Император Пограничья 13

Глава 19

Первая осветительная ракета взмыла в небо со стороны лагеря Гильдии — ослепительно-белая вспышка превратила ночь в призрачный день. Туман засветился изнутри молочным сиянием, а тени стали чернильно-тёмными и резкими. Через три секунды ответная ракета взлетела со стороны Южного Форта, и поле боя утонуло в мертвенном свете, который выжигал последние островки тьмы.

Пулемёты открыли огонь почти одновременно — с обеих сторон. Трассирующие пули прошивали туман огненными нитями, создавая светящуюся паутину смерти. Свист пуль смешался с характерным треском автоматических очередей. Марина Соколова, всё ещё прижимавшая ладонь к ране Раисы, инстинктивно пригнулась, когда трассеры просвистели в метре над её головой. Кровь Лихачёвой продолжала хлестать сквозь пальцы медика, но сейчас выживание товарки отошло на второй план перед необходимостью найти укрытие.

Первый снаряд упал в пятидесяти метрах от источника выстрела — далеко, но достаточно близко, чтобы почва дрогнула под ногами бойцов. Столб грязи и обломков взметнулся к небу, осыпая окрестности дождём из комьев земли. Второй снаряд разорвался ещё ближе — в тридцати метрах. Третий — в двадцати. Артиллеристы обоих лагерей методично корректировали огонь, стягивая петлю вокруг источника звука.

Со стороны Гильдии ударила боевая магия. Огненные шары летели по высокой дуге, освещая путь оранжевым светом. Они взрывались, разбрасывая горящую субстанцию в радиусе десяти метров. Один упал в пяти шагах от Севастьяна Журавлёва — сапёр инстинктивно закрыл лицо рукой, но жар опалил бровь и часть волос. Второй лагерь ответил своим — ледяные копья, каждое толщиной с руку, вонзались в землю с пронзительным звоном. Одно прошло в полуметре от Железнякова, оставив на броне иней.

Поле боя превратилось в настоящий ад. Свист пуль смешался со свистом осколков, грохот взрывов наложился на треск автоматических очередей. Земля дрожала от разрывов снарядов, воздух наполнился едким дымом, который смешивался с туманом, создавая удушливую завесу. Сквозь эту мутную пелену вспыхивали оранжевые всполохи разрывов, пробегали трассирующие линии пуль, взмывали фонтаны грязи.

Все, кто ещё мог держать оружие, выхватили огнестрел. Пистолеты, револьверы — всё, что было под рукой. Стремительно отступая, бойцы стреляли через плечо. Марина Соколова, привалившись к Игнату, выпустила обойму в сторону бойцов Гильдии, мелькнувших в тумане, продолжая отходить с поля боя. Ермаков стрелял левой рукой наугад, закрывая собой Раису и ковыляя назад. Журавлёв разрядил револьвер в направлении вспышек выстрелов, подволакивая повреждённое колено. Но взрывы, пулемётный огонь и магия делали такую стрельбу совершенно неприцельной. Пули свистели во все стороны, но не находили целей.

Бойцы Гильдии тоже уходили, отстреливаясь на бегу. Из десяти — четверо остались лежать на поле боя, их тела уже скрывал туман и дым, пятого успела подхватить Брагина. Трупы врагов так и лежали там, где пали — товарищи не забирали их. Остальные пять были ранены, некоторые тяжело, но продолжали двигаться с механической точностью. Даже под огнём они не теряли строя, двигаясь организованной группой.

Ермаков, несмотря на отравление, которое его дар Соматоманта всё ещё нейтрализовывал, дёрнулся к Раисе. Левая нога едва не подогнулась, когда сломанную щиколотку пронзило жгучей болью. Мышцы, которые он магически сжал вокруг перелома, создавая естественную шину, начали отказывать от перенапряжения. Дмитрий стиснул зубы и заковылял вперёд, подволакивая конечность. Марина отступила в сторону, давая ему место, и Ермаков взвалил Раису на плечо. Кровь тенеброманта мгновенно залила его панцирь из Костедрева, тёплая и липкая.

— Держись! Держись, мать твою! — прорычал боец сквозь зубы, начиная двигаться прочь с поля боя. — Только попробуй сдохнуть, только, сука, попробуй! — в его голосе звучало искренняя тревога.

