Император Пограничья 11

Глава 20

Два внедорожника и армейский грузовик въехали в Каменку под моросящим дождём. Деревня выглядела заброшенной — ставни закрыты, улицы пусты, только несколько любопытных лиц мелькнули в окнах. Я сидел в Муромце рядом с Безбородко, который невозмутимо крутил баранку. За нами, а также в грузовом отсеке, разместились пятеро старших дружинников. Бурлаком управлял Черкасский, Крестовский занял место сбоку от водителя. Компанию им составили ещё четверо наших бойцов. В грузовике проклинали колдобины остальные сорок один дружинник с автоматами и пулемётами наготове.

На центральной площади у колодца нас уже ждали. Десяток драгун в форме Владимирского приказа восседали на лошадях, а впереди — знакомая сухощавая фигура в чёрном плаще, под которым угадывался серый мундир.

— Приехали быстро, маркграф, — Волков не здоровался, его скрипучий голос звучал ещё более напряжённо, чем обычно. — Боялся, не успеете.

Я вышел из машины, за мной последовали мои люди. Черкасский держал руку у кобуры с магическим жезлом, Крестовский напрягся, готовый к трансформации. Из грузовика начали выпрыгивать бойцы, занимая позиции.

— Что-то случилось, дознаватель? — спросил я, отмечая странное выражение на лице Волкова.

— Случилось, — он достал из кармана магофон. — Только что пришёл приказ из Владимира. С высшим приоритетом, напрямую от канцелярии князя.

Волков включил устройство, и начал монотонно зачитывать:

— Именем Его Светлости князя Владимирского, воевода Николополья Степан Дроздов объявляется ревностным защитником порядка и законности в Пограничье. За выдающиеся заслуги в объединении разрозненных поселений и наведении должной дисциплины среди местного населения, назначается наместником Владимирского княжества в Пограничье с чрезвычайными полномочиями…

Я слушал, анализируя каждое слово. Наместник — представитель княжеской власти в регионе, фактически местный диктатор с правом творить суд и расправу от имени князя. И эту должность получил садист, вешающий людей и берущий детей в заложники.

Мысли закрутились, выстраивая логическую цепочку. Волков докладывал о Дроздове вчера вечером, рассказал о его методах, о жалобах населения. И вместо ареста князь Сабуров… поощрил его? Нет, тут другое. Князь прекрасно знал, кто я такой. Знал о моём влиянии в Пограничье. И теперь официально поставил против меня человека, искажающего мои идеи до неузнаваемости.

Изящная ловушка — либо я терплю существование «наместника», дискредитирующего всё, за что борюсь, либо выступаю против официального представителя власти из соседнего княжества, что можно трактовать, как незаконные боевые действия. Михаил, сучий потрох, Фёдорович знал, что я не смогу проигнорировать творящиеся бесчинства, и намеренно провоцировал меня.

— Это ещё не всё, — голос дознавателя вернул меня к реальности.

Он продолжил вещать:

— Дознавателю Волкову приказывается немедленно арестовать самозванца Прохора Платонова за незаконное вмешательство в дела Владимирского княжества, самоуправство и подстрекательство к мятежу…

Я поднял взгляд на дознавателя. Его драгуны переминались с ноги на ногу, поглядывая на моих пятьдесят бойцов. Арифметика была простой — десять против полусотни, да ещё с пулемётами. Волков это понимал не хуже меня.

— Ну что, арестовывать будете? — спросил я с лёгкой иронией в голосе.

Волков выключил магофон и долго молчал, глядя куда-то мимо меня. Потом тяжело вздохнул и снял фуражку, провёл рукой по редеющим волосам.

