Император Пограничья 11

Глава 21

Солнце клонилось к западу, окрашивая небо в багряные тона, когда я вышел во внутренний двор своего дома. События дня требовали осмысления, а лучший способ привести мысли в порядок — физическая активность.

Ярослава уже ждала меня на тренировочной площадке. Княжна стояла в центре, делая разминочные выпады эспадроном. Её медно-рыжие волосы, обычно заплетённые в боевую косу, сегодня были распущены и золотились в закатном свете. Заметив меня, она выпрямилась и кивнула.

— Думала, не придёшь, — произнесла Засекина, доставая второй клинок из стойки. — Слышала, что произошло в Николополье. Дроздов мёртв?

— Мёртв, — подтвердил я, принимая предложенное оружие.

Встав друг напротив друга, мы отсалютовали клинками. Без слов начали медленный, почти танцевальный спарринг — не для победы, а для ритма, для возможности говорить.

— Расскажи подробнее, — попросила Ярослава, делая плавный выпад, который я парировал. — Я слышала только общие слова — паника, люди стреляют друг в друга.

— У Дроздова был Талант, — я провёл серию коротких атак, рассказывая между ударами. — Способность наводить первобытный, животный страх. В конце он потерял контроль — Талант вырвался наружу.

— Насколько сильный? — княжна уверенно отбила мои выпады и перешла в контратаку.

— Волна ужаса накрыла весь лагерь. Люди видели в товарищах чудовищ, стреляли во всё, что движется. Я едва успел подавить панику.

Наши клинки встретились, замерли на мгновение.

— Что довело его до такого состояния? — спросила Ярослава, отступая и начиная круговое движение.

— Одержимость, — я последовал за ней, поддерживая дистанцию. — Погибшая двадцать лет назад жена. Он так и не смог отпустить. Жил местью тем, кого считал виновными.

— И поэтому творил зверства? Брал детей в заложники?

— Не только поэтому, — я парировал её выпад и сам атаковал. — Месяц назад к нему приходил некто в маске. По словам Степана, этот человек что-то сделал с ним. Усилил боль, обострил травму.

Ярослава нахмурилась, уходя от моего удара.

— Кто-то намеренно превратил Дроздова в оружие?

— Именно. Он сказал, что тот назвал меня предателем идеи. Что только жёсткость и страх могут объединить Пограничье. После этого визита безумие покойника усилилось многократно.

— Кто-то использует твоё имя, искажает твои идеи, — заключила княжна, делая выпад к моему плечу. Я увёл корпус в сторону. — Но зачем? Дискредитировать тебя?

— Или проверить. Посмотреть, как я отреагирую на извращённое отражение собственных принципов, — я перехватил инициативу, заставляя её отступать. — Дроздов искренне верил, что следует моему учению. Объединение через террор, порядок через страх.

— Но это противоположность тому, за что ты борешься.

— Грань тоньше, чем кажется, — возразил я, проводя сложную комбинацию ударов. — Я говорю о необходимости силы — он применял насилие. Я говорю об объединении — он навязывал подчинение. Слова одни, но смысл диаметрально противоположный.

Засекина парировала мою атаку и контратаковала серией быстрых колющих выпадов.

— Ты слишком много думаешь. Тот ублюдок был безумцем, которого использовали как оружие против тебя. Не ищи в этом глубокий философский смысл.

— Философский смысл в том, что кто-то знал, как именно нужно исказить мои идеи, чтобы создать максимальный резонанс, — я блокировал её удары, постепенно оттесняя к краю площадки. — Этот «человек в маске» понимает, что делает.

— Тогда нужно выяснить, кто он.

— Обязательно выясню, — в моём голосе прозвучала сталь. — Но сначала нужно разобраться с последствиями. Восемь деревень теперь не доверяют любым попыткам объединения. Князь Сабуров добился своего — разрозненные поселения легче контролировать.

Ярослава вдруг сделала рискованный взмах с разворотом — приём из венецианской школы, который она показывала мне раньше. Но на этот раз что-то пошло не так. Клинок прошёл мимо цели, а сама княжна потеряла равновесие. Я успел подхватить её за талию, не дав упасть.

— Прости, — выдохнула она, не отстраняясь. — Отвлеклась.

— На что?

Ярослава помолчала, глядя мне в глаза. В закатном свете её серо-голубые глаза казались почти фиолетовыми.

