— Добрый день, меня зовут Барсуков Борис Борисович, и я приехал от господина Каручергина с грустной вестью…
Едва за соседками захлопнулась калитка, Марина метнулась к окну. Она видела, как Карина, вся взъерошенная и алая от гнева, накинула платок и решительно вышла за ворота — вероятно, чтобы поторопить сваху.
И тут к ней, едва она сделала несколько шагов, подошёл незнакомец. Высокий, в приличной одежде. Он выглядел так чужеродно на их пыльной деревенской улице, что у Марины похолодело внутри.
Она не слышала ни слова, лишь наблюдала за немой пантомимой. Мужчина что-то сказал, и Карина застыла как вкопанная. Потом он протянул ей тёмную сумку и конверт. Рука Карины механически приняла их. И тут же женщина, словно подкошенная, шатнулась и ухватилась за плетень, чтобы не упасть. Её лицо, ещё секунду назад пылавшее негодованием, стало серым, восковым.
Незнакомец что-то добавил, коротко, сухо кивнул и, развернувшись, быстрым шагом удалился, оставив Карину одну посреди улицы, прижимающую к груди зловещие дары.
Марина, не в силах сдержать нахлынувшую тревогу, выскочила из дома. Пыль на дороге, взметнувшаяся из-под ее ног, медленно оседала, возвращаясь в своё привычное, унылое состояние, но в воздухе висело нечто тяжелее пыли — предчувствие беды.
— Карина! Кто это был? Что случилось? — испуганно выдохнула девушка, подбегая к невестке, которая стояла посреди улицы, словно подраненная птица.
Та медленно подняла на Марину взгляд. Ее глаза, обычно такие колючие и живые, были пустыми и бездонными, как два озерца в пасмурный день. В них не читалось ни злости, ни раздражения — лишь ледяное, оцепеневшее отсутствие.
— Никто, — глухо, почти сипло, буркнула она и, оттолкнув Марину, с неожиданной резкостью выпрямила спину. Она поправила сбившийся платок, сунула злополучное письмо вглубь сумки и, не оборачиваясь, медленно пошла в сторону центра деревни.
Марина смотрела вслед уходившей невестки, и сердце её сжималось в тисках беспомощности и страха. Первым, горячим, почти физическим порывом было — броситься бежать. Бежать без оглядки к Егору, в спасительную чащу леса, выложить ему всё, умолять поторопиться, пока не случилось непоправимое.
Но едва она сделала неосторожный шаг на просёлочную дорогу, как почувствовала на себе тяжёлые, прилипчивые взгляды. Напротив, из-за калитки, словно стервятник, не скрывая любопытства, уставилась соседка. А из дома наискосок, с мрачным взглядом вышел Некрас. Его молчаливая, упрямая фигура была красноречивее любых слов.
— Следят, — горько усмехнулась про себя Марина, ощущая, как невидимые сети медленно, но верно сжимаются вокруг неё. Она развернулась и, сгорая от стыда и бессилия, побрела обратно в дом.
Карины не было долго, мучительно долго. Она вернулась затемно, когда за окнами давно стояла густая, непроглядная темень, а Тамара, забрав выпечку и оставив деньги, уже успела уйти.
— Ты где была? У свахи? В город ездила? — Марина, словно тень, возникла перед ней в сенях, не давая пройти в комнату. Её голос дрожал от напряжения.
Невестка остановилась. От неё пахло дорожной пылью и чужим, городским воздухом.
— Да, была в городе, — коротко и сухо отрезала она. — Разбери сумку. Мясо, молоко, масло — убери в холод. С утра наготовь наваристого супу, той лапши с твоим ароматным соусом да грибами, сладостей — побольше. У нас завтра будут гости.
В её голосе звучала не привычная повелительность, а какая-то лихорадочная, неестественная деловитость, которая пугала куда сильнее.
— Карина, да что случилось? — Марина в отчаянии схватила её за рукав. — Кто был тот мужчина?
Та лишь усмехнулась — коротко, беззвучно и как-то по-новому, страшно. Легко отпихнула золовку, словно смахивая назойливую мошку.
— Какие гости? — почти крикнула ей вслед Марина, но в ответ лишь услышала щелчок захлопнувшейся двери.
Утром Марина устроила забастовку, она приготовила лишь кашу и то только для детей.
Карина, увидев, что золовка не собирается готовить, лишь усмехнулась.
— Ничего, куплю готовое. Из дома не выходи! — прошипела невестка, закрывая дверь в свою комнату. Она поправила яркий платок и вышла на улицу.
— Вы поссорились? — тихо спросил Сеня, его маленькая ладонь доверчиво легла на руку сестры.
— Нет, родной, всё хорошо, — соврала Марина, сжимая детские пальцы. — Пока прохладно, идите полоть на огород. Я скоро присоединюсь, только посуду перемою.
Едва дети скрылись за дверью, её смирение испарилось. Взгляд упал на хлипкий замок двери в комнату брата. Решение созрело мгновенно, вытеснив все страхи. Схватив тяжёлое полено, она с одного удара выбила замок. Дверь со скрипом распахнулась.
Марина лихорадочно обыскивала комнату. Сумка нашлась в глубине старого шкафа. Письмо лежало сверху, а под ним — туго набитый, увесистый мешок, в котором звенело серебро.
Дрожащими пальцами она развернула листок. Текст был написан твёрдой рукой; резкие, угловатые буквы вбивали жестокую правду в строчки, словно гвозди в доски.