Игнат Молотов подхватил пошатывающуюся Марину под локоть. В бедре снайпера торчал острый осколок от разорвавшегося снаряда — кусок металла длиной с палец, вошедший под углом. Кровь пропитывала штанину, но это ранение меркло рядом со страшным глубоким порезом на боку, который Соколова пыталась обработать на ходу. Пальцы её дрожали от кровопотери, но медик методично извлекала из подсумка пузырёк с алхимическим составом.

Марья Брагина, стиснув зубы от боли, успела подхватить тело самого мелкого из убитых вражеских бойцов вместе с его оружием. Труп в чёрной униформе и маске-черепе был тяжёлым, но снайпер упрямо тащила его на плече, не обращая внимания на кровь, пропитывающую её одежду. Он мог принести пользу Угрюму. Его стоило сохранить для изучения. А ещё он мог послужить неплохим мёртвым щитом.

Осколок снаряда полоснул Железнякова по плечу — неглубокая рана, но кровь мгновенно пропитала ткань. Журавлёву пуля оцарапала скулу, оставив тонкую красную линию. Молотов охнул, когда осколок впился в икроножную мышцу. Ермаков получил касательное ранение в предплечье — пуля прошла, лишь содрав кожу. К концу боя всех покрыли грязь и кровь — невозможно было отличить своих от чужих в этом месиве.

Железняков пытался поднять Каменева, но тот хрипел, хватая ртом воздух, который не мог попасть в пробитые лёгкие:

— Оставь… скажи детям…

Всеволод сжимал в окровавленной ладони медальон с портретами жены и детей. Металл оставлял красные отпечатки на его коже. Глаза умирающего мутнели, но он продолжал шептать:

— Скажи им… я защищал…

Железняков упрямо подхватил товарища под мышки. Каменев ощущался дико тяжёлым — даже усиленная программой Зарецкого сила с трудом справлялась с мёртвым весом на фоне многочисленных ран и кроповопотери. Но Емельян тащил умирающего, не обращая внимания на протесты. Его лицо, изрезанное шрамами, исказилось от напряжения, но он не бросил товарища. Не бросал. Никогда.

Взгляд Каменева остекленел. Губы шевельнулись в последний раз, но звука уже не было. Железняков почувствовал, как тело обмякло, превратившись в безжизненный груз. Он остановился на секунду, закрыл товарищу глаза, но оставить не мог. Упрямо поправил мёртвого соратника на плече и побежал дальше.

Севастьян Журавлёв, хромая на повреждённое колено и рыча от боли, коснулся на шее амулет связи — небольшой кристалл на плоской подложке, и торопливо произнёс:

— Воевода! Требуется немедленная эвакуация! Двое трёхсотых, тяжёлые! Один двухсотый! Координаты прежние!

Ответ пришёл мгновенно: «Держитесь. Помощь в пути».

Снаряд разорвался в трёх метрах от отряда Угрюма. Взрывная волна опрокинула Молотова вместе с Мариной. Ермаков едва удержался на ногах, прикрывая Раису собственным телом. Осколки просвистели над головами, один впился в панцирь Железнякова, но Костедрев выдержал.

Взрывы становились плотнее. Артиллеристы обоих лагерей нащупали цель и теперь методично утюжили заданный квадрат земли. Стрельба из пулемётов перешла в сплошной рёв — очереди сливались в единый треск. Угроза повышалась с каждой секундой. Случайная смерть могла настигнуть любого — осколок, шальная пуля, прямое попадание.

Журавлёв заметил впереди глубокую воронку — след от дневного снаряда. Яма была метров пять в диаметре и около двух в глубину.

— Туда! — прохрипел сапёр, указывая на укрытие.

Отряд скатился в воронку, матерясь и охая от боли. Марина Соколова, превозмогая слабость, сразу же вернулась к Раисе. Медик достала из подсумка узкий флакон с алхимическим составом — красноватая жидкость, которая при контакте с воздухом густела, превращаясь в подобие воска. Соколова щедро полила рану на шее тенеброманта, закупоривая пробитую артерию. Состав зашипел, въедаясь в ткани. Раиса даже не дёрнулась — она была без сознания, лицо мертвенно-бледное, губы синеватые.

— Дыши, дыши, чёрт возьми, — шептала Марина, продолжая работать. — Не смей, слышишь? Не смей!

Взрыв прогремел прямо над воронкой. Земля посыпалась на головы бойцов, один из осколков по касательной врезался в край ямы, выбив фонтан грязи. Молотов инстинктивно прикрыл голову руками. Журавлёв прижался к стенке воронки, стараясь слиться с землёй. Железняков бережно опустил тело Каменева на дно ямы, прикрыв его собственной курткой.

