Император Пограничья 13

Глава 8

Этот голос… Крамской?

Я не мог поверить своим ушам.

Передо мной стоял бывший председатель Академического совета. Да, Архимагистр, но какая разница? Старый теоретик против воина? Лёгкая победа.

И всё же что-то заставило меня присмотреться внимательнее. Едва заметный синеватый оттенок губ, слишком ровное дыхание для человека перед смертельной схваткой, неуловимо пожелтевшая радужка глаз — точно такие же признаки, как у покойного Елецкого перед нашей дуэлью. Алхимический боевой стимулятор. Гильдия Целителей и здесь приложила руку.

Однако дело было не только в химии. Сам бывший председатель изменился до неузнаваемости — в его осанке, в движениях, в холодном взгляде читалась масштабная трансформация, превратившая кабинетного бюрократа во что-то совершенно иное.

Некоторое время назад

Ипполит Крамской сидел в своей спальне, глядя на дрожащие руки. Третью ночь подряд он просыпался в холодном поту от одного и того же кошмара — Платонов стоял над ним, а металлические лезвия медленно разрывали его плоть. «Десять секунд. Может, пятнадцать, если будете отчаянно сопротивляться» — эти слова звучали в голове снова и снова. Архимагистр второй ступени, председатель Академического совета, человек, перед которым трепетали ректоры крупнейших академий… оказался жалким трусом перед молодым выскочкой.

Но хуже кошмаров было пробуждение. Потому что просыпаясь, он понимал — это не Платонов его сломал. Мальчишка просто сорвал маску, под которой всегда была пустота. Семьдесят два года он играл роль великого мага, и сам поверил в эту роль. А потребовалось всего десять секунд настоящей угрозы, чтобы вся конструкция рухнула. Он не стал трусом в тот момент — он всегда им был. Просто никто никогда не проверял.

Прислуга перешёптывалась за дверью. Вчера позвонил Шуйский — голос холодный, отстранённый. Извинился, что не может встретиться, слишком занят. Горская прислала формальное письмо с соболезнованиями по поводу неудачи на дебатах. Соболезнования! Словно он умер. А может, так оно и было?

Ипполит посмотрел на свои руки — мягкие, белые, без единого шрама. Руки теоретика, который последний раз использовал боевую магию… когда? Двадцать лет назад на показательном выступлении для студентов?

Встреча с коллегами стала последней каплей. Замыцкий отвёл взгляд, увидев его. Молодые магистры перешли на другую сторону зала. А Белинский — этот проваливший дебаты недоумок — смотрел с едва скрываемым презрением. «Старик совсем сдал», — услышал Крамской обрывок разговора.

Той ночью старик стоял перед зеркалом с заряженным боевым заклинанием в руке. Световое лезвие дрожало в сантиметре от горла. Было бы так просто — одно движение, и позор закончится. Но тогда Платонов окажется прав навсегда. Тогда последним, что о нём запомнят — будет малодушие. Нет. Он заставит себя стать тем, кем никогда не был. Даже если это убьёт в нём всё человеческое. Потому что человек, которым он был — не заслуживает существования.

— Я не трус, — прошептал он своему отражению в тот вечер. — И я это докажу.

На следующий день архимагистр нанял тренера — бывшего боевого мага, потерявшего левую руку в схватке со Жнецом. Тренировка началась на рассвете. Через пять минут Крамской лежал на земле, хватая ртом воздух.

— Ты даже не тень воина, — презрительно бросил наёмник. — Ты труп, который ещё не знает, что мёртв.

Режим стал адским. Подъём в пять утра, бег до изнеможения, отработка боевых заклинаний, спарринги до потери сознания. Одержимость граничила с безумием — Крамской продолжал тренироваться даже когда падал от истощения, заставлял себя вставать и драться дальше. Тренер несколько раз находил его без сознания на тренировочной площадке, но утром архимагистр снова был там. Ломал пальцы о защитные барьеры, рвал связки от перенапряжения, но продолжал. Нанятый целитель каждый вечер восстанавливал повреждения, качая головой от масштаба травм. Алхимические стимуляторы и усилители, купленные на чёрном рынке за баснословные деньги, текли рекой. За первый месяц Крамской потратил больше, чем за последние два года.

Для обычного человека в его возрасте такой режим означал бы верную смерть, но Крамской был Архимагистром — а это меняло всё.