— На параллель.

— Главное, что не на перпендикуляр, — с кривой ухмылкой ответил я.

Дурацкая шутка заставила её прыснуть, но улыбка быстро стёрлась с губ княжны, уступив место мрачности. Видя, что пока она не готова обсуждать этот вопрос, я сменил тему:

— После разворота твой правый бок полностью открыт.

Я отступил и продемонстрировал правильное исполнение.

— Смотри — локоть прижат к корпусу, плечи не разворачиваются полностью. Так ты сохраняешь защиту даже во время вращения.

Княжна повторила движение, на этот раз более компактно.

— Лучше, — одобрил я, — но кисть слишком напряжена. Расслабь запястье, пусть клинок течёт, а не рубит.

Мы ещё несколько минут отрабатывали технику. Я показывал ей хитрости, подсмотренные за полвека боёв в прошлой жизни — как использовать инерцию противника, как превращать защиту в молниеносную контратаку.

— Хватит на сегодня, — сказал я наконец, когда солнце коснулось горизонта. — Нужно почистить оружие.

Мы перенесли клинки ближе к мастерской, где стояла старая дубовая скамья и стол для работы с оружием. Вечерняя прохлада приятно остужала разгорячённую кожу после спарринга. Я достал масло для стали, ветошь и точильный камень, разложив всё на столе. Ярослава села напротив, взяв свой эспадрон.

Медленные, ритмичные движения чистки оружия всегда помогали упорядочить мысли. Княжна водила промасленной тканью по лезвию, и я заметил напряжение в её плечах, словно она боролась с чем-то внутри себя. Наконец, она решила открыть то, что не могла выдавить из себя прежде.

— Знаешь, что меня пугает? — вдруг произнесла Засекина, не поднимая глаз от клинка. — Дроздов жил местью за мёртвую женщину двадцать лет. А я… я уже десять лет живу только мыслью отомстить Шереметьеву за родителей. Иногда ловлю себя на том, что не помню, какой была жизнь до этой одержимости.

Она помолчала, продолжая полировать сталь.

— Что если я стану такой же? Ослеплённой жаждой крови, готовой на любую жестокость ради мести?

— Расскажи мне о том дне, — вместо ответа попросил я, понимая, что ей нужно выговориться. — О дне, когда всё началось.

Ярослава отложила ветошь, посмотрела на меня. В её серо-голубых глазах плескалась старая боль.

— Я рассказывала, что видела, как Шереметьев убил отца. Но не всё, — она сделала глубокий вдох. — Я пришла в тронный зал предупредить отца о странных передвижениях стражи. Опоздала на минуту. Предатели уже ворвались, отец уже сражался. Он увидел меня в дверях и… специально сместился в сторону от выхода, уводя бой подальше. Крикнул что-то про мать, чтобы убийцы думали, будто он зовёт её, а не прогоняет меня.

Княжна взяла точильный камень, начала выводить невидимые зазубрины на лезвии.

— Я спряталась за колонной. Не из трусости — понимала, что в открытом бою только помешаю. Думала, смогу ударить со спины, помочь… Наивная шестнадцатилетняя дура.

Движения точильного камня стали резче, злее.

— Отец сражался как лев. Троих предателей положил, прежде чем… Шереметьев подобрался сзади, когда отец отбивался от атаки спереди. Я видела лицо этого урода — он улыбался, вонзая клинок между лопаток. А потом наклонился и что-то прошептал умирающему. До сих пор не знаю что.

Я не перебивал, позволяя ей изливать душу.

— Я выскользнула из зала, пока предатели делили власть над телом моего отца. Побежала к матери, но она уже знала — сердцем почувствовала. Мать… — голос Засекиной дрогнул. — Елизавета Волконская, гордость своего рода. Она всегда знала, что при дворе опасно. Учила меня различать яды по запаху, распознавать ложь и скрытые угрозы по лицу собеседника. Словно предвидела катастрофу.

— Она передала тебе меч? — спросил я, кивнув на эспадрон.

— «Бурю», — подтвердила княжна. — Родовой клинок Засекиных. Мы смогли забрать его из дворца, когда бежали. Перед смертью… она прожила ещё год после отца, но это была не жизнь, а медленное угасание. В последний наш разговор сказала: «Не дай мести сожрать тебя изнутри, как сожрала меня скорбь». А через день её не стало.

