Император Пограничья 11

Глава 19

Масляная лампа отбрасывала неровные тени на стены кабинета, превращая простую комнату в подобие пещеры. Степан Дроздов сидел за массивным дубовым столом, склонившись над толстой тетрадью. Перо скрипело по бумаге, оставляя аккуратные строчки. «Истинный путь объединения» — так он назвал свой труд, который писал уже третий месяц.

На стене напротив висела самодельная карта региона. Красными крестами помечены деревни-цели, чёрными — уже подчинившиеся его воле. Восемь чёрных крестов. Скоро будет девять. Или десять, если повезёт.

Рядом с тетрадью лежал потрёпанный дневник в кожаном переплёте. Каждая страница испещрена выдержками из речей Платонова, тщательно переписанными из Эфирнета. Подчёркивания красными чернилами, пометки на полях: «слишком мягко», «компромисс = слабость», «аристократы развратили идею».

Дроздов отложил перо, потёр виски. В свои сорок пять он выглядел старше — седина пробивалась не только в коротко стриженных волосах, но и в неухоженной бороде. Глубокие морщины избороздили лоб, а глаза… В них плескалось что-то тяжёлое, словно на дне колодца лежал камень, который никак не вытащить.

Стук в дверь прервал его размышления.

— Входи, — бросил воевода, не поднимая головы.

В кабинет ввалился запыхавшийся гонец — молодой парень лет двадцати, весь взмокший несмотря на вечернюю прохладу.

— Воевода, из Малых Борков ответ пришёл. Староста Кузьмич отказывается признавать вашу власть. Говорит, мол, у них свой уклад, и чужие порядки им не по душе.

Дроздов медленно поднял взгляд. Гонец невольно попятился — от воеводы исходила волна холодного, почти осязаемого ужаса. Талант Степана проявлялся помимо его воли, когда он испытывал сильные эмоции.

— Свой уклад, — повторил Дроздов, делая пометку в списке на столе. — Каждый раз одно и то же. Свой уклад, свои проблемы, своя жизнь. — Он аккуратно поставил крестик напротив названия деревни. — Готовь отряд. Выступаем на рассвете. Пятьдесят человек хватит для воспитательной акции.

Гонец замялся, переминаясь с ноги на ногу.

— Что ещё? — холодно поинтересовался воевода.

— В Малых Борках… там же дети, воевода. Может, стоит сначала ещё раз попытаться договориться?

Вопрос словно ударил Дроздова под дых. Его лицо на мгновение исказилось, затем стало совершенно бесстрастным. Он встал из-за стола, подошёл к окну. За стеклом чернела ночь.

— Дети, — произнёс он тихо. — Я тоже когда-то верил, что можно договориться. Что люди способны понять необходимость единства без… крайних мер.

Взгляд воеводы затуманился, устремляясь куда-то в прошлое.

Двадцать лет назад.

Деревня Сосновка встречала весну тревожными слухами о надвигающемся Гоне. Молодой Степан Дроздов, тогда ещё помощник старосты, стоял перед собранием деревенских старейшин.

— Нам нужно объединиться с соседями, — горячо убеждал он. — Вместе мы выстоим. Построим общие укрепления, организуем дежурства, распределим припасы.

Старики переглянулись. Кузнец Архип хмыкнул в седые усы:

— Каждый сам за себя, парень. Так повелось испокон веков. Что нам до чужих проблем?

— Но Бздыхи не разбирают, чья деревня! — не сдавался Степан. — Они придут ко всем!

— Вот и пусть каждый сам защищается, — отрезал староста. — Нечего чужих нахлебников кормить.

Единственной, кто поддержала Степана, была его невеста Марфа — девушка с русыми косами и добрыми голубыми глазами. Она верила в него, верила в идею общего блага.

Следующие недели Дроздов провёл в разъездах. Кривцы, Дубровка, Каменка, Берёзовка — везде один ответ: «У нас свои проблемы», «Чего ради кормить чужих», «Справимся сами». Только две деревни из десяти согласились на взаимопомощь.

Гон пришёл внезапно, как всегда. Первую волну Сосновка отбила — Степан со своим отрядом ополченцев держал северную околицу. Стрельба, крики, кровь на снегу. Выстояли.

— Гонцов к союзникам! — приказал он, вытирая чужую кровь с лица. — Пусть пришлют подмогу, как договаривались!

Ответ пришёл через час: «Сами отбивайтесь. У нас тоже проблемы».