Наставник напомнил то, что бывший председатель в теории знал, но никогда не осознавал в полной мере — магия всегда меняет тело одарённого. Усиление чувств, ускорение реакций, повышение выносливости, улучшение регенерации, усиление иммунитета, повышение физической устойчивости, улучшение памяти — всё это приходит с ростом магического ранга. Любой маг-Подмастерье уже значительно превосходит обычного человека, Мастер может считаться сверхчеловеком, а Архимагистр…

Ипполит всегда обладал этими преимуществами, но никогда не использовал их. Его обострённые чувства служили для чтения мелкого шрифта древних манускриптов, ускоренные реакции — для каллиграфии, выносливость — для долгих заседаний Совета. Теперь же интенсивные тренировки и алхимические стимуляторы заставляли его тело вспомнить, для чего эти способности предназначены на самом деле. Семидесятидвухлетний Архимагистр по физическим параметрам не уступал тридцатилетнему атлету, а с учётом магических улучшений — превосходил его многократно. Проблема была не в теле, а в разуме, не привыкшем использовать эти возможности для войны.

Через три недели академик присоединился к отряду охотников в северном Пограничье. Назвался Константином, отставным преподавателем. Первая встреча с Бездушными — тварь прыгнула из тумана, когти распороли с перепугу воздвигнутый слабенький защитный барьер. Паника длилась секунду, затем пришла холодная ярость. Световое копьё пронзило монстра насквозь, испепелив внутренности.

— У старика есть яйца! — с иронией в голосе отметил командир отряда.

Параллельно с охотой Ипполит спускался в трущобы Новгорода. Подпольная арена принимала всех — дезертиров, наёмников, обнищавших аристократов. Первый противник — маг из ратной компании, сбежавший после убийства офицера. Ставка смешная по его меркам — 200 рублей. Первое убийство человека в бою стало переломным моментом психики.

Когда тело противника вспыхнуло под действием заклинания, Крамской почувствовал не просто удовлетворение — он почувствовал себя реальным впервые за всю жизнь. Вот он — настоящий. Не тот фальшивый авторитет из академических залов, а монстрый, способный без всякой жалости отнять жизнь абсолютного незнакомца. Каждое убийство было доказательством: я существую, я имею силу, я не тот жалкий старик, который обмочился от страха.

Второй месяц начался с контракта в Африканских пустошах. Местный диктатор собирал магов для войны с соседями. Платил золотом и не задавал вопросов, но плата интересовала Ипполита меньше всего. Ему требовался реальный боевой опыт.

Штурм укреплённого городка Мбанза запомнился навсегда. Местные шаманы использовали кровавую магию, вырывая души из живых пленников для усиления заклинаний. Товарищи по отряду гибли десятками. Крамской сжёг вражеского верховного шамана вместе с его учениками, не испытав ни капли жалости. Только досаду — слишком быстро всё закончилось. Хотелось проверить ещё пару приёмов.

Затем было преследование отступающего врага. Засада — весь отряд погиб в первые минуты. Ипполит выжил, используя трупы товарищей как бомбы — накачивал их светом до критической массы и взрывал. Трое суток пробирался через саванну, отбиваясь от каннибалов, мутировавших тварей и ядовитых растений. Вернулся другим человеком. В движениях не осталось суетливости — только выверенная точность.

Первую ночь после возвращения из Африки Крамской не спал. Сидел у окна, глядя на огни Новгорода, и пытался найти в себе хоть что-то от прежнего Ипполита Львовича. Того учёного, который писал трактаты о гармонии магических потоков. Того лидера, который гордился заслугами Академического совета на ниве развития образования в Содружестве. Того человека, который никогда не убивал.

Однако внутри зияла только пустота, заполненная одержимостью. Он стал именно тем, кем обещал стать — воином. Но цена оказалась выше, чем он мог представить. Каждое убийство выжигало частичку души, каждая тренировка до потери сознания стирала воспоминания о прежней жизни. Он больше не боялся смерти — ни своей, ни чужой.

Парадокс заключался в том, что вся эта трансформация была попыткой заглушить изначальную рану. Те десять секунд страха перед Платоновым. И чем больше он менялся, чем сильнее становился, тем отчётливее понимал истину — он не излечивается от трусости. Он просто заменяет один страх другим. Страх смерти — страхом остаться прежним. Страх боли — страхом показать слабость. И в центре этого водоворота безумия пульсировала единственная мысль, ставшая смыслом существования: убить Платонова. Доказать, что мальчишка ошибался. Даже если для этого придётся перестать быть человеком окончательно.