— Знаете, маркграф, я не для того шёл на службу, чтобы позволять всяким мерзавцам творить беспредел под прикрытием княжеской грамоты, — его голос звучал устало и горько. — Двадцать лет служил закону. Верил, что правосудие существует. А оказалось…

Он помолчал, потом продолжил:

— Не могу я вас арестовать. Не могу и помочь открыто — приказ есть приказ. Но если местные жители вдруг решат, что ваши действия против Дроздова санкционированы княжеской властью… — Волков пожал плечами. — Это уже их дело. Я могу только сопроводить вас, присутствовать при разбирательстве. Как официальный наблюдатель.

Я понял намёк. Волков давал мне карт-бланш, прикрываясь формальным исполнением долга. Это был максимум, что он мог сделать, не нарушая присягу открыто.

— Правосудие — это роскошь, которую могут позволить себе только сильные, — закончил дознаватель с горечью. — Остальные довольствуются выживанием. Поехали, маркграф. Дроздов сейчас должен быть на пути в Иванищи. Если поспешим, может, успеем предотвратить резню.

Наша колонна приближалась по размытой дождём дороге к развилке, где тропа уходила в сторону Николополья и Иванищ. Волков мрачный, как туча, скакал вместе с драгунами, отбивая свой тощий зад на деревенских ухабах. Черкасский и Крестовский молчали на заднем сиденье — оба понимали, что предстоящая встреча может закончиться масштабным кровопролитием со вчерашними крестьянами, которых взбаламутил один паршивый выродок.

В грузовике позади нас бойцы проверяли оружие — щелчки затворов и металлический звон магазинов создавали привычную симфонию подготовки к бою.

Я достал магофон и набрал Ракитина.

— Руслан, как обстановка?

— Пока тихо, — голос молодого воеводы звучал напряжённо. — Дозоры ничего не докладывают. Если Дроздов выступил на рассвете, как планировал, он должен был уже появиться.

— Хорошо. Держи в курсе.

Значит, мы успевали перехватить его на марше. Я убрал артефакт и приказал Безбородко поворачивать на дорогу к Николополью. Волков последовал за нами, его драгуны держались на почтительном расстоянии от нашего грузовика.

Через полчаса из леса показались двое наших разведчиков — Евсей и Михаил, высланные из Угрюма ещё на рассвете. Оба запыхавшиеся, с автоматами наперевес.

— Воевода, там такое творится! — выпалил Евсей, подбегая к машине. — Отряд Дроздова в полном беспорядке! Половина разбежалась, остальные дерутся между собой!

Я вышел из машины, за мной последовали остальные. Волков тоже подошёл ближе, прислушиваясь.

— Докладывай подробнее.

— Мы подобрались на полкилометра, — Михаил перевёл дыхание, — там хаос полный. Офицеры пытаются навести порядок, но солдаты не слушаются. Кричат что-то про восстание в тылу.

В этот момент в небе закружил Скальд.

«Ну что там, приятель?» — мысленно обратился я к ворону.

«О, какие люди! — ворчливый голос фамильяра напоминал скрип половицы. — Сам хозяин соизволил поинтересоваться! А я тут, между прочим, с самого утра летаю без перерыва! Крылья отваливаются! Знаешь, сколько километров намотал?»

«Давай без прелюдий», — мысленно оборвал я его причитания.

Ворон театрально вздохнул.

'В Криницах местные подпёрли брёвнами казарму и подожгли — весь гарнизон Дроздова поджарился, как цыплята на вертеле!

Это ж насколько нужно было замордовать людей, чтобы они решились на такую жестокость?..

«В Дубровке связали охрану, пока те дрыхли. И это только начало — везде старосты объявляют о неподчинении этому мерзавцу!»

«Молодец».

«Молодец? МОЛОДЕЦ⁈ — возмутился Скальд. — Я чуть крыло не вывихнул, пока за всем этим следил! И что я получу за такие старания? Небось, опять пару жалких орешков?»

«Будет тебе целая горсть орешков».

«Горсть? — в голосе ворона появились жадные нотки. — Большая⁈ Прям чтобы в две руки не вместилась, а⁈ И обязательно солёных? И может, парочку кристалликов сверху? Знаешь, для восстановления сил…»

«Посмотрим по результатам», — отрезал я

— Восстание в тылу подтверждается. В Криницах сожгли казарму с гарнизоном, в Дубровке связали охрану. Все восемь деревень поднялись.