Вторая волна не заставила себя ждать. Степан с остатками ополчения бился на северной окраине, не зная, что основной удар пришёлся с юга. Когда добрался до центра деревни, было уже поздно. Дом Марфы полыхал — масляная лампа опрокинулась в схватке. Девушка лежала у порога, выпитая досуха. Никаких физических повреждений, лишь лицо белее мела.

Степан упал на колени, прижимая её к себе. Марфа смотрела раскрытыми глазами в потолок, но в них уже не было жизни — только пустота. Губы были неподвижны, но ему почудилось, будто она шепчет:

— Почему… почему никто не пришёл?

Вопрос, который он сам вложил в её безмолвные уста, остался без ответа.

После гибели невесты Степан покинул Пограничье. Вступил в княжескую армию, дослужился до капитана. Десять лет железной рукой наводил порядок в гарнизонах. Но методы его были слишком жестокими даже для армии. Когда он приказал подвергнуть децимации роту за трусость — казнить каждого десятого, — один из генералов лично вмешался. Разжаловал, лишил звания. И в наказание отправил обратно в Пограничье — воеводой в захолустный Николополье.

«Научись различать твёрдость и жестокость», — сказал тогда офицер.

Однако Дроздов знал: начальство просто не понимает. Никто не понимает, что только через абсолютный страх можно добиться абсолютного повиновения. А без повиновения не будет единства. Без единства — только смерть.

Дроздов моргнул, возвращаясь в настоящее. Гонец всё ещё стоял у двери, ожидая указаний.

— Дети, которые не познают потерь, вырастут такими же эгоистами, как их родители, — холодно произнёс воевода. — Страх и боль — единственные учителя, способные преодолеть человеческую трусость и близорукость. Если бы двадцать лет назад кто-то железной рукой заставил деревни объединиться, моя Марфа была бы жива. И тысячи других.

«История оправдает жестокость, — думал Степан, — если она служит благой цели. Платонов поймёт. Когда-нибудь поймёт, что мягкость — это предательство по отношению к будущим жертвам. Что единственный способ спасти Пограничье — заставить его объединиться. Любой ценой».

Он вернулся к столу, достал исписанный лист. Ему нужно было услышать свои мысли вслух, убедиться в их правильности. Да и парню полезно будет понять, за что они сражаются. Слишком многие в его отряде просто выполняют приказы, не понимая великой цели.

— Слушай внимательно. Это фрагмент из моего манифеста.

Дроздов начал читать ровным, лишённым эмоций голосом:

— «Воевода Платонов показал путь, но споткнулся на полдороге. Он говорит правильные слова об объединении, о силе, о необходимости защищать Пограничье. Но что он делает? Заигрывает с аристократами, ищет компромиссы, проповедует мягкость там, где нужна твёрдость. Он выковал меч, но боится обагрить его кровью. Только через кровь предателей и эгоистов можно построить истинное единство. Каждый повешенный староста — это урок остальным. Каждый взятый заложник — гарантия повиновения. Истинное объединение требует железной воли и готовности идти до конца».

Воевода отложил лист, посмотрел на гонца.

— Вот ради чего мы действуем. А когда я объединю весь регион, когда создам армию из тех, кто познал истинную цену единства… — Дроздов помолчал, глядя на карту. — Тогда пойду в Угрюм. Покажу Платонову, как нужно было действовать с самого начала. Очищу его учение от скверны компромиссов.

Система Степана была проста и эффективна. Каждая деревня должна выставить треть мужчин в его армию. Отказываешься — дети упрямвцев становятся заложниками. Снова отказываешься — публичная казнь главы семейства перед всей деревней. Заставлял их перед смертью читать вслух речь Платонова о необходимости объединения — пусть слова въедаются в память живых вместе с хрипами умирающих.

Месяц назад в деревне Криницы попытались оказать сопротивление. Дроздов сжёг пару домов, а выживших заставил своими руками вешать зачинщиков бунта. Теперь Криницы — самая послушная из всех его деревень. Страх сделал то, что не смогли сделать уговоры. Потому что лучше сейчас сжечь два дома, чем потом смотреть как во время Гона всё поселение превращается в пиршество для воронья…

Воевода отложил лист, повернулся к гонцу:

— Иди. Готовь людей, — произнёс он, но тут же резко обернулся к гонцу, глаза сузились. — Стой. Ты долго ехал из Малых Борков. С кем говорил по дороге?

— Ни с кем, воевода, клянусь! Прямиком к вам!

— Клянёшься? — Степан подошёл ближе, его Талант окутал парня волной иррационального ужаса. — А что это за пыль на левом сапоге? Не такая, как на правом. Заезжал куда-то?

