Инженер Петра Великого – 11

Глава 16

Рим, 1708 г.

Восход солнца окрасил вечный город в золото и багрянец. У высокого, забранного решеткой окна Апостольского дворца Папа Климент XI наблюдал за пробуждением площади Святого Петра. Утренний свет, заливая брусчатку, выхватывал из тени колоннады суетливые фигурки торговцев, смиренных паломников и швейцарских гвардейцев в их неизменных полосатых костюмах. Внизу, под окнами, кипела обычная, шумная, полнокровная жизнь Рима. Однако для человека, застывшего у окна, весь этот мир казался далеким и нереальным. Его единственной реальностью стал этот прохладный, кабинет да огромная карта Европы на столе, давно уже превратившаяся из географического пособия в его личную Голгофу.

Он был победителем. Объявленная им булла с призывом к Крестовому походу всколыхнула всю Европу. Армии собраны, враг — вероломные московиты — почти заперт. Только на лице понтифика не было и тени триумфа — только глубокая, вселенская усталость. Победитель, чья победа оказалась горше поражения.

Неслышно ступая по холодным каменным плитам, в кабинет вошел его кардинал-секретарь Паолуччи.

— Ваше Святейшество, — произнес он почтительным голосом, — прибыли последние донесения.

Климент медленно отвернулся от окна.

— Читай.

— Войска его императорского величества Иосифа под командованием принца Евгения Савойского, — с главной новости начал Паолуччи, — полностью блокировали альпийские перевалы. Русское посольство оказалось в ловушке в Женеве.

«Успех». Закрыв глаза, Папа должен был бы возрадоваться. Вместо этого пальцы сами потянулись к шее, где жесткий воротник сутаны вдруг стал невыносимо тесен. Перед его мысленным взором стояли не запертые в Женеве русские. Нет, там высилась огромная, победоносная армия императора Иосифа, его злейшего врага, у самого порога Италии. Армия, пришедшая сюда по его же, Климента, зову и теперь уже никуда не собирающаяся уходить. Избавление от далекой угрозы обернулось австрийским кинжалом у собственного горла.

— Далее, Ваше Святейшество, — не замечая смятения понтифика, продолжал Паолуччи. — Войска Речи Посполитой и гетмана Мазепы с успехом ведут малую войну на границах Московии. Они жгут деревни, отвлекая на себя значительные силы схизматиков.

«Верный сын Церкви». Горькая усмешка тронула губы Климента. В памяти тут же всплыли гневные письма, уже потоком хлынувшие от польских епископов. Их сургучные печати он ломал с дурным предчувствием, а под ними находил ядовитые строки: как он, наместник Христа, мог благословить на священную войну схизматика? Цинизм, на который его вынудили пойти, теперь оборачивался против него самого, подтачивая авторитет изнутри.

— И наконец, — завершил доклад Паолуччи, — флот ее величества королевы Анны полностью блокировал Балтику. Ни один русский корабль не в силах выйти в море.

Еще одна «победа». Теперь вся морская торговля в Северной Европе оказались в руках еретиков-протестантов. Он, Папа Римский, собственными руками помог Англии укрепить ее могущество.

Паолуччи умолк, в почтительном молчании ожидая похвалы. Климент не отвечал. Его взгляд скользил по карте, но перед глазами стояла не карта. Память вернула его в тот роковой день несколько месяцев назад. Вновь в этом самом кабинете возникли лица послов: самодовольное, лоснящееся лицо англичанина и холодное, полное затаенного презрения — австрийца. В ушах снова зазвучали их вкрадчивые слова.

Перед мысленным взором австриец снова разворачивал свою карту с полками, стоящими у границ Папской области. Не просьба — угроза.

«Сталь».

Всплыл в памяти и тонкий намек англичанина на «обеспокоенность» лондонских банкиров. Финансовая петля.

«Золото».

И главное… в самой душе отозвался тот сладкий, дьявольский шепот, от которого во рту до сих пор стоял привкус дешевого вина:

«Ваше Святейшество, вы вернете стомиллионную паству… Вы войдете в историю как Климент Великий, Объединитель Церкви…»

«Душа».