Я продолжал чистить свой клинок, давая ей время.

— В Твери было тяжело? — мягко спросил я.

— Варя приняла нас. Моя подруга детства, ставшая к тому времени правительницей Твери, — Ярослава усмехнулась без веселья. — Она предлагала содержать меня при дворе, но я не хотела быть нахлебницей. Даже дружба имеет пределы, особенно когда ты беженка с титулом, за который назначена награда. В семнадцать я пошла в Стрельцы — хотела научиться воевать, стать достаточно сильной для мести. Варя не одобряла, но поняла.

Она отложила камень, снова взялась за масло.

— Первого человека убила через месяц службы. Бандит напал на обоз, который мы охраняли. Помню, как дрожали руки после. Командир сказал: «Привыкнешь». И я привыкла. Может, слишком хорошо.

— А Северные Волки?

— Это случилось, когда мне исполнилось двадцать, — в голосе княжны появилась теплота. — Первыми были трое: Сергей Михайлов, Фёдор Марков и старый вояка Безухов. Поверили юной девчонке, которая пообещала им больше, чем службу за жалованье. Пообещала семью.

Засекина улыбнулась воспоминанию.

— В старых хрониках Ярославля был отряд «Волчья сотня» — личная гвардия моего прадеда. А «северные» — потому что Тверь севернее большинства княжеств. Хотела создать преемственность, пусть и символическую.

— Бывали провальные операции? — спросил я, вспоминая собственные неудачи.

— Третий год существования отряда. Взялись охранять караван через Дикое поле. Нарвались на засаду — вдвое больше бандитов, чем ожидали. Потеряла шесть человек из двадцати. Думала, остальные уйдут, но… они остались. Сказали, что я единственный командир, который пришёл за ранеными под огнём.

Я кивнул, вспоминая похожий выбор из своей прошлой жизни. Тогда, под стенами Пскова, пришлось решать — бросить окружённый отряд или рискнуть всеми ради сотни человек. Выбрал риск.

— Железная рука в бархатной перчатке, — произнёс я вслух, возвращаясь к настоящему. — Так моя… мой учитель называл искусство командования. Быть жёстким в решениях, но мягким в обращении. Требовать дисциплины, но проявлять заботу.

— Красиво звучит, — заметила Ярослава. — Но ты слишком прямолинеен для такой философии. Ты скорее железный кулак без всяких перчаток.

— А ты выросла при дворе, где без хитрости не выжить, — парировал я.

— Именно поэтому я могу тебе помочь, — княжна отложила начищенный до блеска клинок. — Ты привык решать проблемы в лоб. Это работает на поле боя, но не в политике. Сабуров был дальновиднее в истории с Дроздовым.

— Князь сыграл свою партию, я — свою, — возразил я, не соглашаясь с её оценкой. — Да, он использовал Дроздова как пешку, но результат не тот, на который Сабуров рассчитывал. Степан мёртв, заложники свободны, а я получил ценную информацию о том, что против меня работает некий агент в маске.

— А восемь деревень не доверяют тебе. Это ли не победа князя?

— Временное недоверие против постоянного террора? Я выбираю первое, — я встал, убирая инструменты. — Сабуров думает, что загнал меня в угол. Но он не понимает главного — я не играю по правилам княжеской политики. Я создаю свои правила.

Засекина внимательно посмотрела на меня.

— И всё же умение использовать их же оружие против них не помешает. Прямота — твоя сила, но иногда обходной манёвр эффективнее лобовой атаки.

— В этом есть смысл, — признал я. — Мой подход работает, но дополнительные инструменты лишними не будут. Особенно если противник прячется за масками и использует чужие руки.

— Я помогу тебе видеть скрытые ходы врагов, — пообещала княжна. — Если ты продолжишь учить меня своим фехтовальным премудростям.

— Договорились, — кивнул я. — Но помни — хитрость хороша как приправа к силе, а не как её замена.

Подумав, девушка кивнула.

— Пойдём, — сказал я, убирая инструменты для чистки оружия. — После такого дня нужно смыть не только грязь.

Баня стояла позади воеводского дома — крепкое бревенчатое строение с предбанником и парной. Я растопил печь ещё днём, и теперь жар приятно обволакивал тело. Мы разделись без ложной стыдливости — не впервые видели друг друга.

