Император Пограничья 11

Глава 18

Четыре дня назад

Утренний туман ещё не рассеялся над Угрюмом, когда Гаврила почувствовал руку на плече. Парень вздрогнул, рука дёрнулась к поясу, где обычно висела кобура, но остановилась на полпути. Воевода Платонов стоял рядом, спокойный и собранный, словно не заметил этого нервного движения.

— Пойдём, покидаем ножи, — произнёс Прохор негромко. — Тренировочная площадка сейчас пустая.

Гаврила кивнул, поднимаясь с лавки у избы. Всю ночь он не спал — стоило закрыть глаза, как перед ними вставали вспышки взрывов, искажённые лица врагов, разлетающиеся на куски тела. Холодный пот покрывал спину, хотя утро выдалось прохладным.

Они шли молча по пустынным улочкам острога. Жители ещё спали, только где-то вдалеке раздавался стук молота — кузнец Фрол начинал работу раньше всех. Гаврила косился на воеводу, пытаясь понять, зачем тот позвал его. После вчерашнего срыва в Смоленске парень ждал выговора, может, даже разжалования. Но Платонов шёл спокойно, посвистывая какую-то незнакомую мелодию.

Тренировочная площадка встретила их утренней тишиной. Мишени для стрельбы стояли в дальнем конце, соломенные чучела для рукопашного боя замерли в неестественных позах. Прохор подошёл к стойке с оружием и достал кожаный футляр. Внутри лежали метательные ножи — шесть штук, идеально сбалансированные, с матовыми клинками.

— Красота, — не удержался Гаврила, взяв один в руку. Вес идеальный, рукоять удобно ложилась в ладонь.

— Проверим, у кого глаз вернее? — предложил воевода, взвешивая нож на ладони.

— Так вы ж маг, воевода, — усмехнулся парень, пытаясь скрыть напряжение за привычной ухмылкой. — Как мне с вашей-то магией тягаться? Направите лезвие куда надо одной мыслью.

— Никакой магии, — покачал головой Прохор. — Только зоркий глаз и твёрдые руки. Честное состязание.

Они встали на отметку в десяти шагах от мишени. Гаврила сосредоточился, примериваясь. Рука дрогнула — перед глазами на миг мелькнуло воспоминание о блеске стали в руках наёмника. Парень сморгнул, заставляя себя сфокусироваться на круглой мишени. Метнул — нож вонзился чуть левее центра.

— Неплохо, — одобрил Платонов и метнул свой. Точно в яблочко.

Они продолжили метать по очереди. Гаврила старался, но руки предательски дрожали. Каждый бросок давался с трудом — тело помнило опасность, мышцы напрягались, готовые к бою или бегству.

— Откуда ты родом? — спросил воевода между бросками, словно невзначай.

— Из Крапивино, воевода. Деревня маленькая, в трёх днях пути отсюда была. Теперь нету её.

— Бездушные?

— Ага, — Гаврила метнул очередной нож, промахнувшись на ладонь. — В прошлый Гон смели. Я тогда совсем пацаном был. Отец меня в лес за дровами послал, а когда вернулся… — он замолчал, сглатывая комок в горле. — Одни головешки да трупы. Всех выпили твари проклятые.

— И ты остался один?

— Не совсем. Дядька в Угрюме жил, охотником был. К нему и подался. Он меня выучил, кормил, пока на ноги не встал. А как помер три года назад, я его ремесло подхватил.

Прохор кивнул, метая следующий нож. Снова в центр.

— В Алтынкале тяжело пришлось? — спросил он, не глядя на Гаврилу.

Парень замер с ножом в руке. Ладонь вспотела, пришлось вытереть её о штаны. Хотелось соврать, сказать, что всё нормально, что он боец, а не трус какой. Но слова сами полились из горла:

— Мины эти… — голос сорвался. Гаврила откашлялся. — Мы ж чуть на них не напоролись, воевода. Помните, как вы всех остановили? Ещё шаг, и… — он передёрнул плечами. — Я потом думал, вот так идёшь себе, и даже не знаешь, что смерть под ногами. Невидимая такая, подлая. Шагнул не туда — и всё, нету тебя. На куски разнесёт, даже понять не успеешь.

