Хозяин Амура

Глава 8

Глава 8

К поместью пострадавшего китайца которого звали Чжан Гуань — мы приехали уже в сумерках. После маленьких, вросших в землю низеньких крестьянских фанз и грязных постоялых дворов поместье Чжан Гуаня производило ошеломляющее впечатление. Состояло оно, собственно, из двух больших, одноэтажных домов. Первый, фасадный, с теми самыми резными воротами, через которые мы въехали. За ним — обширный, вымощенный камнем двор, и в глубине — второй дом, еще больше первого, жилой, хозяйский. Поместье чиновника Чжан Гуаня оказалось островком порядка и благополучия посреди дикой, необузданной долины. Обширный двор, мощные хозяйственные постройки — все говорило о богатстве и прочном положении хозяина.

Нам с Левицким отвели просторную угловую комнату в фасадном доме, видимо, предназначенную для гостей. Караван встал лагерем у ворот поместья. Красивый, нарядный дом с красными письменами и узорами над входом. Внутри нас встретили просторные, чистые комнаты, где на полках вдоль стен стояли книги, а на низких столиках — красные лакированные свечи. Все было отделано темным, почти черным деревом, что придавало помещению сходство с кабинетом какого-нибудь европейского ученого-алхимика. Вдоль стен шли теплые каны, приподнятые почти на аршин, образуя широкие лежанки, у которых стояли столики с книгами.

Но самое интересное ждало нас на заднем дворе, куда мы вышли, проснувшись ранним утром. По словам Сяо Ма, наш хозяин занимался лесом, сдачей земли в аренду, а еще имел небольшой винокуренный завод.

— Где винокурня? — с интересом спросил Левицкий, который по кавалерийской привычке ценил хорошее вино и явно надеялся разжиться здесь сливовым напитком.

Нам показали на один из длинных, приземистых флигелей, сложенных из серого кирпича. Мы вошли туда. В большом, чистом и на удивление светлом помещении стояло несколько блестящих медных котлов. Сквозь щели в дощатом полу виднелось подвальное помещение, где угадывались отблески огня под перегонными кубами. В соседней пристройке стояло несколько бочонков с готовой продукцией. Все было чисто, опрятно и устроено с размахом. К разочарованию корнета, вина тут не делали — только рисовую водку байцзю и гаоляновый хашин.

— Куда хозяин девает выкуриваемую водку? — спросил я, обращаясь к Ичигену.

Наш провожатый, один из слуг Чжана, объяснил через нанайца, что хозяин меняет ее жителям окрестных деревень на бобы и чумизу — не у всякого была охота и возможность самому варить водку. Часть же уходила большим караваном в Мукден. Судя по процветающему виду поместья, — это было выгодное, доходное дело. Впрочем, как и в России…

Но сейчас все это великолепие было пропитано горем. Не успели мы выйти с винокурни, к нам бросился хозяин, судя по всему, не спавший всю эту ночь.

Чжан Гуань, казалось, за несколько часов постарел на десять лет. Его тонкие, интеллигентные черты исказились, он метался по двору, заламывая руки и умоляя нас немедленно броситься в погоню.

— Умоляю, господа! Не медлите! — всхлипывал он. — Они убьют ее! Они надругаются над ней!

Я слушал его, и во мне боролись два чувства: сострадание к этому сломленному человеку и холодный расчет. Бросаться сейчас в погоню, не зная ни численности врага, ни расположения его логова, означало рисковать своими людьми. А там и идти на штурм их фанз, терять бойцов в бессмысленной перестрелке. А терять людей здесь мне совершенно не хотелось. Ведь главного нашего козыря — динамита — у нас не было.

— Успокойтесь, господин Чжан, — сказал я твердо. — Истерикой вы жене не поможете. Да и нам тоже.