Горячая вода струилась по телу, смывая засохшую кровь, пот и дорожную пыль. Ярослава села на лавку, запрокинув голову, позволяя воде стекать по медно-рыжим волосам и мягкой, раскрасневшейся коже. Через минуту я методично тёр её спину мочалкой, чувствуя под пальцами старые шрамы — карту прожитых битв.

— Знаешь, что самое страшное? — произнесла она, расслабляясь под моими руками. — Не смерть Дроздова и даже не его безумие. А то, что я понимаю его одержимость. Когда теряешь всех, кого любил, остаётся только пустота. И эту пустоту нужно чем-то заполнить.

Я плеснул на нас обоих ковш холодной воды. Княжна вздрогнула, но не отстранилась.

— У меня была любимая, — произнёс я, не уточняя, что говорю о прошлой жизни. — Тот, кто понимал меня лучше, чем я сам себя понимал. Она научила меня видеть истинную суть людей за их словами, различать правду среди лжи.

Ярослава повернулась ко мне, взяла мочалку из моих рук и начала тереть мои плечи.

— Что с ней случилось? — тихо спросила она.

— Погибла. Детали не важны. Важно другое — её последние слова. Она сказала: «Не дай скорби стать твоей тюрьмой». Долго я не понимал смысла. Думал, она просто не хотела, чтобы я горевал. Но потом осознал — скорбь может стать оправданием для чего угодно. Для жестокости, для закрытости, для отказа жить дальше. Так ведь и произошло с Дроздовым…

— И ты смог это сделать — научиться жить дальше?

— Я научился существовать. Долгое время избегал любых привязанностей. Страх потерять кого-то ещё был сильнее одиночества. Строил стены, держал дистанцию. Эффективный командир, справедливый правитель — но не человек.

Она отложила мочалку, обняла меня сзади, прижавшись щекой к моей спине.

— Я боюсь, — призналась Засекина. — Боюсь того, что чувствую к тебе. Все, кого я любила, мертвы. Словно я проклята — стоит мне открыть сердце, как человек погибает.

Я развернулся, взял её лицо в ладони.

— Сила не в том, чтобы терпеть боль годами, как делал я. И не в том, чтобы притворяться, что её не было. Сила в том, чтобы… чёрт, не знаю, как объяснить. Решиться ещё раз, зная, чем это может закончиться.

— Легко сказать.

— Трудно сделать, — согласился я. — Мне до сих пор трудно. Каждый раз, когда чувствую к тебе… то, что чувствую, внутренний голос кричит: «Остановись!». Чувство вины за то, что позволяю себе новые эмоции.

Ярослава поднялась, взяла ковш с горячей водой.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, усаживая меня на лавку.

Её пальцы скользили по моей спине, находя напряжённые мышцы, старые шрамы. Движения были уверенными, но нежными. Она методично смывала с меня грязь дня — и физическую, и эмоциональную.

— У тебя здесь свежий порез, — заметила княжна, коснувшись раны на плече. — От клинка Дроздова?

— От его солдата. В панике стрелял во все стороны, не разбирая своих и чужих.

Она аккуратно промыла рану, затем продолжила растирать мочалкой спину, грудь, руки. В её прикосновениях не было спешки — только забота и внимание.

— Знаешь, — произнесла любимая, выливая на меня последний ковш воды, — мы оба несём слишком много шрамов.

И не только физических.

Мы вышли в предбанник, накинув полотенца. Ярослава села на лавку, я устроился рядом.

— Забавно, правда? — протянула она. — Княжна без земель и маркграф с растущей властью. Политически — идеальный союз. Лично — два осколка разбитого зеркала.

— У тебя есть скрытые таланты, которые компенсируют отсутствие земель и приданного? — спросил я, переводя разговор в более лёгкое русло.

Княжна усмехнулась, толкнув меня плечом.

— О, множество. Владею четырьмя языками, включая мёртвый древнеславянский — мать заставляла учить. Читаю по губам — полезный навык для подслушивания на балах. А ещё… — она замялась, — пишу мемуары о падении рода Засекиных. Тайно, конечно.

— Мемуары? Планируешь опубликовать?