— Это… конь споткнулся у ручья, пришлось слезть, проверить копыта…

— У ручья. — Дроздов кружил вокруг гонца, как хищник. — И никого там не встретил? Может, рыбака какого? Или пастуха? Им ведь интересно, куда это гонец воеводы так спешит?

Парень весь вспотел от страха.

— Воевода, я правда никому ничего…

— Ладно. Иди. Но запомни — у меня везде глаза и уши. Если узнаю, что болтал…

Гонец выскочил из кабинета. Дроздов подошёл к узкому оконцу, проводив его подозрительным взглядом. После той истории с деревней Сосновка он никому не верил до конца. Предательство может прийти откуда угодно. Даже от своих.

Воевода приблизился к стене, где у окна стояла его глефа — грубая копия оружия Платонова, выкованная местным кузнецом. Сталь была обычной, без магических свойств, но символ оставался символом.

Чувствуя холод стали, Степан провёл пальцем по лезвию. Острая кромка распорола кожу, оставив тонкий алый след. Капля крови сорвалась с пальца, упав на пол.

— Он показал дорогу, но сам по ней не пошёл… — прошептал мужчина.

Вторая капля крови упала на карту, расплываясь алым пятном прямо на отметке Угрюма.

В дверь снова постучали. Вошёл помощник — худощавый мужчина с бегающими глазками.

— Воевода, прибыли старосты из двух деревень. Готовы принести присягу.

— Хорошо, — кивнул Дроздов. — Но сначала пусть посмотрят на виселицы во дворе. Пусть увидят, что ждёт предателей. И приведите их детей. Пора знакомиться с новыми… гостями. Они поживут у нас, пока их родители не докажут верность общему делу.

Помощник кивнул и вышел. Дроздов остался один. Его взгляд скользнул по стене, где в простой деревянной раме висел портрет — грубо нарисованный углём женский профиль. Марфа улыбалась с пожелтевшей бумаги.

Под портретом рукой Дроздова было выведено: «Они заплатят за каждого, кто погиб из-за трусости и эгоизма».

За окном начинало светать. Скоро отряд выступит к Малым Боркам. Ещё одна деревня познает цену эгоизма. Ещё один шаг к великой цели.

Дроздов отложил перо и закрыл глаза. Перед внутренним взором встало лицо Марфы — не с портрета, а живое, каким он помнил его в последние мгновения.

«Почему никто не пришёл?»

— Теперь придут, — прошептал он в пустоту. — Придут, потому что будут бояться не прийти. И это единственный способ. Единственный.

Масляная лампа чадила, бросая пляшущие тени на карту с красными и чёрными крестами. Скоро красных станет меньше. А чёрных — больше. И когда-нибудь вся карта почернеет под железной рукой того, кто не боится делать то, что должно быть сделано.

Рассвет окрасил небо в багровые тона — подходящий цвет для того, что должно произойти в Малых Борках.

Гудки тянулись долго, но наконец трубку взяли снова.

— Старший следователь Волков слушает, — раздался знакомый скрипучий голос, который я узнал бы из тысячи.

— Добрый вечер, Лука Северьянович, — произнёс я максимально нейтральным тоном. — Маркграф Платонов. Найдётся минутка?

Пауза затянулась на несколько секунд. Слышно было, как дознаватель тяжело дышит в трубку.

— Платонов!.. — процедил он наконец. — Разве я мог бы вас забыть. Полгода назад вы убили моего свидетеля. Петрович мёртв, мы оба это знаем.

Я улыбнулся, хотя он и не мог этого видеть.

— Понятия не имею, о чём вы.

— Не прикидывайтесь дураком, маркграф. Вам это не идёт, — голос Волкова стал жёстче. — Зачем звоните? И с какой стати маркграф Сергиева Посада обращается к служащему Владимирского приказа? У вас там своя юрисдикция.

— Речь не обо мне, а о Пограничье. У вас там воевода Николополья совсем берега потерял. Степан Дроздов, слышали о таком?

— Нет. Что с ним? — в голосе дознавателя усилилась настороженность.

Я кратко изложил ситуацию. Волков молчал. Потом раздался скрип — видимо, откинулся на спинку кресла.

— И с чего вдруг такая гражданская сознательность, маркграф? — процедил он сквозь зубы. — Год назад вы убили человека прямо у меня под носом, а теперь изображаете блюстителя закона? Что, конкуренция в Пограничье обострилась? Или это попытка отвести от себя подозрения? Или Дроздов перешёл вам дорогу в ваших тёмных делишках?

Я мысленно усмехнулся его подозрительности, но решил не тратить время на препирательства.