— Вот это поворот, — присвистнул Черкасский.

Послышался топот множества копыт и скрип колёс. Из-за поворота показалась колонна всадников и несколько повозок. Впереди на взмыленном гнедом жеребце скакал Ракитин — взъерошенный, с горящими глазами. Он резко осадил коня, спрыгнул на землю.

— Не мог усидеть на месте! — крикнул он, подбегая ко мне. — Привёл сорок человек. Когда ты за мои деревни сражаешься, я что, в сторонке постою?

За ним спешивались его бойцы, из повозок выпрыгивали дружинники с автоматами «Вихрь-5», которые я передал Иванищам ещё до Гона. Не такие дисциплинированные, как мои ветераны, но уже прошедшие базовую подготовку под руководством моих инструкторов. В их движениях чувствовалась решимость людей, готовых защищать свою землю. Молодой воевода протянул мне руку, и я крепко пожал её.

— Рад подмоге, Руслан. Двинемся вместе?

— А то! — усмехнулся он и подкрутил свои гусарские усы, что выглядели не столь залихватски под непрерывным противным дождём.

Мы продолжили движение уже усиленной колонной. По мере приближения к отряду Дроздова звуки хаоса становились всё отчётливее — крики, ругань, отдельные выстрелы. Когда мы показались из леса, картина предстала во всей красе. Походный порядок полностью развалился. Группы солдат разбегались в разные стороны, другие пытались погасить пожары в обозе, третьи дрались между собой. В центре этого бедлама Дроздов с полусотней верных ему людей пытался восстановить хоть какое-то подобие порядка, размахивая своей грубой копией моей глефы.

При виде нашей объединённой колонны — почти сотни вооружённых бойцов — паника в отряде Дроздова усилилась. Солдаты бросали оружие и разбегались кто куда.

Я уже готовился отдать приказ атаковать, когда над вражеским лагерем взметнулось нечто белое на палке. Присмотревшись, я не поверил своим глазам — это были чьи-то подштанники, выполняющие роль парламентёрского флага.

— Это ещё что за бл… блистательный цирк? — пробормотал Крестовский.

Из толпы выделилась группа «офицеров», насколько это слово было применимо к разнородной ватаге бывших крестьян. Впереди шёл крепкий мужчина лет сорока в потрёпанной форме без знаков различия. За ним следовали ещё пятеро, все с поднятыми руками.

— Не стреляйте! — крикнул передний. — Мы хотим переговоров!

Я вышел вперёд, за мной последовали Евсей, Михаил и Ярослав с автоматами наготове и Волков. Дознаватель выглядел заинтересованным — такого поворота он явно не ожидал.

— Я маркграф Платонов. Говорите.

Мужчина остановился в десяти шагах.

— Иван Крюков, бывший сержант княжеской армии. Сейчас… был заместителем Дроздова. Мы хотим сдаться. В обмен на амнистию выдадим его вам.

— Предаёте своего командира? — Волков не скрывал презрения.

Крюков дёрнул щекой.

— Он больше не командир. Он юродивый. Полчаса назад прискакал гонец с вестями о восстаниях во всех восьми деревнях. Дроздов взбесился и тут же написал приказ, — бывший сержант достал из-за пазухи смятый листок. — Казнить всех детей-заложников в назидание бунтовщикам. Всех! Младшему четыре года… Это стало последней каплей.

Я взял бумагу. Почерк Дроздова, его подпись.

«В ответ на мятеж и предательство немедленно повесить всех заложников на площадях деревень для вразумления бунтовщиков и восстановления порядка…»

— Мы перехватили гонца, — продолжил Крюков. — Поняли, что дальше так нельзя. Половина людей и так сбежала, узнав о вашем приближении и восстаниях. Остальные… Мы просто хотим домой, маркграф. Мы не подписывались убивать детей.