Они купили его самой дешевой и одновременно самой дорогой монетой — его собственным тщеславием. Его мечтой войти в историю великим понтификом, а не тем слабым и униженным императором папой, каким он себя чувствовал и каким был по сути. И в тот день он продал и русских, и самого себя.

— Это все. Ваше Святейшество? — голос Паолуччи выдернул его из вязких воспоминаний.

— Все, Фабрицио. Можешь идти.

Кардинал поклонился и вышел. Климент остался наедине со своими «победами». Его Крестовый поход, толком не начавшись, уже привел к чудовищному усилению главных врагов Святого Престола. Мечта о предводительстве над Европой рассыпалась в прах. Он был победителем, проигравшим все еще до начала битвы.

Тихий стук прервал тягостные размышления Папы. В кабинет шагнул генерал Общества Иисуса, глава иезуитской разведки, отец Микеланджело Тамбурини. На его лице, словно высеченном из каррарского мрамора, явственно проступала тревога.

— Ваше Святейшество, — произнес он, опускаясь на одно колено и протягивая запечатанный пакет, — экстренное донесение из Женевы. От брата Маттео.

Сломав сургучную печать, Климент XI углубился в чтение. Строки, выведенные мелким, убористым шифрованным почерком, вопили об ужасе. По мере чтения брови понтифика медленно ползли вверх. Картина, разворачивающаяся перед ним, не имела ничего общего с убаюкивающими докладами Паолуччи. Вместо отчаяния окруженных русских — неприступный и процветающий анклав. Настоящее осиное гнездо, с каждым днем становящееся все больше и злее.

«…они не стали штурмовать ратушу, — доносил брат Маттео, — За три дня, путем подкупа, шантажа и хитроумных диверсий, они полностью парализовали город. Лишили его оружия, хлеба и власти. А затем, под видом „примирения“, свергли законный совет и поставили марионеточный».

Понтифика неприятно кольнуло. Интриги, манипуляции, игра на человеческих слабостях — русские варвары действовали их же оружием, всем арсеналом иезуитской политики, только грубее, быстрее и эффективнее.

Однако вторая часть доклада, оказалась страшнее. Матео с суеверным ужасом описывал работу некой «мануфактуры».

«…их главный товар, — писал он, — некие „гляделки“, оптические трубы невиданного качества и прочности. Они наладили их производство и, в обход всех блокад, торгуют ими по всей Европе. Я сам, Ваше Святейшество, видел, как агент баварского курфюрста тайно покупал у них целый ящик артиллерийских дальномеров. А на прошлой неделе сюда прибыл посланник от самого принца Евгения! Они продают оружие армиям Крестового похода! И те покупают! Они наживаются на войне, которую мы же против них и объявили!»

Климент сжал губы в тонкую линию.

«…и еще, — продолжал иезуит, — ходят слухи, что русские уже начали нанимать наемников. Но платят им не золотом. Они платят какими-то бумагами, векселями их новой „Русско-Женевской компании“. И самое невероятное — эти бумаги принимают! Местные банкиры готовы менять их на золото, потому что они обеспечены будущими поставками русского железа. Они создают из воздуха деньги, Ваше Святейшество! Деньги, не подкрепленные ничем, кроме слова еретика и чернокнижника!»

Понтифик отбросил лист. Память услужливо подбросила еще одно воспоминание, окончательно убедившее его несколько месяцев назад подписать буллу. Тот самый, второй, дополненный доклад иезуитов о Смирнове. В нем содержались описания машин, глубокий анализ его действий в России, в Польше, в том же Париже. И вывод, тогда показавшийся преувеличением, а сейчас звучавший как пророчество.

«Этот человек, — писал тогда глава ордена, — действует как дьявол-искуситель. Он развращает. Он несет ересь золотом и идеями о „прогрессе“ и „выгоде“. Он не ниспровергает веру. Он делает ее ненужной, заменяя ее верой в человека и машину. Он опаснее Лютера. Лютер расколол Церковь. А этот чернокнижник может уничтожить саму веру».

Тогда, в своем высокомерии, он счел эти слова преувеличением. Теперь же они звучали по другому. Русские строили в Женеве альтернативную цивилизацию. С другой экономикой, основанной на бумаге и обещаниях будущего. С другой армией, основанной на технологиях. С другой идеологией, основанной на выгоде.