— Когда Шереметьев будет мёртв. Пусть люди узнают правду о перевороте, — в её голосе звучала сталь. — Но иногда думаю — а что потом? Месть свершится, правда восторжествует. И что дальше?

— Жизнь дальше, — ответил я. — Если позволишь себе жить.

Мы помолчали, слушая треск остывающих углей.

— Наш союз изменит баланс сил в регионе, — заметила княжна. — Северные Волки — одна из сильнейших ратных компаний, хоть и небольшая. Твоё влияние растёт с каждым днём. Вместе мы — сила, с которой придётся считаться.

— Если сможем доверять друг другу полностью.

— А сможем? — она взяла мою руку, переплела пальцы. — Ты — человек со множеством тайн. Я — женщина, одержимая местью. Не самая надёжная основа для доверия.

— Но мы делаем друг друга сильнее, — возразил я, сжав её ладонь. — И одновременно уязвимее. Парадокс, но именно это делает союз настоящим.

Ярослава прижалась ко мне теснее.

— Знаешь, впервые за долгое время я думаю о жизни после мести. Раньше видела только одну цель — смерть Шереметьева. А теперь… теперь появляется что-то ещё.

— Что именно? — спросил я, чувствуя, как важен для неё этот момент откровения.

— Не знаю точно. Может, место, где можно остановиться. Может, дело, которое больше личной вендетты. Может… — она помолчала, — человек, ради которого стоит выжить, а не просто отомстить и умереть.

— Хорошо, что у меня тоже появился такой человек, — тихо сказал я и притянул её к себе для поцелуя.

Несколько минут не существовало ничего кроме её обжигающих губ.

— Мои люди заметили, что часть Северных Волков уже несколько недель сидит в Угрюме, — оторвавшись, произнёс я. — И не из-за контракта.

— Ты же сам всё понимаешь… — она помолчала.

Ты здесь из-за меня, а твои люди тебя не бросят.

— Но, да, мы должны вернуться в Тверь. У меня обязательства, контракты.

— И когда планируешь уезжать?

— Скоро. Через несколько дней. Но… — Ярослава отвернулась, — уезжать всё труднее.

Внезапно снаружи раздался стук в дверь бани.

— Воевода! — голос посыльного. — Вас там Борис ищет!

Реальность вернулась, напомнив, что мир не остановится ради наших откровений. Я встал, потянувшись за одеждой.

— Долг зовёт, — усмехнулся я.

— Он всегда зовёт, — ответила Ярослава. — Вопрос в том, научимся ли мы иногда не отвечать.

Прошло два дня после событий в Николополье. Два дня, посвящённых административным и житейским вопросам.

Утром первого дня Волков сообщил, что отправил официальный отчёт в княжескую канцелярию — сухие строчки о «смерти Степана Дроздова в результате неконтролируемого выброса магической энергии». К обеду пришёл ответ: князь Сабуров «с прискорбием» принял известие о гибели наместника и назначил расследование. Игра в бюрократию продолжалась.

Вчера прибыли представители освобождённых деревень — не старосты, а простые торговцы. Привезли первую партию трофейных Реликтов в обмен на боеприпасы. Деловито, без лишних слов, словно не было никакого террора Дроздова. Так они защищались — делая вид, что ничего не произошло.

Сегодня с утра я занимался проверкой оборонительных сооружений, затем провёл совещание с командирами дружины. После обеда просмотрел отчёты Захара о запасах продовольствия. И только к вечеру освободился для занятия с Егором.

Я встретил его возле своего дома, где мы условились провести вечернее занятие. Парень стоял прямее обычного, и в его движениях чувствовалась новая уверенность — совсем не та зажатость, что я видел ещё неделю назад.

— Наставник, — поздоровался он с улыбкой. — Спасибо, что позвали меня на дебаты. Я до сих пор не могу поверить, что выступал перед членами Совета академии и всеми этими важными людьми!

— Ты отлично справился, — кивнул я, усаживаясь на старую наковальню. — Твоя демонстрация произвела впечатление даже на самых скептически настроенных магистров. Как ощущения после выступления?

Юноша задумался, подбирая слова.

— Странные. С одной стороны, я горжусь — мой отец тоже гордится, хотя и пытается это скрыть. А с другой… — он помялся. — В школе теперь всё изменилось. Приехало много новых учеников со всего Содружества, некоторые из знатных семей. И я вдруг оказался среди «опытных», хотя сам всего пару месяцев назад не мог даже гвоздь поднять в воздух.