Он замолчал, с надеждой и ужасом глядя на меня. Мой взгляд еще раз скользнул по его винокурне. Когда-то такая же водка сильно помогла мне — год назад, с этим мостом через Клязьму. Чего только не наворотишь, используя спиртосодержащую жидкость в отношении невоздержанных к выпивке людей! А недавно, в Цицикаре, оружейник, предлагавший мне арбалеты чжугэ ну, как бы между делом обмолвился, что местные охотники иногда смазывают стрелы ядом аконита… И постепенно в голове моей холодным паззлом начал складываться план.

Мысль, что родилась в моей голове, была чудовищной, бесчестной, абсолютно не вписывающейся в кодекс офицера, которым когда-то был я и Левицкий. Но я давно уже не был офицером. Я прошел каторгу, я видел, как умирают мои друзья, и я воевал на земле, где нет никаких кодексов, кроме одного: победить или умереть. Тогда, в той прошлой жизни, в Чечне, в Чаде, у меня часто были связаны руки приказами, уставами, политикой. Сейчас — нет. Сейчас я сам себе и царь, и бог, и воинский начальник.

Отравленная водка.

— Скажите, господин Чжан, — Аконит. Корень борца. Он растет в этих горах?

— Я не понимаю, о чем вы, господин… — залепетал Чжан Гуань.

— Вам и не нужно, — я оборвал его. — Просто скажите: да или нет?

— Да, — испуганно кивнул он. — Его собирают знахари… для лекарств.

Ну, вот и славненько. Осталось только придумать, как транспортировать эту травку из местных гор в луженые глотки хунхузов.

Когда слуги бесшумно удалились, мы остались втроем в его кабинете. Воздух здесь был пропитан тонким ароматом сандала и старых книг. Резная мебель из темного, почти черного дерева лоснилась в свете масляной лампы, а на стенах висели свитки с каллиграфией. Этот островок утонченной цивилизации казался хрупкой скорлупой перед лицом грубой силы, что ворвалась в жизнь хозяина дома. Рядом со мной Сяо Ма, как мост между двумя мирами, был готов в меру сил переводить слова хозяина.

— Господин Чжан, — начал я, чувствуя, что мой голос прозвучал в тишине кабинета чужеродно, как скрежет металла. — Чтобы спланировать дело, мне нужны сведения.Все, что вы знаете об этих людях. Сколько их? Где их логово?

— В горах, господин… — его холеный палец, унизанный перстнями, дрожа, ткнул в сторону окна, за которым сгущалась тьма. — Двадцать «ли» отсюда, не больше. Там… старый, заброшенный даосский монастырь. Они устроили там свое гнездо.

— Он укреплен? Стены, дозорные?

— Да, господин, да! — в его голосе зазвучали истерические нотки. — Сам я не видел, но люди говорят — это настоящая крепость. И бойцов у них… полсотни, а то и больше.

Полсотни стволов. Укрепленные стены. Мысли в голове работали быстро и холодно, отсекая эмоции и просчитывая варианты. Штурм в лоб — это гарантированные потери с нашей стороны. И почти нулевые шансы для заложницы.

— Послушайте меня внимательно, господин Чжан, — я подался вперед, и наши взгляды встретились. — Есть два пути. Первый — быстрый и кровавый. Я могу взять этот монастырь штурмом. Мы вырежем их всех, до последнего. Но там будет бой, господин Чжан. Огонь, сталь, все такое. В суматохе боя, в дыму и грохоте, шальная пуля не разбирает, где враг, а где заложник. Я не могу дать вам никаких гарантий, что ваша жена переживет этот штурм. Вы готовы пойти на такой риск?

Его лицо утратило всякий цвет, став похожим на желтушную рисовую бумагу. Чжан судорожно затряс головой, не в силах вымолвить ни слова, лишь издавая тихий, задушенный стон.

— Нет-нет! Не надо боя… — наконец пролепетал он. — Ее жизнь дороже!

— Хорошо, — я откинулся назад, давая ему вздохнуть. — Тогда есть второй путь. Выкуп. Мы заплатим им столько, сколько они потребуют, и они вернут вашу жену.

