Император Пограничья 11

Глава 17

— Маркграф… это… вы понимаете, что только что обвинили главу Академического совета в организации покушения?

Я выдержал паузу, быстро анализируя ситуацию. Молниеносная цепочка выводов пронеслась в голове: покушение на Старицкого прямо сейчас — тактическая ошибка. Крамскому это невыгодно, особенно неудачное. Сегодняшние события и так выставляют его злодеем в глазах общества, а теперь ещё и это. Более вероятно, что кто-то действовал импульсивно — может, зажиточные студенты, недовольные уравниванием с простолюдинами, или фанатики старой системы, не просчитавшие последствий.

Существовала и другая версия: кто-то из членов Академического совета понял, что дни Крамского сочтены. Старицкий — одна из вероятных кандидатур на пост председателя после неизбежной отставки. Устранить конкурента, пока все подозрения падут на Крамского — изящный ход. Впрочем, это «медвежья услуга» — покушение лишь подтверждает правдивость слов Старицкого, привлекает к нему ещё больше внимания. Попытка заткнуть рот после того, как информация уже прозвучала, бессмысленна.

Есть и ещё одна грань у этого нелёгкого вопроса: враги наверняка попытаются обвинить меня самого в организации покушения ради пиара.

— Я предоставил факты, — ответил я спокойно, глядя прямо в записывающий кристалл. — Выводы пусть делают зрители.

Сорокина открыла рот для следующего вопроса, но я не дал ей такой возможности.

— Марина Владимировна, — я слегка наклонился вперёд, перехватывая инициативу. — А как вы сами оцениваете связь между этими событиями? Провал на дебатах, публичное подтверждение коррупции Старицким, угрозы в мой адрес и теперь покушение. Не слишком ли много совпадений?

Ведущая опешила. Её карие глаза метнулись к режиссёру за кадром, но тот лишь развёл руками.

— Я… я журналист, Ваше Сиятельство. Моя задача — задавать вопросы, а не высказывать личное мнение.

— Но у вас же есть позиция? — продолжил я мягко, но настойчиво. — Вы освещаете события в Содружестве уже много лет. Неужели не видите системных проблем в образовании? Талантливые простолюдины, которым закрыт путь к знаниям. Непомерные цены на обучение. Монополия на артефакторику…

— Академический совет утверждает, что защищает стандарты качества, — Сорокина пыталась вернуть контроль над беседой.

— Защищает или душит конкуренцию? — парировал я. — Скажите честно, Марина Владимировна, вы верите, что простолюдин генетически неспособен освоить высшую магию? Или это просто удобная сказка для оправдания дискриминации?

Ведущая поёжилась. Её пальцы нервно теребили край стола.

— Наука говорит о разной предрасположенности к магии у разных сословий…

— Наука или политика, прикрывающаяся наукой? В моей Академии простолюдины показывают результаты не хуже аристократов. Может, дело не в генах, а в доступе к образованию?

Сорокина явно потеряла нить разговора. Попытка загнать меня в угол обернулась против неё самой.

— Это… это действительно заставляет задуматься, — пробормотала она, явно сбитая с толку. — Я и сама видела талантливых простолюдинов, которым приходилось… — она осеклась, понимая, что косвенно соглашается со мной и тем самым закапывает позицию Академического совета.

Я повернулся к маговизору, где всё ещё маячило багровое лицо Ферзена.

— Леонид Платонович, вы упомянули традиции. А что, если традиции устарели? Мир меняется. Бездушные становятся организованнее, Гоны учащаются. Нам нужно больше магов для защиты поселений, а не искусственные барьеры.

— Традиции — фундамент нашего общества! — прогремел архимагистр.

— Фундамент или оковы? — я усмехнулся. — Кстати, о законах. Вы так и не показали мне статью, запрещающую преподавать артефакторику вне Гильдии. Может, её просто нет?

Ферзен побагровел ещё сильнее, если такое вообще было возможно.

— Это… это вопиющее неуважение к вековым устоям!

— Это простой вопрос. Есть закон или нет? Да или нет, Леонид Платонович?

— Вы… вы извращаете суть дискуссии!