Вернувшись к столу, он снова склонился над картой. Теперь Женева на ней была очагом чумы, а не ловушкой для русских. Той самой черной смерти, только поражавшей разум, и уже начавшей расползаться по Европе, заражая ее своими идеями, товарами и нечестивыми деньгами. Его Крестовый поход обернулся скальпелем в руках неумелого лекаря: пытаясь вырезать занозу, он лишь вскрыл гнойник, позволив заразе хлынуть в кровь всего христианского мира. Он запер тигра в клетке, слишком поздно осознав, что прутьями этой клетки служит вся Европа.

Не успел Климент XI оправиться от потрясения, как ему доложили о прибытии чрезвычайного посланника от Совета Берна. Швейцарец. Протестант. В сердце Апостольского дворца. Еще несколько месяцев назад подобное сочли бы кощунственной шуткой. Теперь же, под давлением обстоятельств, пришлось его принять.

Вошедший герр Штайгер оказался полной противоположностью велеречивым итальянским дипломатам. Кряжистый, с обветренным лицом и цепким, немигающим взглядом, он говорил без обиняков.

— Ваше Святейшество, — заявил он, пропустив цветистые преамбулы, — Совет Берна с тревогой взирает на события в Женеве. Мы не можем оставаться в стороне, когда у наших границ разгорается пожар.

Папа хранил молчание, давая швейцарцу высказаться.

— Мы готовы присоединиться к усилиям Священной Коалиции, — продолжил Штайгер, — и усилить блокаду этого русского анклава. Наши полки могут быстро решить проблему.

На мгновение в глазах понтифика мелькнула надежда. Однако швейцарец добавил:

— Но наши солдаты не воюют за красивые слова. Берн понесет убытки от прекращения торговли. Мы хотели бы получить… компенсации. И гарантии.

Начался циничный торг. Швейцарец требовал папских даров, торговых привилегий, права беспошлинного прохода для своих караванов.

В ходе разговора Штайгер, будто невзначай, обронил фразу:

— Мы, конечно, с негодованием отвергли предложение этих русских. Они осмелились предложить нам, свободным гражданам Берна, доступ к своим дьявольским технологиям в обмен на союз!

Смысл недосказанного заставил нервничать понтифика. Шантаж. Бернцы давали понять: если Рим не заплатит, они могут и передумать.

Холодный цинизм торгаша-еретика вернул Климента к мыслям о первопричине этого унижения. Он, Папа Римский, вынужден торговаться с купцом-протестантом. Крестовый поход… Какая горькая ирония! Джованни Франческо Альбани слишком хорошо знал историю. Уж он-то знает позор Четвертого крестового похода, когда «воины Христовы», забыв дорогу в Иерусалим, разграбили и уничтожили христианский Константинополь. Тогда тоже говорили о вере, а думали о генуэзских векселях и венецианских торговых путях. И вот он, наместник Святого Петра, спустя почти пять веков повторяет этот постыдный фарс. Объявляет священную войну за интересы лондонских банкиров, пахнущих барышом венских Габсбургов, чья набожность всегда измерялась весом имперской короны. Боже, какой позор.

В ушах зазвучал голос собственного секретаря накануне подписания буллы.

— Ваше Святейшество, — осторожно сказал тогда старый монсеньор, — а что, если Франция не поддержит нас? Король Людовик — прагматик. Он видит в русских союзников.

— Он не посмеет! — с гневом бросил тогда Климент. — Он — «христианнейший король»!

Самоуверенность, с которой он отверг тогда эти сомнения, теперь, под холодным взглядом швейцарца, обращалась в прах. Франция действительно заняла выжидательный нейтралитет. Протестанты цинично торговались. Его «единый фронт» христианского мира оказался фикцией. Единственной радостью стало то, что Король-Солнце оставил сей мир, отчего французы поменяли свое отношение.

Едва за швейцарцем закрылась тяжелая дубовая дверь, в кабинет снова вошел Паолуччи. На этот раз его лицо выражало еще большую тревогу. Климент начал нервничать. Сегодня день дурных новостей.

— Ваше Святейшество, еще депеши…

На стол легли два письма. Одно — из Стамбула, с печатью Блистательной Порты. Другое — из Мадрида.