Метнул нож — тот пролетел мимо мишени, вонзившись в деревянный щит позади.

— Я в бою не боюсь, — продолжил Гаврила торопливо, словно оправдываясь. — Когда враг перед тобой, когда видишь его — это одно. Можно драться, можно победить или с честью пасть. А тут… тут даже драться не с кем. Просто земля под ногами, а в ней смерть спрятана.

— Что ещё? — мягко подтолкнул воевода.

Гаврила долго молчал, подбирая слова. Как объяснить то, что грызло его изнутри? Как признаться в том, что заставляло просыпаться в холодном поту?

— А потом вы… вы с княжной и другими магами… — голос стал совсем тихим. — Я видел, как вы стены обрушили. Как вы тот вихрь металлический создали. Больше сотни человек за минуту в фарш превратились. Кричали они… а потом тишина.

Парень опустил голову, разглядывая свои мозолистые руки. Слова лились сами собой, словно прорвало плотину:

— Я тогда понял, воевода. Вот я стрелок, может, даже хороший. Глаз у меня меткий, рука твёрдая была. Но против такого… — он махнул рукой в сторону Прохора. — Против магии вашей что я могу? Ничего. Вы взмахнёте рукой — и нет меня. Как тех наёмников. Даже убежать не успею, даже выстрелить. Просто мясо на убой.

Гаврила поднял глаза на воеводу, и в них читалась вся глубина его страха и отчаяния:

— Я всю жизнь думал, что если буду тренироваться, если стану лучшим бойцом — смогу защитить себя и других. А оказалось, что я… никто. Песчинка, которую можно смести одним движением. И от этого… от этого спать не могу, воевода. Всё кажется — вот сейчас земля взорвётся подо мной, или кто-то из магов решит меня в пыль превратить. И я даже понять не успею, за что.

Я слушал Гаврилу, не перебивая. Парень выложил передо мной свою боль, словно вывернул карманы наизнанку. Особенно зацепили слова про Металлический вихрь — заклинание, которым я перемолол больше полусотни наёмников в Алтынкале. В пылу битвы не думаешь, как это выглядит со стороны. А для союзников, оказывается, зрелище не менее ужасающее, чем для врагов. Может, даже хуже — враги хотя бы быстро умирают, а свои потом живут с этими воспоминаниями.

В моём прошлом мире я видел такое не раз. Когда с человеком случается великое потрясение, душа его пугается и замирает, словно зверь, насторожившийся в чаще. И тот страх впечатывается в сердце, будто клеймо калёным железом. Потом, даже в мирной тишине, воина настигает память — снова звенят мечи, льётся кровь, кричат умирающие. Тень битвы, что ложится на плечи и не даёт покоя ни днём, ни ночью.

Вчера в Смоленске вспышка фотокристалла стала для него блеском снайперского прицела. Тело среагировало быстрее разума — так бывает, когда инстинкт выживания берёт верх над рассудком.

— Знаешь, Гаврила, — начал я, взвешивая последний нож на ладони. — В моей… в жизни мне доводилось встречать воинов, прошедших через сотни битв. И многие из них говорили то же самое, что и ты. Особенно после встречи с чем-то, против чего их умения бессильны.

Парень поднял на меня глаза, но взгляд оставался потерянным, обращённым внутрь себя. Я метнул нож — снова в центр — и повернулся к нему.

— Ты не первый и не последний, кто столкнулся с пределами человеческих возможностей. Но это не делает тебя бесполезным или слабым. Просто показывает, что ты достаточно умён, чтобы осознать реальность.

Собеседник молчал, переваривая услышанное. Потом словно очнулся и покраснел:

— Простите, воевода, — выдавил он, опустив голову. — Я вас подвёл. Вчера, с журналистами… Позор какой. Наставил ствол на безоружных, как последний…

Я подошёл и хлопнул его по плечу — крепко, по-мужски, как делают воины после тяжёлого боя.

— Подвёл? — усмехнулся я. — Не больше, чем если бы тебя ранили в бою. Или ты думаешь, позорно получить рану от вражеского клинка?