Крамской вёл себя, как одержимый. Спал три часа в сутки, остальное время — тренировки и изучение записей боёв маркграфа. Особенно пристально анализировал поединок с Горевским — там просматривалась жуткая параллель. Горевский был Магистром третьей ступени, почти Архимагистром, как и он сам. Тоже был уверен в превосходстве. И тоже проиграл молодому выскочке.

Ипполит сотни раз прокручивал запись их поединка, снятого магофонами шокированной публики, находя ошибки Горевского, запоминая каждое движение Платонова. Изучал и бой с Елецким — как маркграф адаптировался к звуковой магии, как использовал трансформацию металла. Прорабатывал различные сценарии убийства Платонова. Тело покрылось шрамами, вес упал на двадцать килограммов.

Иногда, между тренировками и убийствами, академик ловил своё отражение в зеркале и замирал, потому что слышал в голове голос Платонова: «Я видел, как вы смотрели на мою демонстрацию. Зависть и страх в глазах теоретика». Мальчишка был прав. Абсолютно, безжалостно прав. И самое страшное — Ипполит это знал с самого начала. Знал, что он действительно был бумажным тигром, кабинетным червём, трусом. И вот теперь он переродился. Стал машиной для убийства.

Но сделало ли это его сильнее? Или просто превратило в жалкую пародию на то, чем Платонов являлся от рождения. Воином. Настоящим воином, а не выученным, вымуштрованным, накачанным химией подражанием.

Эта мысль сводила старика с ума. Потому что, если даже кардинально изменив свою жизнь, он остаётся слабее того, кто просто родился сильным, то какой во всём этом смысл?..

Каждый раз, закрывая глаза, Ипполит видел не кошмар, а воспоминание — взгляд Платонова в тот момент. В этих глазах отразилась вся правда: перед маркграфом стоял не грозный Архимагистр, а испуганное ничтожество. И пока эти глаза смотрят на мир, в них живёт отражение его позора. Платонов стал ходячим зеркалом, в котором навечно застыл образ трусливого старика. Разбить это зеркало, уничтожить эти глаза — только так можно было стереть единственное неопровержимое доказательство того, кем он был на самом деле.

Последней проверкой стал боярин Левашов — тот самый, что громче всех смеялся над ним. Вызов на дуэль, формальности, выход на поле. Миг, и световой клинок отсёк оппоненту голову, не дав закончить первое заклинание.

— Восемь секунд, — прошептал Крамской, глядя на труп. — Меньше, чем ты обещал мне, Платонов.

На следующий день после дуэли к нему приехал Климент Воронцов. Старый патриарх улыбался холодной улыбкой затаившегося в траве хищника. Патриарх долго изучал изменившегося Крамского, а затем предложил союз. Не сразу, не прямо — Климент никогда не говорил прямо. Намёками, полунамёками, обещаниями без обещаний. У патриарха были свои счёты с Платоновым, но главное — Воронцов уверял, что скоро представится подходящий случай для мести. Нужно только ждать и быть готовым.

Так и случилось. Когда Прохор бросил вызов Сабурову, патриарх позвонил снова.

— Князь выставит представителя. Им будете вы.

Крамской рассмеялся — не радостно, а как безумец, потерявший последние остатки человечности.

— Я сделаю это бесплатно. Мне нужна только его смерть.

В ночь перед дуэлью явился представитель Гильдии Целителей — неприметный человек с пустыми глазами и аккуратным дипломатом.

— От общих друзей, — он протянул флакон с мерцающей жидкостью. — Новейшая разработка. Усилит ваши способности втрое.

— Мне не нужна помощь, — Крамской резко качнул головой.

— Вы хотите победить или потешить своё эго? — холодно спросил гость. — Платонов убил Елецкого, принявшего наш стимулятор. Но формула усовершенствована. Побочных эффектов почти нет.

Ипполит замер. Глубоко внутри, под слоями ярости и тренировок, шевельнулась та самая трещина — память о животном страхе. А если не хватит сил? Если Платонов окажется сильнее?..

— Оставьте, — выдавил он.

Когда гость ушёл, Крамской сидел в пустом зале особняка. Стены покрывали сотни фотографий Прохора, схемы боёв, анализ каждого движения. Он взял флакон, покрутил в руках.