Ермаков сидел, привалившись спиной к стенке, и судорожно дышал. Его дар Соматоманта работал на пределе, нейтрализуя яд и одновременно пытаясь справиться с переломом голени. Пот лился по его лицу ручьями, мышцы подрагивали от перенапряжения. Но он не издал ни звука.

Страх случайной смерти висел над ними, как дамоклов меч. Любой из следующих снарядов мог упасть прямо в воронку. Любая из тысяч пуль, рассекающих воздух, могла найти цель. Это было напряжение иного рода — не от схватки лицом к лицу, где ты можешь влиять на исход, а от слепой, безличной угрозы, которой невозможно противостоять.

Они лежали в яме, покрытые грязью и кровью, слушая, как ад ревёт над их головами, и ждали эвакуации.

В голове до сих пор звучал голос Журавлёва, но тело уже начало двигаться.

Что-то пошло не так. Совсем не так, как я планировал. Скальд подслушал ночной совет командования Владимирской армии — ни слова об активных боевых действиях этой ночью, лишь подготовка к завтрашнему штурму. Однако мои гвардейцы наткнулись на какую-то угрозу, с которой не смогли справиться без потерь.

Я быстро прокручивал варианты в голове, анализируя ситуацию через призму военного опыта. Кто-то из участников этого бл… блистательного цирка вёл свою игру. Патриарх Воронцов? Его люди могли действовать независимо, преследуя собственные цели. Наёмники? Они не всегда слушают приказы, если видят выгоду. Или Гильдия Целителей? Они уже дважды пытались меня ликвидировать, немудрено, что могли попытаться и в третий…

Гнев сжал моё нутро тугим узлом. Я должен был отправиться на задание с отрядом. Моё место — рядом с людьми, которые рискуют жизнью по моим приказам. Но вместо этого я был вынужден остаться здесь, в Южном Форте, готовя укрепления к утреннему штурму, готовя наш «сюрприз» дорогим гостям. Логика командира диктовала мне, что я не могу лично затыкать каждую брешь. Если взвалю всё на себя, подведу всех сразу. Для проведения особо важных боевых операций теперь у меня имелась личная гвардия. Я выбрал логику, и теперь кто-то из моих соратников мёртв.

Всё это пронеслось в моей голове, пока я активировал амулет связи для вызова Ярославы Засекиной и Леонида Карпова.

— Встречаемся на крыше. Немедленно. Эвакуация раненых.

Не дожидаясь ответов, я выскочил на крышу форта. Ночной воздух ударил в лицо холодом, но я его не чувствовал. Сосредоточился на магии металла, формируя под ногами металлическую платформа — грубую, но функциональную. Полёт с опорой на такую площадку будет гораздо комфортнее для бойцов, которых придётся забирать с передка[1], чем ощущение свободного падения, остановленного воздушной магией.

Через минуту ко мне присоединилось двое аэромантов. Ярослава в боевой униформе, волосы стянуты в тугой узел, глаза горят готовностью к действию. Карпов, седобородый профессор, выглядел встревоженным, но держался с достоинством.

— Летим, — коротко бросил я.

Ярослава и Леонид создали воздушные потоки, и металлическая платформа оторвалась от земли. Я лично сопровождал их, чтобы защитить от снарядов и пуль. Рисковать жизнями магов, когда там, в поле, умирают мои люди, я не собирался.

Мы взмыли в небо, и через несколько секунд я увидел источник угрозы. Поле боя превратилось в настоящий пекло. Осветительные ракеты висели в воздухе, превращая ночь в призрачный день. Трассирующие пули прошивали туман огненными линиями. Взрывы снарядов поднимали фонтаны грязи. Магические всполохи — оранжевые огненные шары, серебряные электрические вспышки — летели с обеих сторон.

Я сконцентрировал волю, активируя Магнитную бурю. Мощное магическое поле развернулось вокруг нас радиусом в триста метров. Всё металлическое в зоне действия среагировало мгновенно.

Снаряд, летевший прямо на нас, дёрнулся в сторону, словно невидимая рука толкнула его. Траектория искривилась, и боеприпас ушёл влево, взорвавшись в пятидесяти метрах от нашей группы. Пули, которые должны были пробить нас насквозь, отклонялись на подлёте, отталкиваясь от невидимого барьера. Некоторые зависали в воздухе, дрожа, прежде чем упасть на землю.