— Так то ж рана настоящая, воевода. А тут…

— А тут рана душевная. И она не менее настоящая, чем порез или перелом. Просто не кровоточит наружу, а гноится внутри. И заживает дольше, если не лечить.

Гаврила нахмурился, а я продолжил:

— Ты говоришь, что ничего не можешь против магии. Но вспомни базу под Владимиром. Кто снял часового на башне, дав нам возможность действовать? Кто прикрывал спины магам в крепости, пока мы творили заклинания? Без тебя и вашей четвёрки мы бы не справились.

— Но вы же сами потом всех…

— Потому что у каждого своя роль. Я не смогу выстрелить так метко, как ты. А ты не сможешь обрушить стену. Но вместе мы — сила. Армия, где одни только маги, обречена на поражение. Как и армия без магов.

Я замолчал, давая словам осесть. Потом добавил:

— Мины — эффективное оружие. Мы сами их использовали во время Гона, помнишь? Но одно дело — защищать свой дом, зная, где что заложено. И совсем другое — идти по чужой земле, где каждый шаг может стать последним. Страх перед невидимой угрозой естественен. Он помог тебе выжить — заставил быть осторожнее. Но знаешь, что хуже невидимой смерти под ногами? Невидимый страх в собственной голове. Он парализует сильнее любой ловушки.

Гаврила кивнул, хотя в глазах всё ещё плескалась тревога.

— У нас в остроге есть девушка, Анфиса. Возможно, ты её знаешь. Работает в лечебнице, — произнёс я, делая вид, что решение пришло только сейчас. — У неё редкий дар — Эмпата. Она чувствует чужую боль и умеет её облегчать. Не магией боевой, а другой — той, что лечит душевные раны.

— Воевода, я не какой-то… — начал было Гаврила.

— Это приказ, боец, — оборвал я его. — Отправишься к ней сегодня же. Она поможет тебе разобраться с тем, что засело в голове. Считай это лечением после ранения. Или тебе приятнее ходить с гноящейся раной, пока не начнётся заражение?

Парень помолчал, потом выпрямился и хлопнул сжатым кулаком по груди.

— Слушаюсь, воевода. И… спасибо. Уже чуть легче стало. Оттого что поговорили.

— Иди, — кивнул я. — И помни: сильный не тот, кто не знает страха. Сильный тот, кто идёт вперёд несмотря на страх.

Гаврила развернулся и зашагал к выходу с площадки. Спина уже не сутулилась, как утром, и шаг стал увереннее. Я остался собирать ножи из мишеней, размышляя о том, сколько ещё моих людей носят в себе подобные раны. Война оставляет шрамы не только на теле.

Гаврила стоял у дверей лечебницы, переминаясь с ноги на ногу. После разговора с воеводой прошло часа два, и парень всё это время ходил по острогу, собираясь с духом. Приказ есть приказ, но идти к целительнице со своими страхами казалось… неправильным что ли. Не по-мужски.

Внутри пахло травами и какой-то химией. По коридору шагал помощница Джованни с грудой бинтов в руках. Гаврила остановил пробегавшую мимо женщину в переднике:

— Мне бы Анфису повидать. Воевода прислал.

— В дальней комнате, — махнула та рукой. — Там, где тихие лежат.

«Тихие» — так в лечебнице называли тех, кто сломался не телом, а духом. Парень знал об этом от товарищей. Сержант Кузьмич рассказывал, как во время Гона один боец вдруг бросил оружие прямо на стене бастиона и побежал прочь, крича что-то нечленораздельное. Его поймали, думали — трус, предатель. А оказалось — разум не выдержал. Слишком много смертей увидел, слишком долго был на грани. И вот эта самая Анфиса его вытащила. Не знаю как, но через неделю мужик вернулся в строй. Правда, на стену его больше не ставили — определили в тыл.

Гаврила толкнул дверь. Комната была небольшая, с тремя койками. На одной спал пожилой мужчина, вздрагивая во сне. У окна на табурете сидела девушка — худенькая, с огромными карими глазами на бледном лице. Русые волосы собраны в простую косу, под глазами тёмные круги усталости.