Я кивнул Крюкову и ответил:

— Условия приемлемые. Идём к Дроздову.

Мы двинулись через хаос разваливающегося походного порядка. Повсюду валялось брошенное снаряжение, горела одна из повозок с припасами, солдаты Дроздова сидели прямо на дороге или бесцельно бродили по обочинам. При нашем приближении они шарахались в стороны, не поднимая глаз.

В центре колонны, у перевёрнутой повозки с грубо нарисованным гербом Николополья, толпилась кучка бойцов. Увидев нас, они расступились, открывая странную картину. Степан Дроздов сидел на земле прямо посреди дороги, руки связаны за спиной, но лицо его было совершенно спокойным. Даже умиротворённым.

— Платонов, — произнёс он ровным голосом, подняв на меня взгляд. В глазах плескалось что-то нездоровое, словно человек смотрел сквозь меня куда-то в пустоту. — Наконец-то. Я ждал вас.

Я остановился в пяти шагах от него. Волков встал рядом, его драгуны образовали полукруг. Ракитин с несколькими своими бойцами занял позицию слева.

— Ждал? — я присел на корточки, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. — И чего же ты ждал, Дроздов?

Он улыбнулся — жуткая улыбка человека, потерявшего связь с реальностью.

— Проверки. Испытания. Ты пришёл показать мне мою слабость, не так ли? Как все остальные. Как она тогда…

— О чём ты говоришь?

— О необходимых жертвах, маркграф. — Дроздов наклонил голову набок, изучая меня. — Ты проповедуешь единство, но не готов платить его цену. Страх — единственная валюта, которую понимают люди. Боль — единственный учитель. Я это понял двадцать лет назад, когда Марфа… когда они все предали…

Его голос сорвался на последнем слове. Я видел, как под кожей на его висках пульсируют вены.

— Ты искажаешь мои идеи, — сказал я жёстко. — Используешь их как оправдание для садизма.

— Искажаю? — Дроздов вдруг рассмеялся. Низкий, истеричный смех полоумного. — Искажаю⁈ Я довожу их до логического конца! Ты говоришь красивые слова, а я делаю грязную работу! Кто-то должен быть палачом, чтобы остальные могли играть в благородство!

Смех становился всё громче, всё безумнее. И вдруг я почувствовал это — волна чистого, первобытного ужаса, исходящая от него. Его Талант вырвался из-под контроля.

— Они снова предали! — завопил Дроздов, дёргаясь в путах. — Как тогда! Все предают! ВСЕ!

Волна ужаса накрыла лагерь. Я устоял, укрепив сознания ближайших ко мне людей заклинанием Крепость духа, но вокруг начался ад. Солдаты Дроздова закричали, увидев в товарищах чудовищ. Раздались первые выстрелы — обезумевшие от страха люди открыли огонь друг по другу.

— Пощады! — кто-то упал на колени перед пустым местом, моля невидимых врагов. — Не убивайте!

Лошади Ракитина взвились на дыбы, сбрасывая всадников. Даже мои закалённые бойцы начали пятиться. Один выронил автомат, второй прижался спиной к колесу телеги, целясь во все стороны. Волков побелел как мел, его драгуны в панике отступали.

Я поднялся, концентрируя силу. Металл откликнулся на мой зов — десятки единиц оружия вырвались из рук обезумевших солдат, взмывая в воздух. Автоматы, пистолеты, ножи — всё полетело вверх, образуя смертоносное облако над лагерем.

Но этого было мало. Паника распространялась как лесной пожар. Люди душили друг друга голыми руками, кто-то бил товарища лицом о подвернувшейся булыжник, видя демонов там, где были соратники.

Я собрал всю свою волю и выпустил Императорскую волю:

— ПРЕКРАТИТЬ!