Я держал заклинание, напрягая немалую часть своего резерва. Мои соратники там, внизу, и я не позволю случайному снаряду убить аэромантов, которые должны их спасти.

Мы пролетели над лесом, ориентируясь на сигнал амулета связи. Через минуту я увидел глубокую воронку от снаряда. В ней, прижавшись к стенкам, залегли мои гвардейцы.

Картина, открывшаяся моему взору, ударила сильнее любого заклинания.

Они все были покрыты грязью и кровью — почти невозможно было отличить одного от другого. Ермаков сидел, привалившись спиной к стенке воронки, на его руках лежала Раиса. Кровь тенеброманта залила его панцирь, стекая тёмными струями. Марина Соколова, бледная как смерть, вялая и заторможенная от собственной кровопотери, дрожащими руками вводила Железнякову между рёбер какую-то трубку. Емельян хрипел, задыхаясь, но постепенно его дыхание выровнялось — девушка делала что-то с его раной, и ему явно стало легче дышать.

Молотов поддерживал медика под локоть. Журавлёв с болезненной гримасой осматривал повреждённое колено. Железняков сидел рядом с телом Каменева, бережно прикрыв его своей курткой. Брагина не выпускала из рук тело врага в чёрной униформе — труп лежал рядом с ней, маска-череп смотрела пустыми глазницами в небо.

Всеволод. Один двухсотый, как и сказал Севастьян…

Я не считаю своих людей расходным материалом. Никогда. Каждый из этих восьмерых — боевой соратник, прошедший со мной через огонь и кровь. Они выбрали следовать за мной не из страха, а по доброй воле. И я в ответе за каждого.

Тревога сдавила грудь, но я загнал эмоции вглубь. Сейчас нужна холодная голова.

— Ярослава, Леонид, хватайте их! Я прикрываю всю группу!

Княжна спикировала вниз, воздушные потоки подхватили бойцов, поднимая к нам на платформу. Тело врага Брагина затащила последним, не желая оставлять трофей на поле боя.

Обратный путь оказался ничуть не легче. Артиллерия Владимирской армии усилила огонь, словно почуяв добычу. Снаряды падали всё ближе, всё плотнее. Я отклонял их один за другим, искривляя траектории, отталкивая металлические осколки. Пот выступил на лице, но я держался.

Через несколько минут мы добрались до Угрюма, и аэроманты бережно опустили группу возле больницы. Несколько бойцов за время полёта потеряли сознание.

— Немедленно в лазарет! — прорычал я, поднимаясь, но в этом не было нужды — Светов и Альбинони нас уже ждали.

Кожа Раисы приобрела восковую бледность, а губы потеряли всякий цвет. Лишь слабо пульсирующая жила, напоминала о том, что сердце ещё бьётся. Кровь продолжала сочиться из раны на шее, несмотря на алхимический состав, которым Марина закупорила артерию. Светов склонился над ней, руки целителя светились зелёным светом.

— Аркалиевая пуля, — выдохнул Георгий через несколько секунд. — Блокирует заживление и всю целебную магию. Нужно время, которого у нас нет.

— Используйте Мёртвую воду, — приказал я.

Светов дёрнулся, глаза расширились:

— Воевода, это редчайший ресурс…

— Я сказал — используйте.

Посыльный, получив мой ключ от сейфа, тут же убежал за Реликтовой жидкостью, которая могла спасти Лихачёвой жизнь.

В дверях операционной появился Матвей Крестовский. Метаморф метался по помещению, не находя себе места. Его взгляд постоянно возвращался к Раисе, лежащей на столе. Я видел это раньше — привязанность, которая ещё не осознана, но уже глубока. Странно, насколько мне известно, они особо не пересекались…

Севастьян Журавлёв подошёл ко мне, хромая. Лицо сапёра было искажено болью — не физической, а душевной.

— Воевода, — начал он хрипло. — Это моя вина. Я недооценил противника, я…

— Прекрати, — оборвал я его. — На войне, сколь бы умён и хитёр ни был человек, он не всеведущ. Всё знают только боги. Сегодня так легла карта.

Локи посмеялся, как сказали бы мои сородичи в прошлом. Короткая, ёмкая фраза, в которой заключено очень многое. Что-то пошло не так, будто сам бог обмана приложил руку.