— Я прошу конкретный ответ. Если закона нет, то ваши претензии беспочвенны. Если есть — назовите номер и дату принятия.

Изображение на маговизоре вдруг исказилось, затем погасло. Ферзен «внезапно» отключился.

— Похоже, у нас технические неполадки, — быстро сказала Сорокина, хотя всем было ясно, что это враньё.

— Как своевременно, — заметил я с лёгкой иронией.

Ведущая поспешила подвести итоги программы, стараясь закончить этот превратившийся в кошмар для неё эфир.

— Что ж, время нашей передачи подошло к концу. Спасибо маркграфу Платонову за откровенный разговор. События последних дней показывают, что перемены в Содружестве неизбежны. С вами была Марина Сорокина, до встречи в эфире!

Записывающие кристаллы погасли. Технический персонал засуетился, убирая оборудование. Сорокина откинулась в кресле и сначала посмотрела на меня волком, явно злясь за то, что я перевернул её собственное интервью. Потом её губы дрогнули в кривой улыбке.

— А вы тёртый калач, Ваше Сиятельство, — произнесла она с неохотным уважением. — Не ожидала от столь юного человека такой… изворотливости. Задали мне трёпку в моей же студии.

Я поднялся, поправляя манжеты рубашки.

— Просто не люблю, когда меня загоняют в угол. Буду рад снова побывать на вашей программе, Марина Владимировна. Возможно, в следующий раз вы лучше подготовитесь.

Ведущая фыркнула.

— В следующий раз я буду готова к вашим контратакам, маркграф. Не рассчитывайте на лёгкую победу.

— Жду с нетерпением, — я склонил голову в вежливом полупоклоне. — Всего доброго.

Шагая прочь, я мысленно подводил итоги. Интервью прошло даже лучше, чем планировалось. Покушение на Старицкого, кто бы его ни организовал, сыграло мне на руку. Запись с угрозами Крамского прозвучала в самый нужный момент. Ферзен выставил себя дураком, не сумев ответить на простой вопрос. А Сорокина невольно поддержала мою позицию своими неуклюжими попытками оправдаться.

Общественное мнение качнулось в мою сторону. Теперь главное — удержать эту волну после дебатов.

Едва я вышел из студии, отряхиваясь от остатков пудры, как путь мне преградил молодой человек в дорогом костюме. Аккуратно зачёсанные набок волосы, заученная стеклянная улыбка, безупречные манеры — типичный секретарь высокопоставленного лица. Позади него маячила моя охрана.

— Ваше Сиятельство, — незнакомец слегка поклонился. — Александр Сергеевич Суворин просит оказать ему честь разделить ужин. Пентхаус находится в этом же здании, на двадцатом этаже.

Я окинул посланника оценивающим взглядом. Очевидно, медиамагнат решил, что застал меня врасплох. Согласиться — означало войти в логово, нет не волка, скорее паука. Он не учёл, что я в последнее время общался с монстрами куда серьёзнее. Вместо положенного мне по ситуации страха, я испытывал любопытство.

Лифт беззвучно вознёс нашу группу на верхний этаж башни. Двери раскрылись, являя просторный холл с мраморным полом и панорамными окнами.

— Евсей, — обернулся я к старшему из спецназовцев. — Вы с ребятами остаётесь у входа в апартаменты.

Михаил нахмурился, поправляя кобуру пистолета.

— Воевода, может, не стоит одному?

— Хозяин этого дома слишком умён для грубых методов, — усмехнулся я.

Секретарь, сделав вид, что не услышал мои слова, провёл меня через массивные двери из тёмного дерева и удалился.

Пентхаус поражал не показной роскошью старых денег, а изысканной современной магической эстетикой. Стены из умного стекла меняли прозрачность, подстраиваясь под освещение. В воздухе парили иллюзорные проекции — новостные ленты, биржевые котировки, карты Содружества. Мебель из чёрной кожи и хромированной стали соседствовала с артефактами последнего поколения. На стеллажах вместо книг — ряды записывающих кристаллов.

— Маркграф! — из глубины помещения вышел хозяин апартаментов.