— Ты Анфиса? — спросил Гаврила, неловко переминаясь.

Девушка подняла взгляд и вздрогнула, словно что-то почувствовала.

— Да. А вы… — она нахмурилась, будто вслушиваясь во что-то. — Вас воевода прислал? Вы тот самый Гаврила, что в Смоленске…

— Откуда знаешь? — удивился парень.

— Чувствую, — Анфиса встала, подошла ближе. — У вас внутри… как узел затянутый. Страх, стыд, злость — всё перемешалось. Садитесь.

Она указала на свободную койку. Гаврила сел, чувствуя себя неловко. Девушка устроилась напротив, взяла его руки в свои — тонкие, холодные.

— Расскажите, что случилось. Не то, что все знают, а то, что вас гложет.

И парень рассказал. Про мины, которые не видно. Про толпу людей, превращённых в фарш за минуту. Про свою никчёмность перед лицом магии. Говорил сбивчиво, путаясь в словах, но Анфиса слушала внимательно, иногда сжимая его ладони крепче.

— Знаете, — закончил Гаврила, — раньше я думал, что страх можно победить. Натренироваться, привыкнуть, стать храбрее. А оказалось, он просто копится внутри, как вода за плотиной. И в Смоленске прорвало. При журналистах, при воеводе… Позор-то какой.

— Страх нельзя победить, — тихо сказала Анфиса. — Его можно только принять и научиться с ним жить. Как с тенью — она всегда с тобой, но это не значит, что ты должен всё время на неё оглядываться. А то, что прорвалось… Просто душа устала от напряжения. Как тетива лука — если всё время держать натянутой, треснет. А если дать отдохнуть — снова служить будет.

Она закрыла глаза, и Гаврила почувствовал странное тепло, идущее от её рук. Словно кто-то невидимый начал разматывать тугой клубок внутри его груди, распутывать узлы страха и боли.

— Не сопротивляйтесь, — прошептала девушка. — Я заберу часть вашей тяжести. Не всю — это было бы неправильно. Но достаточно, чтобы вы смогли дышать свободнее.

Парень смотрел на её лицо — сосредоточенное, красивое несмотря на усталость. Тонкие черты, длинные ресницы, родинка у виска. И вдруг понял, что не может отвести взгляд. Что хочет запомнить каждую чёрточку, каждую морщинку у глаз, появляющуюся, когда она хмурится.

Анфиса открыла глаза и отпустила его руки. На щеках появился лёгкий румянец.

— Всё, — сказала она, отводя взгляд. — Должно стать легче. Приходите завтра, продолжим.

— А можно… — Гаврила запнулся, покраснел. — Можно не только лечиться приходить? Ну, там… погулять вечером? Когда вы не заняты?

Девушка посмотрела на него удивлённо, потом улыбнулась — впервые за весь разговор.

— Я вечерами обычно свободна после восьми. У колодца на площади можем встретиться.

— Правда? — обрадовался парень. — То есть, хорошо. Я приду. Обязательно приду!

Он вскочил, неловко поклонился и выскочил из комнаты, боясь сказать что-нибудь глупое. Уже в коридоре Гаврила понял, что дышать действительно стало легче. И дело было не только в магии Эмпата.

Настоящее

С каждым словом во мне нарастало глухое раздражение. Кто-то использовал мои слова для оправдания террора беззащитного населения.

— Что он ещё говорит?

— Что ты показал путь, а он его усовершенствует. Что ты слишком мягок с врагами народа. Прохор, он носит такую же глефу, как у тебя, только из обычной стали. Копирует твою манеру речи. Но при этом… Вчера он сжёг дом старосты Пшеницыно вместе с семьёй. За отказ отдать дочь в заложницы.

Егор нервно сглотнул, услышав мою часть разговора.

— Где он сейчас?

— Движется в мою сторону. Прислал ультиматум — либо я признаю его власть как «истинного наследника идей Платонова», либо он придёт с тремя сотнями вооружённых людей. У меня полсотни бойцов, Прохор. Я не удержусь.

