Хозяйка маленького счастья, или Любимая для охотника

Глава 45

Прошло лето, и все самые смелые прогнозы Марины сбылись. В городе, на оживлённой улочке, теперь красовалась скромная, но уютная лавочка с вывеской «Сладкие грёзы». Идея была Марины, воплощение — общее. Они втроём — она, Егор и окрепший, поверивший в себя Виктор — вложили в неё душу. В витрине за чистым стеклом лежали румяные грибочки, золотистые орешки и невиданные прежде корзиночки с ягодным желе. На двери висело объявление, написанное красивым, женским почерком Марины: «Изготавливаем торты и пирожные к праздникам. Доставка в город и окрестные деревни».

Виктор пока не женился, но сердце его уже не было свободным. Оно тихо и упорно стремилось к Серафиме, дочери старосты. Девушка высокая, статная, с тихим, как лесной ручей, голосом и ясным, прямым взглядом. Она была на полголовы выше Виктора, но его это лишь забавляло.

«Зато, — шутил он с сестрой, — в толпе всегда увижу».

Старший брат часто говорил о ней Марине, и та, улыбаясь своей теперь уже постоянной, мягкой улыбкой, подначивала:

«Не зевай, братец. Такая красавица не камень в поле. Уведут».

Виктор качал головой, и в глазах его светилась твёрдая решимость.

«Как лавка по-настоящему на ноги встанет, сразу к отцу её пойду. Своим домом, своим делом приду».

Страх отказа старосты грыз его, но всякий раз, когда Серафима, принимая от него маленький гостинец — то шёлковый платочек, то книжку со стихами, — заливаясь румянцем, опускала длинные ресницы, сердце его обретало крылья. Он верил в её тихое «да».

Первой, кто встал за прилавок «Сладких грёз», оказалась, конечно, Тамара. Её дородная, уверенная фигура и радушный, хлёсткий говорок как нельзя лучше подходили для торговли. Марина целый месяц ездила в город, передавая ей кулинарные секреты, доводя каждое движение до автоматизма. А когда увидела, что Тамара не просто справляется, а начинает импровизировать, с лёгким сердцем отступила в тень. Её место было здесь, в доме, в лесу, рядом с Егором и детьми.

Заказы прибывали, словно листопад. Лавка гудела, как улей. И вот, спустя два месяца, когда за окном уже кружила первая позёмка и с крыш свисали хрустальные сосульки, Виктор отложил в сторону счёты, надел лучшую рубаху и, сжав в потной ладони маленькую бархатную коробочку с серьгами из речного жемчуга, отправился к старосте.

Гулянье вышло на славу! Столы ломились от угощений, а румяная, сияющая Серафима, опустив глаза, кивнула отцу на вопрос, согласна ли она. Виктор, смущённый и невероятно счастливый, весь вечер ловил себя на мысли, что это сон. Свадьбу, по старинному обычаю, отложили на зиму, «чтобы молодая семья под снежным покровом, как под пуховым одеялом, крепчала».

Виктор преобразился. Он смеялся громко, от души, достроил к дому светлую комнату, завёл не только куриц, но и пару коз, от чьего молока Серафима научилась делать нежный сыр. Закрома в амбаре ломились от картошки, моркови, свёклы. Зерно, частью продав, частью оставив на семена, позволило с лихвой заплатить все подати и ещё остаться с хорошим запасом.

Егор с Мариной, наблюдая за Сеней, который сноровисто щёлкал задачки по арифметике, которые ему подкидывала старшая сестра, решили: пора. Осенью мальчика отдали в городскую школу. Знания, твёрдо заявил Егор, та же броня, только для ума. Алю Марина учила сама, по вечерам, при свете лампы. И девочка, с её цепкой памятью и жаждой знать, не отставала от брата. Через месяц она уже читала по слогам, водя пальчиком по строчкам «Букваря».

А одним тихим, солнечным утром, Марина проснулась с лёгкой, странной тошнотой. Она сидела за столом, вяло ковыряя ложкой в тарелке с овсянкой, и мысленно вела подсчёты. Цифры складывались в ясную, неумолимую, дивную картину.

— Марина, ты заболела? — Егор, сидевший напротив, отложил нож. Его взгляд, всегда такой внимательный к ней, стал настороженным.

— Почти, — прошептала она, и по её щекам разлился тёплый, стыдливый румянец. Она встретилась с ним глазами и улыбнулась той самой, сокровенной улыбкой, что бывает только у женщин, хранящих великую тайну. — Вот только думаю… какого цвета кроватку купить? Голубого или зелёного?

— Кроватку? — Он нахмурился, не понимая. — Мы же недавно новую… — И вдруг понял. Словно молния ослепительной ясности пронзила его. Он замер, не в силах вымолвить слово, только глаза его, широко раскрытые, вопрошали, не смея поверить. — Не… не может быть?

— Может, — кивнула Марина, и слёзы счастья, чистые и солёные, покатились по её щекам. — Скоро нас, Егорушка, станет пятеро.