Александр Сергеевич Суворин оказался именно таким, каким я видел его на снимках в Эфирнете. Светловолосый мужчина лет сорока со щегольскими усами, острыми чертами лица и вкрадчивыми манерами опытного манипулятора. Дорогой костюм сидел безупречно, запонки с рубинами поблёскивали в свете кристаллов. Но главное — глаза. Холодные, расчётливые, оценивающие. Взгляд человека, привыкшего видеть людей насквозь и использовать их слабости.

— Александр Сергеевич, — я сдержанно кивнул.

— Прошу, располагайтесь, — медиамагнат жестом указал на накрытый стол у панорамного окна. — Надеюсь, вы не откажетесь от ужина? Мой повар — настоящий виртуоз.

Мы сели друг напротив друга. Вид на ночной Смоленск впечатлял — огни города расстилались до горизонта, мерцая как россыпь драгоценных камней.

— Блестящее интервью, — начал Суворин, разливая вино по бокалам. — Вы загнали Марину в угол её же методами. Не каждому это удаётся.

— Сорокина профессионал, — ответил я нейтрально, пробуя вино. Превосходное, разумеется. — Просто сегодня удача была на моей стороне.

— Скромничаете, — усмехнулся медиамагнат. — Запись разговора с Крамским — это мастерский ход. К утру вся страна будет обсуждать угрозы главы Академического совета.

Каждое слово он произносил с лёгкой иронией, словно мы обсуждали театральную постановку, а не реальные события. Я мысленно анализировал его манеру — слишком расслаблен для простой беседы, слишком внимателен для праздного любопытства.

Мы ужинали, обсуждая какие-то мелочи. Мой визави явно не спешил затрагивать главную тему, ради которой меня сюда и пригласили. Когда с горячим было покончено, Суворин промокнул губы салфеткой и задумчиво повертел в пальцах бокал.

— Знаете, маркграф, за ужином сложно вести серьёзный разговор. Слишком много отвлекающих факторов, — он поднялся, жестом приглашая следовать за ним. — Предлагаю продолжить за более… медитативным занятием.

Собеседник подошёл к журнальному столику, на котором лежала шахматная доска.

— Прошу, располагайтесь, — он жестом указал на кресло. — Надеюсь, вы играете?

Я сел, изучая позицию. Белые теснили чёрных, но у тех оставался неочевидный ход конём.

— Интересная партия, — заметил я. — Чья?

— Воспроизвожу по памяти, — Суворин разливал вино по бокалам. — Знаете Павла Ягужинского? Талантливый был человек. Лет пятнадцать назад метеором взлетел — из мелких дворян в советники князя Рязанского. Все газеты о нём писали.

Температура в комнате едва заметно понизилась — кристаллы климат-контроля приглушили свечение. Я почувствовал лёгкое магическое прощупывание — Суворин проверял мой резерв. Ответил тем же, касаясь его ауры краем восприятия. Магистр третьей ступени, в шаге от становления Архимагистром… Стихия… песка. Как любопытно. Очень узкая и необычная специализация.

— И что с ним стало? — спросил я, делая глоток вина. Великолепное, с едва уловимой горчинкой.

— О, банальная история. Решил, что достаточно силён для самостоятельной партии. Отказался от… покровительства Смоленска. — Суворин передвинул белого слона. — Через полгода его обвинили в растрате. Доказательства появились в прессе внезапно. Все каналы, все газеты — синхронно. Покончил с собой, не дождавшись суда.

Демонстрация силы. Классический приём — показать возможности, намекнуть на угрозу, предложить альтернативу.

— Печальная история, — я изучил доску и сделал ход конём, открывая неожиданную атаку на короля.

Суворин приподнял бровь.

— Вы видите неочевидные ходы. Это редкость. Кстати, попробуйте вино ещё раз. Оно раскрывается постепенно.

Я сделал второй глоток. Горчинка усилилась, но появились новые ноты — что-то пряное, тревожное.

— Урожай 1756 года, — продолжил медиамагнат. — С виноградников, которые теперь на дне Чёрного моря. После того эксперимента с Бездушными в Херсоне вся береговая линия изменилась. Князь Потёмкин коллекционирует такие вина. Говорит, в них есть привкус истории. Истории о том, как неконтролируемые эксперименты приводят к катастрофам.