Поморщившись, я потёр переносицу. Только этого не хватало. Какой-то недоумок взял мои идеи и превратил их в оправдание для тирании. И теперь каждое его злодеяние будет ассоциироваться с моим именем.

— Держись, Руслан. Я разберусь с этим.

— Поторопись. У меня день до его прихода.

Связь прервалась.

Похоже, в Пограничье появилось моё искажённое отражение. Кто-то, кто взял мои слова о единстве и силе и превратил их в инструмент расправы над несогласными.

Не успел я положить трубку, как магофон снова ожил. Кологривов из Медвежьих Лап. Потом Толбузин из Каменки. Следом Селезнёва из Белогорья. Все говорили примерно одно и то же — к ним явились гонцы от Дроздова с требованием признать его власть как «истинного продолжателя дела Платонова». У Кологривова ультиматум звучал особенно нагло — либо он сдаёт свой острог под управление Дроздова, либо тот придёт с войском и возьмёт силой.

— Держитесь, — отвечал я каждому. — Не принимайте никаких решений до завтра. Я разберусь с этим самозванцем.

После третьего звонка я набрал Коршунова. Трубку взяли после долгих гудков — я поймал его в дороге.

— Родион, мне нужна вся информация о воеводе Николополья Степане Дроздове. Всё, что сможешь раскопать — происхождение, связи, прошлое. И быстро.

— Понял, воевода, — голос звучал приглушённо, на фоне слышался стук колёс. — Я сейчас как раз еду в Посад по делам резидентуры. Дам команду людям в Владимире — там должны быть сведения. К утру будет досье.

Положив трубку, я попрощался с Егором, пообещав продолжить занятия завтра, и направился к дому, выделенному для Крылова и его подчинённых.

Я постучал и вошёл. Григорий Мартынович сидел за столом в том, что теперь служило ему кабинетом, изучая какие-то бумаги. Поднял голову, увидев меня.

— Воевода? Что-то случилось?

— Есть проблема, — я сел напротив. — Воевода Николополья творит беззаконие. Берёт детей в заложники, казнит старост без суда. И делает это, прикрываясь моим именем.

Крылов отложил бумаги, сцепил пальцы в замок.

— Николополье… Это под юрисдикцией Владимира, если не ошибаюсь. По закону в случае превышения полномочий воеводы жителям следует обращаться в княжеские правоохранительные органы.

Я усмехнулся.

— Григорий Мартынович, мы оба понимаем, что это безнадёжная затея. Князю Сабурову выгодны междоусобные конфликты в Пограничье. Особенно если в них замешан я. Пока мы грызёмся между собой, Владимир спокойно наблюдает и усиливает контроль над регионом.

Бывший начальник Сыскного приказа помолчал, потом покачал головой.

— Возможно, вы правы, воевода. Но закон есть закон. Нужно хотя бы попытаться решить вопрос официальным путём. Подать жалобу, дождаться реакции. Если откажут или проигнорируют — тогда у вас будут все основания действовать самостоятельно.

— А люди тем временем будут страдать, — возразил я.

— Люди страдают в любом случае. Но если вы сразу пойдёте силовым путём против воеводы Владимирского княжества, это будет расценено как агрессия Сергиева Посада против Владимира. Князь Сабуров получит прекрасный повод обратиться к князю Оболенскому с претензиями. А так — вы соблюли процедуру, попытались решить по закону. Это важно для легитимности.

Я задумался. В словах Крылова был резон. Даже если Владимирские органы откажутся вмешиваться, сама попытка обращения даст мне моральное право на самостоятельные действия.

— Хорошо, — кивнул я. — Попробуем по закону. А когда это закономерно не получится, я решу вопрос по-своему.

Крылов едва заметно улыбнулся.

— Я не слышал последней фразы, воевода.

Отыскав в Эфирнете нужный номер, я набрал его. Гудки тянулись долго, но наконец, трубку взяли.

— Владимирский Сыскной приказ, дежурный слушает.

— Маркграф Платонов, воевода Угрюма. Мне нужен старший следователь Лука Северьянович Волков.