— Волков, — мой голос стал холоднее. — Мне плевать, что вы обо мне думаете. Но когда какой-то выродок цитирует мои речи, сжигая людей заживо, это становится моей проблемой. Хотите ловить преступника — хорошо. Не хотите — я разберусь сам. В конце концов это вопрос элементарной человечности. Решайте.

Долгая пауза, потом скрипучий вздох.

— Ладно, проверю по своим каналам. Но если это ложный донос, маркграф, я добавлю его к вашему списку преступлений.

— Проверяйте. Завтра он собирается атаковать Иванищи — деревню воеводы Ракитина. У того полсотни бойцов против трёх сотен Дроздова.

— Посмотрим, — буркнул Волков и повесил трубку.

Утром я сидел в кабинете, изучая досье, которое прислал Коршунов. Родион, как всегда, сработал быстро и эффективно. Из документов вырисовывался портрет человека, сломленного трагедией двадцатилетней давности — потеря невесты во время Гона превратила Степана Дроздова в фанатика. Год назад назад его разжаловали из армии за попытку децимации собственной роты, сослали воеводой в захолустье. А месяц назад он окончательно сорвался — начал силой объединять Пограничье, используя мои идеи как оправдание террора.

Особенности: Талант внушения страха и патологическая подозрительность. Сам по себе Талант не очень сильный, но в сочетании с жестокостью создаёт нужный эффект.

Магофон снова зазвонил. Волков.

— Маркграф, — начал он без приветствия. — Доложил начальству. Ответ предсказуемый: «недостаточно ресурсов», «требуется дополнительная проверка». Но мы с вами оба понимаем истинную причину.

Я хмыкнул. Конечно, понимаем. Князь Сабуров не хочет даже косвенно помогать мне.

— Однако, — продолжил дознаватель, и в его голосе появились странные нотки, — я не могу позволить творить беззаконие на территории Владимирского княжества. Даже если начальство закрывает на это глаза. Поэтому… — он помолчал, словно слова давались ему с трудом, — предлагаю временное сотрудничество. Вы даёте мне людей и ресурсы для ареста Дроздова, я оформляю это как официальную операцию Владимирского приказа. Преступника задержим по закону, вы получаете легальную защиту своих союзников. Наши личные счёты отложим до лучших времён.

Интересный поворот. Принципиальный Волков готов работать со мной ради торжества закона. Даже зная, что я убил Петровича.

— Согласен, — ответил я. — Сколько людей вам нужно?

— Полсотни хороших бойцов. И желательно мага хотя бы ранга Мастера — против Таланта Дроздова.

— Будет сделано. Где встречаемся?

— В Каменке, это между Николопольем и Иванищами. Через три часа. И маркграф… — голос стал жёстче, — не вздумайте использовать эту операцию для своих тёмных дел. Я буду следить.

— А вы не вздумайте учить меня, дознаватель. Мои люди будут в Каменке. Постарайтесь не опоздать.

Положив трубку, я задумался. Волков — человек неприятный, но принципиальный. Год назад он приехал арестовать меня за убийство Гривина, и только отсутствие доказательств заставило его отступить.

И вот теперь мы временные союзники. Ирония судьбы. Но в одном дознаватель прав — Дроздова нужно остановить. И если для этого придётся поработать с Волковым, что ж, я готов.

Набрав номер Черкасского, я коротко объяснил ситуацию.

— Тимур, собери полсотни лучших бойцов во главе с Кузьмичом. Немедленно выступаем в Каменку.

— Понял, воевода.

— И пяток пулемётов пусть возьмут. Лишними не будут. Противник может оказать сопротивление.

Следующий звонок — Крылову.

— Григорий Мартынович, помните, я говорил, что попробую решить вопрос с Дроздовым по закону?

— Помню, воевода. И как, сработало? — в голосе слышалась ирония.

— Как ни странно, частично да. Дознаватель Волков готов провести арест, но неофициально, с моей помощью.

Пауза.

— Ну вот, а вы не верили в силу закона!

Последний звонок — Ракитину.

— Руслан, держись ещё несколько часов. Мы выступаем против Дроздова прямо сейчас. Официально, под эгидой Владимирского Сыскного приказа.

— Серьёзно? — недоверчиво переспросил воевода Иванищей. — Владимир согласился вмешаться?

— Скажем так, один принципиальный дознаватель решил исполнить свой долг вопреки начальству. Но документы будут настоящие, арест — законный.

— Спасибо, Прохор. Мы уже готовимся к осаде, но против трёхсот человек долго бы не продержались.

Откинувшись в кресле, я посмотрел в окно. Сегодня предстоит интересный день. Арестовывать самозваного «ученика» вместе с человеком, который не так давно пытался арестовать меня самого.

Мир полон иронии.