Мой приказ ударил по лагерю как молот. Дерущиеся замерли, обезумевшие моргнули, возвращаясь в реальность. Талант Дроздова всё ещё бился о мою команду, но Императорская воля оказалась сильнее.

Дроздов корчился на земле. Кровь текла из носа, из ушей, из уголков глаз. Перенапряжение Таланта разрушало его изнутри.

— Марфа… — прохрипел он, глядя уже не на меня, а куда-то сквозь. — Марфа, прости… Я хотел… чтобы никто больше…

Я опустился рядом с ним. Несмотря на всё, что он сделал, умирающий человек вызывал брезгливую жалость.

— Почему ты решил, что имеешь право говорить от моего имени? — спросил я тихо.

Его глаза на миг прояснились.

— Твоё имя… твои слова… — Степан закашлялся кровью. — Но он сказал правду… человек в маске… месяц назад… пришёл ночью…

Я напрягся.

Человек в маске?

— Какой человек? О чём ты говоришь?

— Сказал… что ты предатель идеи… что только жёсткость… только страх… — Дроздов хватал ртом воздух. — Он что-то сделал со мной… боль стала острее… ярче… не мог больше терпеть… Марфа кричала во снах громче…

— Как он выглядел? Имя?

— Не знаю… маска… но глаза… холодные… Сказал, что я послужу высшей цели…

Дроздов забился в конвульсиях. Его тело выгнулось дугой, он испустил последний хрип:

— Почему никто… не пришёл?..

И умер.

В лагере стояла мёртвая тишина. Десятки раненых стонали, кто-то плакал. Воздух пах кровью и порохом.

Я закрыл глаза мёртвому воеводе и поднялся. Ещё одна жертва чьей-то игры. Кто-то использовал сломленного человека как оружие против меня, усилив его травму и направив безумие в нужное русло.

Волков молча доставал блокнот и начал писать. Его драгуны занимались ранеными, оказывая первую помощь тем, кто пострадал в панике. Ракитин со своими людьми помогал разоружать остатки армии Дроздова — около сотни деморализованных солдат, которые покорно складывали оружие в кучу.

— Протокол составлен, — дознаватель подошёл ко мне через полчаса. — Степан Дроздов погиб при попытке сопротивления законному аресту. Его незаконно созданная вооружённая группировка разоружена и распущена.

Я кивнул. Бюрократическая формулировка скрывала весь ужас произошедшего — безумие, смерть, детей-заложников. Однако Лука Северьянович делал, что мог в рамках системы.

— Едем в Николополье, — сказал я. — Нужно освободить заложников.

Дорога заняла час. Деревня встретило нас мёртвой тишиной. Жители попрятались по домам, на улицах ни души. Только у дома воеводы толпились люди. Быстрый опрос показал, что это старосты из восьми подчинённых деревень, приехавшие за своими детьми.

Те содержались в большом амбаре за домом. Около тридцати ребятишек от четырёх до четырнадцати лет. Грязные, испуганные, но живые. Когда открыли двери, малыши бросились к родителям с плачем. Я нахмурился — эта картина слишком напоминала мне другие времена, другие войны, где дети всегда платили за амбиции взрослых.

Когда первая радость встречи улеглась, старосты собрались во дворе. Седой мужчина из Криниц первым подошёл ко мне.

— Спасибо, воевода Платонов. Если бы не вы… — он запнулся, глядя на своего восьмилетнего сына, вцепившегося в его руку.

— Если бы знал, о том, что здесь творится, — ответил я, — приехал бы раньше.

— Мы знаем, кто вы, — заговорила женщина-староста из Дубровки. — Слышали о ваших речах. О единстве, о защите Пограничья. Красивые слова.

В её голосе звучала горечь. Я понимал почему.

— Дроздов тоже говорил красивые слова, — продолжила она. — Цитировал вас. А потом вешал несогласных и брал наших детей. Простите, маркграф, но мы насмотрелись на то, к чему ведут речи об объединении.

Остальные старосты закивали. В их глазах читался страх — не передо мной, а перед самой идеей, которую я представлял.