Севастьян держал в руке медальон — потемневшее серебро с двумя портретами. Жена и дети Всеволода.

— Я схожу сегодня же…

— Я сам отдам его вдове, — перебил я, забирая медальон.

Тяжесть металла в моей ладони отдавалась тяжестью в груди. Всеволод. Отец двоих детей. Человек, который сражался за Угрюм, чтобы защитить свою семью. Теперь его дети останутся без отца.

Пока мы ждали, Альбинони работал над Мариной Соколовой. Итальянец ругался на родном языке, его голос срывался на крик:

— Madonna! Troppo sangue, troppo sangue! — руки его летали над телом девушки, проверяя пульс, прощупывая рёбра, пытаясь найти источник кровотечения. — Perché⁈

Он схватил инструменты, пытаясь остановить внутреннее кровотечение, но девушка лежала неподвижно, лицо серое. Альбинони замер, пальцы на сонной артерии. Секунда. Две. Пять.

— No, no, no… — итальянец отшатнулся, его лицо исказилось. — Troppo tardi… Слишком поздно.

— Что? — я шагнул к столу, дёрнув его за плечо.

Альбинони обернулся, и я увидел в его глазах признание собственного бессилия.

— Она умерла несколько минут назад. Скорее всего во время транспортировки. Подмышечная артерия задета, сильное внутреннее кровотечение. Она слишком беспокоилась о других, чтобы помочь себе.

Тишина кувалдой ударила по лазарету.

Марина Соколова. Медик. Дочь Евдокима. Девушка, которая стремилась заслужить признание не фамилией отца, а собственными заслугами.

Мёртвая вода не поможет тому, кто уже мёртв…

В этот момент в дверь ворвались двое бойцов, несущих запечатанный контейнер из моего личного сейфа. Светов взял флакон дрожащими руками и влил несколько капель сквозь посиневший губы Раисы.

Эффект был мгновенным — кровотечение остановилось, плоть начала стягиваться с неестественной скоростью. Мёртвая вода запускала экстренную регенерацию, но платой за это было коматозное состояние и неконтролируемое заращивание тканей.

— Она покроет пулю новым мясом, — выдохнул Светов, наблюдая за процессом. — Купим время, но придётся оперировать. Извлечь пулю, затем магией повторно исцелить повреждение, потом Живая вода для пробуждения.

Альбинони, оторвавшись от тела Марины, уже готовил инструменты для операции, его руки двигались быстро и уверенно, несмотря на случившееся. У нас было тридцать-шестьдесят минут, пока Раиса будет в коматозном состоянии. Этого должно хватить.

Я развернулся и вышел в коридор. Тело Соколовой перенесли в отдельную комнату. Нужно было найти Евдокима. Сказать ему то, что ни один командир не хочет говорить отцу.

Тот, словно предчувствуя, уже вбежал в здание больницы. Через минуту он стоял над телом дочери. Лицо ветерана было каменным, но глаза… глаза выдавали всё.

Будто только заметив меня, он медленно повернул голову и тут же снова опустил её.

Я знал этот взгляд. Именно так выглядел я сам, когда понял, что пережил свою дочь — самое неестественное, что может случиться с отцом. Дети должны хоронить родителей, а не наоборот. Это против всех законов мироздания…

— Марина спасла Раисе жизнь, — начал я тихо, сжимая медальон Каменева в кулаке так сильно, что металл впился в кожу. — До самого конца она была настоящим медиком.

Евдоким кивнул, не отрывая взгляда от дочери:

— Она всегда думала сначала о других…

Одна слеза скатилась по щеке ветерана. Только одна. Он наклонился и поцеловал Марину в лоб:

— Спи спокойно, моя девочка.

Горло сдавило. Я вспомнил Астрид. Вспомнил, как умирал на её руках, пронзённый кинжалом Синеуса. Как последнее, что я видел — её лицо, искажённое ужасом и болью. Как оставил девятнадцатилетнюю девочку одну со всем этим кошмаром.

Я не стоял над её телом. Я не хоронил её. Но я знал — она умерла.

Некоторые раны не заживают никогда. Века не притупляют боль. Новая жизнь в чужом теле не стирает память о том, что ты пережил собственного ребёнка — даже если не присутствовал при его смерти.

Я вышел, оставив Евдокима наедине с горем. У меня не было права утешать этого человека. Я знал — любые слова сейчас были бы ложью. Время не лечит такую боль. Оно только учит с ней жить.