— Я докажу, мальчишка, — прошептал он своему отражению в зеркале. — Докажу, что ты ошибался. Завтра я либо убью тебя, либо умру. Но я больше никогда не буду трусом.

Князь Трубецкой вышел в центр поляны, подняв руку для привлечения внимания. Невысокий белобрысый мужчина с аккуратной бородкой и крючковатым носом выглядел торжественно в парадном костюме с крошечным гербом Покрова на левой стороне пиджака — в синем поле две выходящие из облака руки, держащие золотой покров.

— Господа, — его голос, усиленный магией, разнёсся над притихшей толпой. — Согласно древнему кодексу чести, сегодня на этом поле сойдутся маркграф Угрюмский Прохор Игнатьевич Платонов, Магистр первой ступени и представитель Его Светлости князя Владимирского — Ипполит Львович Крамской, Архимагистр второй ступени.

Шёпот пробежал по рядам зрителей. Многие узнали имя бывшего председателя Академического совета.

— Условия поединка, — продолжил Трубецкой, — определены вызываемой стороной. Дуэль пройдёт исключительно с использованием магии, до смерти или признания поражения. Вмешательство третьих лиц запрещено. Покинуть обозначенный круг означает поражение.

Князь достал из ножен церемониальный кинжал, держа его вертикально перед собой.

— Противники, займите позиции!

Я шагнул к восточному краю круга. Крамской занял западную позицию. Расстояние между нами — тридцать метров.

— По традиции предков даю вам последний шанс разрешить конфликт миром, — произнёс Трубецкой, хотя в его голосе не было надежды.

— Нет, — ответили мы одновременно.

— Да будет так. — Князь поднял кинжал над головой. — Когда клинок коснётся земли, поединок начнётся. Да благословят боги достойнейшего!

Миг, и кинжал полетел вниз. Металл ударился о камень с чистым звоном.

Без предисловий Архимагистр поднял руку, и дюжина световых стрел сорвалась с его пальцев, рассекая утренний туман. Я активировал Воздушный шаг — энергия превратилась в голубоватые искры вокруг ног, мир замедлился, а я ушёл в сторону. Световые снаряды пролетели мимо, врезаясь в землю позади меня с шипением раскалённого стекла.

Не давая мне опомниться, оппонент воздел обе руки к небу, а я выбросил руку вверх, будто зачерпывал грязь. Каменный заслон вырос передо мной — трёхметровая стена гранита. В следующее мгновение вспышка света превратила утро в полдень. Даже защищённый стеной, я ощутил жар и яркость, просочившиеся по краям. Без заслона был бы ослеплён на несколько минут.

Интересно.

Он явно изучал мои бои, прорабатывая тактику. В поединке с Горевским я использовал скорость для уклонения от могущественных атак ректора. Поэтому Крамской попытался лишить меня этого преимущества, ударив по площади.

Ограждённый стеной я выдохнул, оценивая противника. Подготовился основательно. Знает мои приёмы, изучил слабые места. Но в его движениях читалось нечто большее, чем холодный расчёт — фанатичная одержимость, готовность убивать без колебаний. Старый академик исчез. Передо мной стоял душегуб.

Гранитная стена затрещала — десяток раскалённых лучей пробили её насквозь, оставляя дымящиеся отверстия. Температура за стеной росла, камень начал плавиться. Пришлось вылететь из укрытия, но Крамской уже ждал меня. И ударил в ту же секунду сразу в нескольких направлениях, не давая шанса увернуться даже с усиленной скоростью.

Импульсы концентрированного света неслись ко мне по разным траекториям, отсекая путь к отступлению. Воздушный шаг ещё действовал, но против атаки по площади скорость бесполезна. Требовалась защита иного рода

Помогло хорошее знание металлургии и минералогии, благо это мои родные стихии: титан — низкая теплопроводность, высокая температура плавления. Обсидиан — вулканическое стекло, почти идеальный теплоизолятор, но хрупкий. Нужна комбинация.

Сосредоточился на заклинании Живая броня — магия ранга Магистра, одна из сложнейших защитных техник. Двести капель энергии потекли через магические каналы, преобразуя саму структуру моей кожи. Эпидермис начал меняться на молекулярном уровне — клетки перестраивались, насыщались металлом из моего же организма и окружающего пространства.

Сначала проявился титановый слой — кожа стала серебристо-серой, плотной как доспех, но сохранила гибкость. Первый слой брони покрыл кожу по всему телу, затем магия потекла дальше — металл накрыл одежду. Рубашка, штаны, ботинки — всё исчезло под вторым слоем титана.

