы ввергнуть вас в пучину усобицы. Ни те, ни другие не могут дать вам мира, хлеба и порядка.

Он сделал паузу. Народ косо поглядывал на Петра. У всех было понимание, что сейчас русский император захватит власть. И довольных лиц не было. Я в какой-то момент даже думал, что если Государь пойдет по кровавому пути и сейчас вспыхнет бунт неповиновения, то придется израсходовать весь оставшийся боезапас «Шквалов».

— Посему, — его голос набрал силу, — как ваш друг, я предлагаю решение. Я предлагаю вам сформировать Временный комитет управления. Войдут в него не политики. А люди дела.

Глашатай, стоявший у подножия, развернул свиток.

— От купечества — господин Лефорт и господин Дюфур! От гильдии часовщиков — мастер Пикте! От гильдии оружейников — мастер Риго! От городской милиции — капитан Дюпон!

Он зачитывал имена «крепких хозяйственников» и «силовиков» — людей, уважаемых в городе за свое дело, а не за красивые речи. Мы этих кандидатур заранее согласовали.

— Этот Комитет, — продолжил Пётр, — будет временно управлять городом. До полной урегулирования конфликта.

Толпа одобрительно загудела.

Оставался один вопрос. Фатио.

— Что же до господина Фатио, — Пётр посмотрел на адвоката, — то такой выдающийся ум не должен прозябать в городских спорах! Я назначаю господина Пьера Фатио чрезвычайным послом свободной Женевы при моем императорском дворе! Он немедленно отправится с нами для обсуждения деталей нашего союза!

Этот ход был сродни нокауту. Фатио застыл с полуоткрытым ртом, не зная, как реагировать. Он хотел было крикнуть, что это фарс, однако его же соратники, услышав об официальном признании и «союзе», уже восторженно ревели, подхватывая своего лидера на руки. Ни ареста, ни унижения — его «возвышали», одним росчерком превращая в почетного заложника, навсегда отрезая от его главной силы — улицы.

Пётр обвел взглядом притихшую, ошеломленную толпу, которой требовался простой, понятный сигнал.

— Любо вам мое решение⁈ — прогремел он на всю площадь по-русски.

Не поняв ни слова, женевцы недоуменно переглядывались. В повисшей неловкой паузе, по моему сигналу, сотня глоток преображенцев из оцепления рявкнула в ответ как один громовой раскат:

— Любо, Государь! Любо!

Мощный, уверенный клич прокатился над площадью. Благо горлопаны перевели это как вопрос на согласие предложения русского императора. И толпа, зараженная этой мощью, не вникая в смысл, подхватила его. Сначала неуверенно, потом все громче и громче. «Лю-бо! Лю-бо!». Площадь ревела, утверждая решение восторгом, смысла которого не понимала.

Я смотрел на это и еле сдерживал смешок. Это какой-то сюр. Женева кричит «Любо».

Победа была бескровной. Верный себе, Пётр приказал выкатить на площадь бочки с вином, предусмотрительно закупленные Анной, и раздать часть тех самых сухарей, что испекли для «мифической армии». Началось народное гулянье.

Мы с Петром стояли на помосте, наблюдая за срежиссированным праздником. Царь был в эйфории.

— Ай да я, ай да ты! — хохотал он, хлопая меня по плечу. — Какой спектакль отгрохали! А? Людовику такое и не снилось!

Я улыбнулся. На плечи навалилась усталость. Моя война на сегодня закончилась.

— Знаешь, — Пётр вдруг стал серьезным, окинув меня с ног до головы оценивающим взглядом. — Пора тебе перестать быть бароном. Мелковато.

Я вскинул на него брови.

— Не понял, Государь?

— А чего тут понимать? — он снова расхохотался. — Ты только что, по сути, присоединил к Империи целую провинцию. Пусть и неофициально. Так что по праву завоевателя… — он сделал паузу, и в его глазах заплясали дьявольские искорки, — каково тебе будет, а, граф Женевский?

Я раскрыл рот. Граф Женевский. Титул, который в этом кипящем котле европейской политики звучал как пощечина австрийскому императору, французскому королю и самому Папе Римскому. Это была мишень, которую Пётр с царской щедростью нарисовал у меня на спине.

— Шутишь, Государь? — выдавил я.

— А разве я похож на шутника? — он подмигнул. — Привыкай, граф. Дел у тебя здесь теперь будет по горло. Мало кто будет знать о твоем титуле, правда. Но что поделать — будешь тайным графом. Ха-ха!