— Мы не хотим вашей защиты, — твёрдо сказал староста Криниц. — Не хотим ничьей защиты. Просто оставьте нас в покое. Мы сами разберёмся.

Горькая ирония ситуации обожгла горло. Дроздов, пытаясь силой создать единство, добился обратного — посеял недоверие на годы вперёд. Его террор стал прививкой против любых попыток объединения.

Я поднялся на ступени воеводского дома, чтобы все могли меня видеть.

— Я не буду вас убеждать, — начал я. — Не буду говорить красивых слов о единстве и общем благе. Вы правы — слова легко превратить в оружие. Дроздов доказал это.

Толпа затихла, ожидая продолжения.

— У вас есть право выбирать свою судьбу. Это право важнее любых идей и концепций. Если хотите жить отдельно — живите. Если решите, что вам нужна помощь против Бездушных — обращайтесь. Не как подданные к сюзерену, а как соседи к соседу. Я не требую поклонения, не беру заложников, не навязываю свою волю.

Я сделал паузу, обводя взглядом лица старост.

— Единственное, что предлагаю — честная торговля. Ваши трофеи и Реликты в обмен на оружие и припасы. Никаких обязательств, никакой зависимости. Просто взаимная выгода.

Старосты переглянулись. В их глазах недоверие боролось с расчётом. Наконец, женщина из Дубровки кивнула.

— Торговля — это мы можем обсудить. Но только торговля, маркграф. Больше ничего.

— Договорились, — я спустился со ступеней.

Старосты начали расходиться, уводя детей. Волков подошёл ко мне, когда мы остались почти одни.

— Знаете, маркграф, князь Сабуров — умный человек, — тихо сказал дознаватель. — Он использовал вас обоих. И вас, и Дроздова. Один показал силу идеи, другой — её опасность. Теперь эти деревни никогда не объединятся. А разрозненные поселения легче контролировать из Владимира.

Я посмотрел на него. Собеседник криво усмехнулся.

— Будьте осторожны, Платонов. Князь играет в долгую игру, а вы для него — всего лишь фигура на доске.

— Спасибо за предупреждение, дознаватель.

— Не благодарите. Я просто делаю свою работу, — он направился к своим драгунам, но обернулся напоследок. — Правосудие торжествует, маркграф. Иногда странными путями, не так ли?..

После отъезда Волкова я вернулся в дом Дроздова. В его кабинете на столе лежала толстая тетрадь — тот самый манифест «Истинный путь объединения». Я пролистал страницы. Искажённые цитаты из моих речей, перемешанные с оправданиями насилия. Философия страха, возведённая в абсолют. И везде — имя Марфы, как молитва или проклятие.

Я вынес тетрадь во двор и поджёг. Пламя жадно лизало страницы, превращая безумные идеи в пепел. Черкасский и Ракитин молча стояли рядом.

— Он ведь искренне верил, — сказал вдруг Руслан. — Верил, что делает правильное дело.

— В этом и трагедия, — ответил я, глядя на догорающую тетрадь. — Самые страшные злодеяния совершают те, кто уверен в своей правоте.

Пламя погасло, оставив только горстку пепла. Я думал о тонкой грани между идеалистом и тираном. О том, как легко переступить эту черту, убедив себя в необходимости «жёстких мер». Дроздов начинал как человек, потерявший любимую из-за эгоизма соседей. А закончил как чудовище, крадущее детей.

Где та точка, после которой нет возврата? Когда благие намерения превращаются в дорогу в ад? Дроздов стал зеркалом, в котором я увидел самую уродливую версию своих идей. И самое страшное — я не могу отрицать, что это действительно моё отражение, пусть и искажённое до неузнаваемости.

Однако было в нём и то, чего во мне нет — старая травма, ставшая трещиной, через которую в него просочилось безумие. У каждого есть такие трещины. Вопрос лишь в том, чем каждый из нас пытается их заполнить.