Освещение в комнате стало теплее — золотистые блики заиграли на хрустале. Очередная магическая проверка, на этот раз тоньше — Суворин пытался нащупать эмоциональный фон.

— Но вы ведь не о вине хотели поговорить, — заметил я.

— Вы правы. У нас с вами больше общего, чем кажется. Мы оба понимаем силу информации. Оба умеем использовать слова как оружие. Меня интересует образование, — внезапно заявил он. — Точнее, ваш эксперимент в Угрюме. Смоленская академия тоже экспериментирует — у нас есть программа для одарённых простолюдинов. Маленькая, всего тридцать мест, но результаты впечатляющие.

Он сделал ход ферзём, прикрывая короля.

— И вы хотите расширить программу? — я не спешил с ответным ходом.

— Я хочу предложить сотрудничество. Дружбу… Образовательный мост Смоленск-Угрюм. Обмен студентами, преподавателями, методиками. Смоленская академия получает практический опыт, Угрюм — академическую легитимность. Князь Потёмкин готов лоббировать проект на уровне Содружества.

«Дружба….» Я мысленно усмехнулся. Забавно, как резко взлетели мои акции после недавних событий. Сначала Старицкий с его реформаторским крылом, потом Посадник со своими торговыми интересами, а теперь вот Суворин от имени Потёмкина. Все внезапно захотели стать моими лучшими друзьями. Словно я из захудалого воеводы превратился в самую перспективную инвестицию Содружества. Впрочем, популярность — оружие обоюдоострое. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать.

— Щедрое предложение. Что взамен?

Суворин улыбнулся, передвигая пешку.

— Консультации. Возможно, иногда небольшие услуги. Время от времени. По вопросам… образовательной политики. Ваше мнение очень ценно для тех, кто думает о будущем.

Слишком расплывчато. Он что-то недоговаривает.

— Кстати, — собеседник наклонился вперёд, понизив голос. — Как жест доброй воли. Сегодня днём ко мне обращался Крамской. Просил начать масштабную кампанию по вашей дискредитации. Обещал серьёзные деньги и связи.

— И вы отказали? — я приподнял бровь.

— Пока думаю, — медиамагнат загадочно улыбнулся. — Но склоняюсь к отказу. Крамской — вчерашний день. А вы, маркграф, — будущее.

Ложь. Искусная, почти неуловимая, но ложь. В интонации промелькнула фальшивая нота. Истинный мотив глубже. И тут меня осенило — Потёмкин. Князь Смоленский стоит за Сувориным, а сейчас через своего человека пытается получить рычаги влияния на потенциального лидера реформаторов.

— Знаете, что самое сложное в шахматах? Не увидеть выигрышный ход — а решить, когда его сделать. Слишком рано — противник успеет защититься. Слишком поздно — позиция изменится. Крамской сделал свой ход слишком поздно. Его позиция уже рухнула.

Я взял чёрную ладью и неожиданно поставил шах.

— А ваш князь? Его позиция прочна?

Глаза Александнра сузились. Магическое давление усилилось — уже не проверка, а демонстрация силы. Я ответил тем же, и хрустальные бокалы едва слышно зазвенели от напряжения.

— Князь Потёмкин играет длинную партию. Он думает не ходами, а эпохами. Некоторые его… исследовательские проекты рассчитаны на десятилетия вперёд. И в его расчётах вам, маркграф, отведена важная роль.

— Пешка или фигура?

— Это зависит от вас. Пешка, дошедшая до края доски, становится ферзём. Но для этого нужно выбрать правильную сторону. Князь ценит тех, кто понимает… необходимость подготовки к будущим вызовам. Особенно к тем, что приходят с севера каждые двадцать лет.

Последняя фраза — намёк на Гоны Бездушных — была сказана с особой интонацией, но достаточно туманно, чтобы при необходимости от неё можно было отказаться.

Устав от словесной шелухи, я спросил прямо:

— Что конкретно вы предлагаете?

Суворин оценил прямоту.