— И как к этому относятся другие ученики?

Егор потёр затылок — жест, который я уже привык у него замечать в моменты смущения.

— Многие завидуют. Говорят, что мне повезло — сам маркграф меня обучает. Некоторые теперь постоянно крутятся рядом, предлагают дружбу, зовут вместе тренироваться. Матвей вчера прямо сказал, что половина новичков хочет со мной познакомиться только из-за вас.

Я встал и подошёл к окну, глядя на закатное небо.

— Знаешь старую поговорку, Егор? «У богача друзья до конца золота, у бедняка — до гроба». Сейчас ты в положении того самого богача, только твоё золото — это связь со мной. Многие хотят с тобой дружить, но дружба эта фальшивая, как позолоченная монета.

— Но как отличить настоящих друзей от… залётных приятелей? — в голосе парня слышалась растерянность.

— Настоящий друг останется с тобой, когда тебе нечего будет предложить. Когда ты ошибёшься, провалишься, покажешь слабость. Залётные же исчезнут при первой трудности или как только найдут кого-то поинтереснее. Научись наблюдать, Егор. Кто помогает тебе без просьб? Кто радуется твоим успехам искренне, а не с расчётом? Кто готов спорить с тобой, а не поддакивать каждому слову?

Мальчишка кивнул, переваривая сказанное.

— А ещё важнее другое, — продолжил я. — Не дай гордыне затуманить разум. Ты действительно добился многого за короткий срок, но это только начало пути. Помни — вчера ты не мог поднять гвоздь, сегодня меняешь форму металла, а завтра… завтра зависит от того, сохранишь ли ты голову холодной.

— Я понимаю, наставник. Постараюсь не зазнаваться.

— Хорошо. А теперь к делу. Ты готов к следующему шагу? Три раза ты уже поглощал Эссенцию, укрепляя каналы. Пора делать прорыв на ранг Ученика.

Егор напрягся, но в глазах загорелся азарт.

— Готов. Я помню процедуру — соляные растворы, круг, мёд. Только в этот раз будет сложнее, да?

— Намного. Прорыв на новый ранг — это не простое накопление энергии. Это качественное изменение твоего магического ядра. Пойдём, я подготовил место на заднем дворе дома.

Мы прошли через острог к дому воеводы. На заднем дворе, подальше от любопытных глаз, я заранее подготовил ритуальный круг. Соль широкой полосой, свечи из пчелиного воска, куски угля между ними. В центре — овчина и несколько глиняных плошек.

— Раздевайся до пояса, — велел я, доставая склянки с растворами. — Ты знаешь, что делать.

Пока Егор стягивал рубаху, я выложил растворы в нужном порядке. Парень взял первую склянку — самую слабую, для мышц — и начал методично втирать состав. Я наблюдал, как он создаёт энергетические спирали, направляя тонкие потоки магии из ядра. Для металломанта особенно важно было усилить руки и предплечья.

— Хорошо. Теперь покрепче — для суставов.

Юноша морщился от жжения соли, но продолжал работу. Его движения были уверенными — сказывался опыт трёх предыдущих сеансов.

— Готово, наставник.

— Теперь отвар, — я протянул ему заранее приготовленную смесь с каплей его крови. — Помнишь — залпом.

Егор выпил, поморщившись от горького вкуса, и сел в центр круга.

— На этот раз будет иначе, — предупредил я, доставая более крупный кристалл Эссенции. — Не просто поглощение, а прорыв. Твоё ядро должно расшириться и перестроиться. Я буду контролировать процесс, но основную работу делаешь ты сам.

Я вложил несколько кристаллов в его ладони и положил свои руки поверх, создавая замкнутый контур.

— Начинай. Медленно.

Первая волна энергии вошла плавно — Егор уже умел принимать силу. Но когда поток усилился, началось самое сложное. Его магическое ядро сопротивлялось изменениям, словно упрямый металл, не желающий принимать новую форму.

— Не дави силой, — направлял я. — Представь, что закаляешь клинок. Нужна не грубая сила, а точный контроль температуры.

Парень кивнул, стиснув зубы. По его лицу струился пот, мышцы дрожали от напряжения. Я чувствовал через наше соединение, как его ядро медленно, неохотно начинает расширяться.