Затем поверх металла начал формироваться обсидиан — чёрное вулканическое стекло тончайшим слоем наслаилось поверх металла, создавая идеальную теплоизоляцию. Броня была частью меня — она дышала вместе со мной, реагировала на угрозы автоматически, уплотняясь в местах предполагаемых ударов. В местах сочленений металл оставался гибким, позволяя двигаться без ограничений.

Броня покрыла всё тело, включая лицо. Глаза исчезли под слоем металла и обсидиана — я ослеп. Но это не имело значения. Каждый шаг Крамского отдавался вибрацией в почве, каждое его движение создавало колебания воздуха, которые я чувствовал кожей сквозь броню. Я знал, где он находится, с точностью до сантиметра.

Залп раскалённых лучей ударил в броню. Обсидиановое покрытие поглотило жар, рассеяв его по поверхности, а титановый слой даже не нагрелся. Живая броня работала идеально — адаптивный сплав автоматически уплотнялся в точках попадания, давая достаточную защиту для атак такой интенсивности.

В следующую секунду я перешёл в контратаку. Из предплечий брони выросли лезвия — тонкие, как бритва, твёрдые, как алмаз. Бросился вперёд, сокращая дистанцию. Крамской торопливо выставил перед собой переливающийся барьер — призматическая защита заблокировала первый удар, второй, третий.

И тут я почувствовал это — трещину в его психике. За всей яростью, за новообретённой силой пряталось нечто хрупкое. Первичный страх, который он пытался заглушить кровью и болью.

— Я вижу, вы изменились, — равнодушно, будто на светском приёме, произнёс я, кружа вокруг его барьера. — Сколько людей вы убили за эти месяцы, Ипполит Львович? И всё ради чего — чтобы доказать, что вы чего-то стоите? Но ведь это не делает вас смельчаком, вы просто остаётесь трусом с руками по локоть в крови.

Архимагистр дрогнул. Всего на секунду, но я заметил. Слова попали в цель, задели ту самую рану, которую он пытался залечить своей трансформацией в настоящего боевого мага. Ярость в его глазах вспыхнула ярче — он заглушал сомнения гневом.

Атаки стали мощнее. Теперь это были не просто лучи света — к ним добавился жар, настоящее пекло. Температура вокруг нас достигла тысяч градусов, трава под ногами обуглилась, превратилась в пепел. Моя броня держалась, но титан начал накаляться.

Дыхание стало тяжёлым. Рубашка под доспехом промокла насквозь, пот заливал глаза. Крамской тоже выдыхался — вижу, как вздулись вены на его шее, как дрожат руки от напряжения. Но жёлтые глаза, отравленные стимулятором, горели безумным огнём. Он не остановится, пока один из нас не умрёт.

И тут произошло нечто невероятное. Свет вокруг Крамского начал густеть, обретать форму. Это была не иллюзия — я видел, как излучение структурируется его волей, превращаясь в твёрдую материю. Световые клинки, молоты, копья — целый арсенал из чистой энергии, но имеющий материальную форму, проявился в воздухе.

Первый удар пришёлся по обсидиановому покрытию. Хрупкое вулканическое стекло не выдержало — разломы побежали по всей поверхности. Второй удар пробил дыру в плече, третий — в боку. Чёрная поверхность треснула с хрустом битого хрусталя, осколки посыпались на землю, обнажая титановый слой.

А затем я увидел формирующееся копьё из концентрированного света. Без теплоизоляции металл мгновенно раскалился под его воздействием — три тысячи градусов концентрированной энергии.

Копьё ударило точно в повреждённый участок на груди. Титан засветился сначала тускло-красным, потом ярко-оранжевым. Я чувствовал, как металл размягчается, теряет прочность. Живая броня пыталась компенсировать повреждение, уплотняя соседние участки, но против такой температуры это было бесполезно.

Жар проникал внутрь, кожа под расплавленным металлом покрывалась волдырями. Запах горелой плоти смешался с озоном от раскалённого воздуха. Ещё несколько секунд — и чужое заклинание пробьёт броню насквозь, пронзит грудную клетку. Боль пульсировала с каждым ударом сердца, но отступать было некуда. Зрители за барьером князя Трубецкого замерли в ужасе — им казалось, что меня запекают заживо в металлическом гробу. Некоторые отвернулись, не в силах смотреть на медленное убийство.