— Информационный обмен. У меня есть… как бы это назвать… коллекция историй. О людях, которые забыли, что прошлое имеет свойство всплывать в самый неподходящий момент. Некоторые истории касаются финансов, некоторые — личной жизни, а некоторые… ну, скажем так, способны превратить уважаемого академика в изгоя за одну ночь.

Понятно. У него есть досье на всех членов Академического совета. Их грязные тайны, финансовые махинации, личные пороки.

Словно отвечая прямотой на мою прямоту, он добавил:

— Станьте негласным другом Смоленска, и пресса всего Содружества будет петь вам дифирамбы.

Вот оно. Вербовка. Меня пытаются сделать агентом влияния Потёмкина. Предлагают политическую поддержку в обмен на лояльность. Суворин видит во мне восходящую звезду и хочет оседлать эту комету. А за ним маячит тень князя, использующего меня как инструмент для своих амбиций.

Я откинулся в кресле, изображая размышление. Мог бы продолжить эту игру в недомолвки и метафоры, плести словесное кружево, как это делает оппонент. Но зачем?.. Я не из тех, кто вяжет Гордиевы узлы — я их рублю. Пусть медиамагнат играет в свои тонкие игры, а я скажу прямо, как привык — чтобы не было недопонимания.

— Знаете, Александр Сергеевич, у меня есть интересная особенность. Мои враги имеют свойство… неожиданно умирать. Взять хотя бы всех мужчин рода Уваровых — погибли в одну ночь при загадочных обстоятельствах. Боярин Елецкий хотел убрать меня чужими руками, вот только в итоге всё равно пршилось взять в руки клинок. Увы, его мастерство интриг оказалось лучше, чем навыки боевой магии. Или ректор Горевский — повесился в камере. Недавний случай — я объявил войну Гильдии Целителей, а потом одна их лечебница, где проводились опыты над людьми, оказалась разрушена. Странные совпадения, не правда ли? Я не угрожаю, просто констатирую факты. Предпочитаю, чтобы потенциальные партнёры понимали, с кем имеют дело.

Глаза Суворина сузились. Он понял намёк.

— Я готов к сотрудничеству, — продолжил я, — но не готов быть пешкой в чужой партии. Если князь Потёмкин хочет союза — пусть предлагает партнёрство, а не вассалитет.

Медиамагнат помолчал, потом рассмеялся.

— Вы проницательнее, чем я думал. Хорошо, передам ваши слова… заинтересованным лицам. Возможно, условия можно обсудить.

Я встал, оставив партию незаконченной.

— Возможно, — согласился я, поднимаясь. — Спасибо за ужин и откровенность. Будем на связи.

— Непременно, — Суворин проводил меня до дверей. — И маркграф? Будьте осторожны. Крамской загнан в угол, а такие люди непредсказуемы.

— Спасибо за предупреждение и за вино. Необычный вкус.

— История всегда имеет необычный вкус, — улыбнулся медиамагнат. — До встречи, маркграф. Уверен, мы ещё сыграем. И доиграем партию до конца.

Выходя, я бросил взгляд на шахматную доску. Позиция была патовая — никто не мог выиграть без критической ошибки противника.

Расстановка фигур прояснялась. Потёмкин делает ставку на меня как противовес старой гвардии. Вот только я не собираюсь танцевать под чужую дудку.

Моя охрана молча сомкнулась вокруг. В лифте Евсей вопросительно глянул на меня.

— Всё в порядке, — успокоил я, оскалившись. — Просто обменялись любезностями.

Пять дней после возвращения из Смоленска превратились в водоворот событий, которые я наблюдал с нарастающим удовлетворением. Запись моего разговора с Крамским, где он угрожал превратить Угрюм в изгоя, разошлась по Эфирнету со скоростью степного пожара. К ней добавились документы о коррупции, подтверждённые Старицким на дебатах.

Первыми отреагировали студенты. В Муромской академии простолюдины захватили главный корпус, требуя снижения платы за обучение. В Ростове забастовали целые курсы, отказываясь посещать занятия. Владимирская академия превратилась в арену противостояния — аристократы и простолюдины разделились на два лагеря, обмениваясь оскорблениями и угрозами. В Твери студенты устроили сидячую забастовку прямо в актовом зале, не давая проводить занятия.