На свадьбу брата в разгар зимы Марина съездила, но ненадолго. Утренняя тошнота превратилась в постоянного, капризного спутника. Но даже это было счастьем — тяжёлым, сладким, желанным.

Прошёл ещё один год. Год, сотканный из первых улыбок младенца, запаха молока и пелёнок, из деловых хлопот и тихих семейных вечеров. Виктор сдержал слово. Он не только вернул сестре долг, но, объединив капиталы, открыл в городе первый настоящий ресторан «У Соколовых». Витрину его украшали диковинные десерты, секреты которых знала только Серафима, научившаяся у Марины всему лучшему.

И вот когда маленькому Максиму, сыну Егора и Марины, исполнилось три месяца, они устроили пир на весь мир — ну, или, по крайней мере, на всю деревню. Двор охотничьего дома ломился от столов.

Гости — соседи, друзья, деловые партнёры из города — несли подарки: резные игрушки, мотки мягкой шерсти, кружева да тёплые носки. А под вечер, когда небо начало окрашиваться в сиреневые тона, к Марине, укачивавшей заснувшего на руках Максима, подошла Тамара. Отвела её в сторонку, подальше от всеобщего веселья, и лицо её было серьёзным.

— Девонька, слушай сюда, — начала она шёпотом. — В ресторан к Виктору вчера приходила… Карина. Устраиваться. Да-да, та самая. Муженёк её учёный, всё приданое по кабакам, на друзей да на книги диковинные растратил. Домик в городе пришлось продать, к свёкрам под крышу перебраться. А там, слыхала я, жизнь ей адская: мыла, скребла, попрёки на каждом шагу… А муж, хоть и на службе числился, добрую половину жалованья всё с теми же дружкам пропивал, а вторую — матери отдавал. Не выдержала она. Собрала узелок да к своим родителям в деревню. Те отказались её пускать, отправив обратно к мужу. Вот и пришла, думала, родня бывшая не откажет… Да Серафима-то её в дверях увидала — и велела слуге прогнать, не разговаривая. Боюсь я, Марин, не успокоится она. Придёт сюда, к вам, когда узнает, как вы разбогатели.

Марина выслушала спокойно, лишь крепче прижала к груди сына. Потом рассказала Егору. Тот, выслушав, лишь хмыкнул: «Пусть попробует». Но Карина на их пороге не появилась. Ни через месяц, ни через год. В деревне потом шептались, будто бы она, отчаявшись после развода с умным мужем, махнула в столицу, искать новое счастье. Но то были только слухи, затерявшиеся в шуме новой, набирающей силу жизни.

Время, неумолимое и благодатное, текло своей рекой. Дети росли. Максим креп, вовсю бегая с друзьями по деревне. Аля превратилась в стройную, умную девушку с задумчивыми глазами и твёрдым характером — самую завидную невесту в округе. К порогу дома Егора теперь регулярно заглядывали свахи, но Марина, пережившая свой выбор, мягко, но непреклонно говорила: «Алевтина выйдет замуж только по любви. Как и я».

И, оглядываясь на все эти годы, на каждый прожитый день, Марина ни разу — ни в минуту усталости, ни в миг тревоги — не пожалела о том выборе, что сделала когда-то, поверив тихому голосу сердца. Егор был её скалой, её тихой гаванью, её страстью и её покоем. Любимым. Единственным.

Бабушкин кулон, тот самый, она, передала Максиму, когда тот подрос. И рассказала сыну историю о двух мирах, о тайной двери и о великой силе любви, что сильнее любых границ. Пусть знает. Пусть хранит. Пусть верит в чудеса.

И однажды вечером, уже в преддверии нового лета, супруги сидели на своей старой скамейке у крыльца. Воздух пах цветами, дымком и бесконечной, сладкой надеждой. Марина, одной рукой поглаживая округлившийся живот, где уже шевелилась новая жизнь, а другой — держа кружку с ароматным чаем из лесных трав, прижалась щекой к плечу мужа. Его рука, большая и надёжная, лежала на её талии, согревая.

Небо над лесом было бездонным, бархатно-синим, и на нём, одна за другой, загорались крошечные, ледяные бриллианты звёзд.

— А помнишь, — тихо сказала Марина, её голос прозвучал как шелест листвы, — ты подарил мне когда-то звезду?

Егор повернул голову, и в скупом свете из окна, его глаза, такие же глубокие, как это небо, мягко блестели.

— Помню, — ответил он, и его губы тронула та самая, редкая, сокровенная улыбка, что принадлежала только ей. Он поднял руку, указав на самую яркую точку над лесом. — Вон она. Всё так же сияет. Освещает мне путь.

Марина потянулась к Егору. Её дыхание, тёплое и нежное, коснулось его кожи.

— А ты, — прошептала она, и в шёпоте этом звенели все слёзы счастья, все преодолённые страхи, вся безмерная благодарность судьбе, — ты освещаешь мой путь, любимый. Весь мой жизненный путь.

Их губы встретились в лёгком, нежном, бесконечно бережном поцелуе — под безмолвным сиянием их звёзд, под крышей их общего дома, в самом сердце их наконец-то обретённого мира. Это был не конец. Это было тихое продолжение их жизни.