В основном зале лазарета продолжалась работа. Молотов молча терпел, пока ему вправляли сломанную руку. Дмитрий Ермаков хмуро вертел в руках что-то — платок Марины, испачканный кровью. Ему исцеляли искалеченную щиколотку, но боль на лице гвардейца была не от перелома.

Емельян Железняков сидел в углу, всё ещё в чужой крови. Кровь Каменева. Он не двигался, не говорил, просто сидел, уставившись в пустоту.

Дверь лазарета распахнулась, и в помещение ворвалась Анфиса вместе с Гаврилой. Охотник замер на пороге, его взгляд скользнул по соратникам в крови и грязи. Лицо Гаврилы окаменело.

Анфиса шагнула вперёд, её дар Эмпата уже работал — я чувствовал, как она пытается разделить груз эмоций, забрать горечь и злость. Гаврила положил руку ей на плечо и качнул головой.

— Не надо, — тихо сказал он. — Эта боль — последнее, что связывает нас с ними. Если её забрать, не останется ничего.

Он был прав. Боль от потери товарищей должна оставаться. Иначе командир превращается в мясника, который играючи посылает людей на смерть.

Через полчаса Альбинони вышел из операционной, вытирая руки. На его лице усталость, но и облегчение:

— Пуля извлечена. Раиса будет жить.

Сидящий в углу Матвей Крестовский опустил лицо в дрожащие руки и еле слышно выдохнул.

Я вышел на крыльцо лазарета. Ночь заканчивалась, на востоке появилась серая полоска рассвета. Через несколько часов начнётся штурм.

Я сжал медальон Каменева в кулаке, чувствуя, как металл впивается в кожу. Двое достойных воинов пали, выполняя мой приказ. Всеволод и Марина. Отец двоих детей и дочь ветерана.

Это война. Здесь умирают. Я это знал. Но цена побед не становится ниже от того, что ты знаешь её заранее.

Я прожил достаточно долго, чтобы знать — командир не может спасти всех. Но также прожил достаточно долго, чтобы помнить каждого, кого не спас.

Их имена лягут на стелу рядом с остальными. Их семьи не останутся без поддержки. Их жертва не будет забыта.

Большего я не могу обещать. Но это — обещаю.

Ратмир Железнов сидел в командирской палатке, уставившись в карту Пограничья, когда снаружи раздались приглушённые шаги. Он поднял голову, и его лицо мгновенно напряглось. Через брезентовый полог внутрь вошли три фигуры в чёрной униформе, испачканной грязью и кровью. Маски-черепа отсутствовали, балаклавы были стянуты с лиц, обнажая ссадины и синяки.

«Только трое», — в голове Ратмира мгновенно промелькнула мысль, сопровождаемая внезапным холодком внизу живота.

— Докладывайте, — бросил он коротко, откидываясь на спинку походного кресла и скрещивая руки на груди.

«Первый» — тот, что выбирал булаву перед операцией — ступил вперёд. Его голос был ровным, механическим, лишённым эмоций:

— Задание не выполнено. Встретили противника на подходе к форту. Произошло столкновение. Пять бойцов убито в бою. Двое получили критические ранения и умерли при отступлении. Склад боеприпасов не уничтожен.

Ратмир медленно встал, ощущая, как напряжение разливается по телу тугой пружиной. Десять. Он отправил десять идеально подготовленных бойцов. Каждый стоил, как годовой бюджет нескольких деревень. Каждый был результатом отточенных методик Гильдии, нескольких лет работы, тысяч рублей вложений в экипировку.

И вернулось только трое.

— Противник, — проговорил он медленно, будто пробуя слово на вкус. — Какой именно противник?

— Восемь бойцов, — ответил «Первый» всё тем же безэмоциональным тоном. — Экипировка и вооружение по качеств не уступает нашей. Движения координированы. Применяли тактику группового боя. Физические показатели превосходили стандартные человеческие нормы. Превосходили наши, — ровно добавил он.

У Платонова действительно имеются свои усиленные бойцы. Этот вывод пробил в его разум, как ледяное лезвие. Скуратов не врал. Железнов до сих пор помнил тот доклад после провала под Владимиром — старый паук с бесцветными глазами монотонно перечислял детали разгрома, упоминая о противниках с нечеловеческими физическими показателями. Ратмир тогда счёл это жалкой попыткой выгородить себя, списать собственную некомпетентность на мифических суперсолдат.