Академический совет раскололся быстрее, чем я ожидал. Крамской собрал вокруг себя старую гвардию — Шуйского, Горскую, Замыцкого и ещё пятерых консерваторов. Они требовали жёстких мер: исключения бунтовщиков, привлечения городской стражи, полной блокады Угрюма. Ставший героем после покушения и обласканный СМИ Старицкий возглавил реформаторов — семь человек, открыто выступивших за изменения. Остальные заняли выжидательную позицию, наблюдая, куда качнётся чаша весов.

Попытка подавить протесты силой обернулась катастрофой. В Муроме стража отказалась разгонять студентов — среди протестующих были дети влиятельных горожан. В Ростове преподаватели поддержали забастовщиков, отменив экзамены. Каждая академия выбирала сторону, и карта Содружества окрасилась в три цвета: красный консерваторов, зелёный реформаторов, серый нейтралов.

Началась настоящая «холодная война». Смоленская академия, поддержавшая реформы, обнаружила, что поставки реактивов из Казани внезапно «задержались». Владимирская академия консерваторов столкнулась с массовым оттоком студентов — за три дня ушли сорок человек. Преподаватели переманивали друг у друга лучших учеников, обещая стипендии и льготы. В Пульсе развернулась информационная битва — обвинения в некомпетентности, разоблачения старых грехов, подтасовка фактов.

На второй день грянул главный удар. Михаил Посадник официально объявил о прекращении финансирования Академического совета до проведения полного аудита. Три миллиона рублей годового бюджета зависли в воздухе. Крамской побелел, получив это известие — без денег Новгорода система рухнет за считанные месяцы.

Князья не остались в стороне. Голицын из Москвы потребовал объяснений. Князь Оболенский открыто поддержал реформы, пригрозив вывести академию в Сергиевом Посаде из-под крыла Академического совета. Даже осторожный Потёмкин намекнул через ведущих новостных сводок, что «перемены неизбежны».

Некоторые князья увидели в хаосе возможность. Терехов попытался подчинить Муромскую академию напрямую, минуя Совет. Долгоруков из Рязани предложил местной академии «особые условия» финансирования в обмен на лояльность.

А в Угрюм хлынул поток. За пять дней прибыли сто восемьдесят студентов — целыми группами, с рекомендательными письмами от преподавателей-реформаторов. Коршунов докладывал, что заявок поступило больше тысячи. Приезжали не только простолюдины, но и младшие отпрыски аристократических семей, те, кому надоела затхлая атмосфера старых академий.

Василиса ворчала, что негде размещать такое количество народа, и была целиком права. Пришлось начать спешно возводить несколько корпусов общежитий. А Захар срочно организовывал строительство временных бараков. Старицкий прислал список из сорока преподавателей, готовых переехать немедленно. Я стал символом, хотя на это не напрашивался, — воплощением борьбы за справедливое образование.

Академическая империя Крамского рушилась на глазах, и я с удовольствием наблюдал за агонией системы, построенной на жадности и дискриминации.

Вечером пятого дня я демонстрировал Егору нюансы контроля над металлом, когда мой магофон завибрировал. Номер был знакомый — Ракитин, воевода Иванищей, один из немногих, кого я мог назвать союзником в Пограничье.

— Руслан? Что-то случилось?

Голос молодого воеводы звучал напряжённо:

— Прохор, у нас проблема. Серьёзная проблема. Воевода Николополья, Степан Дроздов, собрал под своё начало восемь деревень.

— И что тут проблемного? — я нахмурился. — Объединение поселений — это хорошо.

— Если бы. Он называет себя твоим учеником, цитирует твои речи слово в слово, но методы… — собеседник помолчал, подбирая слова. — Он берёт заложников из каждой деревни. Детей старост держит в Николополье как гарантию покорности.

— Продолжай, — глухо отозвался я.

— Это ещё не всё. Он вешает старост, которые отказались признать его власть. Троих уже казнил за последнюю неделю. И знаешь, что самое мерзкое? Перед казнью заставляет их читать твою речь о необходимости объединения перед лицом Бездушных. Говорит, что выполняет твою волю, очищая Пограничье от предателей.