— Мёд, — скомандовал я.

Не открывая глаз, Егор потянулся к плошке и сделал несколько глотков. Сладость помогла стабилизировать поток.

Вторая треть энергии входила мучительно. Это был момент истины — либо ядро примет новую структуру, либо отторгнет избыток силы. Егор застонал, его пальцы побелели от напряжения.

— Держись. Ты почти справился.

И тут произошёл прорыв. Я почувствовал, как его магическое ядро словно «щёлкнуло», принимая новую конфигурацию. Оставшаяся энергия хлынула внутрь уже без сопротивления.

Кристаллы рассыпались в прах. Егор обмяк, тяжело дыша, но в его глазах горел триумф.

— Я… я чувствую, — прошептал он удивлённо. — Вся кузница отсюда… весь острог… я чувствую каждый кусок металла в радиусе сотни метров!

— Поздравляю, — улыбнулся я, помогая ему подняться. — Ты теперь Ученик первой ступени. Твоя чувствительность к металлу возросла в разы, контроль станет точнее, а выносливость при работе с магией увеличится.

Мы вышли из круга. Вечерняя прохлада приятно остужала разгорячённую кожу. Егор накинул рубаху и сел на лавку, всё ещё переполненный новыми ощущениями.

— Наставник, можно вопрос? Отец… он теперь гордится мной. После вашего разговора с ним, после дебатов. Вчера даже предложил вместе выковать особый клинок — с магическим усилением, как вы показывали. Но иногда я вижу в его глазах страх. Боится, что я уйду из кузницы навсегда.

— И что ты об этом думаешь?

— Я люблю ремесло. Люблю создавать вещи своими руками. Но также хочу защищать Угрюм, быть полезным в бою. Разве нельзя совместить и то, и другое?

— Можно и нужно, — кивнул я. — Лучший воин — тот, кто понимает своё оружие. А кто поймёт его лучше того, кто способен выковать? Твой путь, Егор — это путь воина и ремесленника. Днём ты будешь создавать, а когда придёт нужда — защищать созданное.

Парень улыбнулся с явным облегчением.

— Спасибо, наставник. За всё. За обучение, за веру в меня, за разговор с отцом.

— Это моя обязанность как учителя. А твоя — не подвести моё доверие. Иди домой, отдохни. Завтра начнём осваивать новые техники и заклинания. И Егор… помни о нашем разговоре про друзей. В ближайшие дни многие захотят проверить твою новую силу. Не дай втянуть себя в глупые споры и показательные поединки.

— Понял, наставник. До завтра!

Я смотрел, как он уходит — усталый, но с гордо расправленными плечами. В нём было то упорство и честность, которые делают из обычных людей настоящих мастеров.

После этого я вернулся в дом и достал из сейфа три средних кристалла Эссенции. Парень хорошо справился с прорывом, но теперь настала моя очередь. Как показала атака на Алтынкалу мой ранг Мастера уже не соответствовал растущим вызовам. Нужно было брать следующую вершину.

Через пять минут я сел во дворе, положив кристаллы перед собой. Процедура была отработана до автоматизма — энергетические спирали, правильное дыхание, постепенное втягивание силы. Первый кристалл вошёл легко, второй потребовал усилий, третий жёг изнутри, расширяя магические каналы.

Когда последняя капля энергии усвоилась, я почувствовал изменение. Резерв вырос до 1387 капель. Граница с рангом Магистра была близка — оставалось пройти испытание — Разрушение внутренних оков, как называли его в моём времени. Нужно выбрать день и подготовиться к испытанию, которое либо возвысит, либо уничтожит.

Внезапно по телу прокатилась волна холода. Не обычного — некротического. Мёртвая энергия била откуда-то с севера, где находилась шахта. Я вскочил и бросился в кабинет, где лежал мой магофон. Тот уже заходился на столе истерическим звоном.

— Воевода! Воевода! — голос Никиты Вершинина сорвался на крик. — На шахте! Мы пробили нижний пласт и…

В трубке раздался грохот, чей-то крик, затем связь оборвалась. Я выбежал из кабинета, на ходу отдавая приказы. Что бы ни скрывалось под Сумеречной сталью, оно только что проснулось. И судя по силе некротического выброса — это было что-то древнее и очень злое.