Ведь создание таких бойцов требовало десятилетий исследований, огромных ресурсов, специалистов высочайшего уровня. Гильдия Целителей монополизировала эту технологию, охраняя её как величайшую тайну. Какой-то самопровозглашённый воевода на краю света просто не мог обладать тем же самым.

Но Скуратов говорил правду. И Ратмир только что в этом убедился — ценой семи жизней

— Они знали о нашем приходе? — Ратмир услышал собственный голос, холодный и режущий.

— Неизвестно. Встреча произошла в тумане, видимость ограниченная. Противник двигался от форта в сторону нашего лагеря. Возможно, их задачей была аналогичная диверсия.

«Аналогичная диверсия», — повторил про себя Железнов, сжимая кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Платонов не просто готов к обороне. Он играет в ту же игру. И, судя по всему, играет лучше.

— Потери противника?

— Один убитый подтверждён. Остальные ранены, степень неизвестна. После начала артобстрела визуальный контакт потерян.

Один против семи. Чудовищный, неравный обмен. И самое страшное: враг выполнил свою задачу или хотя бы попытался, а его бойцы провалились, не дойдя даже до цели.

Ратмир прошёлся по палатке, чувствуя, как гнев медленно закипает в груди. Семь усиленных. Семь совершенных солдат, на создание которых ушли годы. Семь инструментов, которые должны были сломать хребет обороне Угрюма. Просто испарились в тумане октябрьской ночи.

Верховный Целитель, узнав об этом, устроит разнос, который будет слышен на всю Гильдию. Он за смерть тех двоих соколов Скуратова-то орал так, что стёкла дрожали. Константин Петрович с холодной усмешкой наверняка отметит «инициативу» Ратмира в своём отчёте, язвительно подчеркнув каждую ошибку.

«Думал выслужиться, — мысленно прокрутил он свои мысли. — Решил обойтись без согласования. И вот результат».

— Где тела? — резко спросил Ратмир, останавливаясь перед «Первым».

— На поле боя. Вынести не удалось из-за артобстрела обеих сторон.

— То есть, — Железнов наклонился вперёд, глядя усиленному прямо в пустые глаза, — наши бойцы остались гнить в грязи? Вместе со всем снаряжением? С Реликтовой бронёй? С оружием из Теневого тарселита? С артефактами?

— Да, — последовал ответ без малейших признаков стыда или сожаления.

Ратмир выпрямился, сжав зубы. Это была катастрофа. Если Платонов обследует тела, он получит доступ к технологиям Гильдии. Изучит доспехи, артефакты, возможно — даже поймёт принципы усиления. Информационная утечка такого масштаба могла стоить Железнову не только карьеры, но и жизни.

— Хлястин знает об операции? — холодно уточнил он.

— Нет. Соблюдали скрытность при выдвижении.

Хоть что-то. Генерал пока не в курсе провала. Значит, есть время замять инцидент. Списать потери на ночную вылазку противника, представить дело так, будто усиленные героически отразили нападение. Семь погибших — это цена, которую можно объяснить высокой боеспособностью врага.

«Но Скуратов узнает правду, — тут же одёрнул себя Ратмир. — Старый паук всё узнаёт. И тогда…»

Он не договорил мысль, вместо этого резко развернулся к выжившим бойцам:

— Вы остаётесь в лагере. Никаких контактов с армейскими. Никаких разговоров. Молчать.

— Понял, — синхронно кивнули все трое.

Ратмир смотрел на них — на трёх безэмоциональных солдат, которые только что потеряли семерых товарищей в бою, сражались рядом с ними до последней секунды, но докладывали об этом с тем же выражением лица, с каким сообщают о расходе боеприпасов. Ни горя, ни злости, ни страха. Только пустота. Именно эта пустота когда-то казалась ему преимуществом, но сейчас вызывала лишь тошноту

«Совершенное оружие, — мрачно подумал он. — Которое можно сломать».

Внезапно брезентовый полог палатки распахнулся, и внутрь ворвался запыхавшийся посыльный — молодой солдат с красным от бега лицом.

— Господин Железнов! — выпалил он, хватая ртом воздух. — Генерал Хлястин требует вас немедленно на совещание! Срочно! Конвой!..

[1] Передок (воен. жарг.) то же, что передовая — участок оборонительной линии, соприкасающейся с неприятельским фронтом.