Сломав печать на первом, Климент пробежал глазами строки. Султан, несмотря на «убедительные просьбы» послов, официально подтверждал свой торговый союз с русскими. Более того, он угрожал «серьезными последствиями» любому, кто попытается помешать русским судам в Черном море. Это был публичный плевок в лицо всему Крестовому походу.

Второе письмо, от нового испанского короля Филиппа V, было выдержано в более учтивых тонах, но суть его была не менее оскорбительна. Король выражал «глубочайшее недоумение» буллой. Английский флот, хозяйничающий в Средиземном море, беспокоил его больше, чем далекие московиты. Филипп прозрачно намекал, что был бы признателен, если бы Святой Отец обратил свой праведный гнев на еретиков-англичан, а не на потенциальных союзников Испании.

Понтифик без сил откинулся в высоком кресле и прикрыл веки.

Тяжелая дубовая дверь закрылась, отсекая последний звук удаляющихся шагов. В коридорах воцарилась тишина, и на Апостольский дворец опустилась ночь. Климент XI был наконец один. Один в своем огромном кабинете. Не наместник Бога на земле, а старый, усталый паук, безнадежно запутавшийся в собственной паутине.

Его великий Крестовый поход, не успев начаться, уже вяз в болоте цинизма, торга и откровенного предательства.

Медленно поднявшись, он подошел к большому распятию из черного дерева, тонувшему в тени. Его взгляд был прикован к изможденному, страдающему лику Христа, но с губ срывалась горькая, запоздалая исповедь.

— Я хотел величия, — прошептал он. — Войти в историю как объединитель Церкви. Я убедил себя, что таков Твой промысел. Что через это малое зло Ты ведешь к великому добру. Как же я ошибся…

Старые кости хрустнули, когда он опустился на колени перед безмолвным страданием.

— Я благословил на войну волков, чтобы они затравили другого волка. А они, почуяв кровь, теперь скалят зубы на все вокруг. Я развязал войну за золото и власть. И я проиграл ее в тот самый день, когда поставил свою подпись под той проклятой буллой.

Он замолчал.

Вернувшись к столу, он вновь склонился над картой. Взгляд сам собой нашел Женеву — крошечное пятнышко, ставшее центром урагана. Пальцы сами нашли донесение иезуита, лежавшее на краю стола. «Создают из воздуха деньги… продают оружие всем… не разрушают, а развращают…»

Слова складываясь в одну-единственную, леденящую душу мысль.

Они не еретики. Они — будущее.

Страшное, безбожное, механическое будущее.

А мы — прошлое.

И он своим Крестовым походом подхлестнул агонию этого прошлого.

Он сел в кресло. Отчаяние затопило его. Но на самом дне этой бездны шевельнулось иное чувство — холодная, ядовитая злоба. Отменить буллу? Невозможно. Однако можно сделать интереснее.

Взяв чистый лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу. Мысли лихорадочно перебирали варианты. Писать Иосифу? Англичанам? Кукловоды лишь посмеются. И тогда, как утопающий хватается за гнилую корягу, его мысль уцепилась за последнюю, самую призрачную надежду. Франция. Его министр, хитрый маркиз де Торси.

Рука, державшая перо, не дрогнула. Буквы ложились на чистый лист без единой помарки.

«Господину маркизу де Торси. Пишет вам не Папа Римский, а Джованни Альбани. Мы с вами, маркиз, совершили одну ошибку. Мы недооценили наших врагов. И теперь они празднуют победу. Но, возможно, еще не все потеряно. Я знаю, что произошло в Версале. И я знаю, что вы, как и я, не желаете ни триумфа Вены, ни гегемонии Лондона. Я предлагаю вам встретиться. И обсудить, как мы можем помочь друг другу спасти то, что еще можно спасти…»

Подписавшись своим мирским именем, он ставил на кон последнее, что у него было — на общую ненависть к победителям.

Запечатав письмо личной печатью, он передал его верному слуге.

— В Париж, — прошептал он. — Только в руки маркиза.

Гонец растворился в ночи. А Климент XI остался сидеть за столом, глядя в темноту окна. На лице — выжженная дотла пустота и холодное, мёртвое спокойствие человека, которому больше нечего терять.