Казалось, я предлагал простой и реальный способ вернуть женщину. Однако Чжан не выглядел обрадованным открывающимися перспективами. На его лице ужас сменился мучительным сомнением.

— Но… если я заплачу, они поймут, что я богат и слаб! Они придут снова! И снова! Они никогда не оставят меня в покое!

— Они не придут, — холодно пообещал я. — Даю вам слово, господин Чжан. После того, как ваша жена вернется в этот дом, целой и невредимой, я лично прослежу, чтобы в этой долине не осталось ни одного хунхуза. Они получат свое серебро… или что они там захотят. А после того, как оно согреет им руки, они получат свое железо. Но сначала — деньги. Столько, сколько они потребуют. Без торга!

Он смотрел на меня, и в его глазах страх перед бандитами медленно уступал место новому страху. Похоже, он только что понял, что для спасения от волков он нанял волка куда более страшного. Но выбора у него уже не было.

— Я всецело полагаюсь на вас, Тай-пен Кул-ли-лай — дрожащим голосом произнес Чжан, откуда-то узнавший, как называют меня близкие соратники.

— Отлично. Тогда расскажите, кто в селении имеет доступ к хунхузам? Наверняка же у них есть тут «глаза и уши»? Нам нужно доверено лицо, кто-то, кто кому хунхузы доверяли бы. Ну, или торговцы, с которыми они ведут дела. Вы знаете таких?

Китаец, бледный и растерянный, покачал головой.

— Я… я старался не иметь с ними дел, господин. Но есть один… торговец из соседнего городка. Линь Хуцзяо. Говорят, он скупает у них краденое.

— Отлично. Сейчас я прикажу моим людям доставить его сюда, а вы дайте им кого-то из своих слуг, чтобы они показали где его найти и его самого.

И все завертелось. Пока господин Чжан инструктировал слугу, яподозвал Парамона и молодого монгольского десятника из сотни Очира.

— Возьмите пятерых своих орлов, — приказал я монголу. — И ты, Парамон, с ними. Возьми еще нашего Баосу, он в их наречии смыслит. Поезжайте в этот городок. Мне нужен торговец Линь Хуцзяо. Живым. И все его семейство, до последней курицы. Тихо, без пыли и шума.

Они ушли, а я, чтобы не терять времени, отправил Ичигена с другими бойцами в предгорья, за аконитом, наказав им быть предельно осторожными и рвать ядовитые стебли, обмотав руки тряпками. На недоуменный вопрос Левицкого, зачем нам столько отравы, я лишь коротко бросил:

— Будем змеиный суп варить. Вернее, суп для змей.

Лишь когда Ичиген с монголами уехали, я изложил свой план Левицкому. Он выслушал молча, и по мере того, как я говорил, его лицо становилось все более мрачным.

— Отравить их, как крыс в амбаре? — спросил он, когда я закончил. — Серж, это… это бесчестно.

— Они похитили и, скорее всего, уже обесчестили его жену, — ответил я жестко, кивнув в сторону комнаты, где метался несчастный Чжан Гуань. — Те, кто воюет с женщинами, чести не имеют и не заслуживают ее по отношению к себе. Против шакалов — шакальи методы. К тому же, как ты верно заметил — у нас нет лишних людей, чтобы рисковать их жизнями ради помощи китайским помещикам. Давай не будем геройствовать, хотя бы в этот раз. Мы просто победим, а они — просто сдохнут.

Он хотел что-то возразить, но промолчал, поняв, что решение мое окончательное.

Через два часа вернулся Парамон. Его отряд спешился у ворот, и монголы грубо, без церемоний, вытолкали из седел свою добычу.

Привезли всех. Самого Линь Хуцзяо — невысокого, толстого китайца в добротном, но уже помятом, подбитом ватой халате, чье приплюснутое, морщинистое лицо делало его похожим на мопса. Его перепуганную, плачущую жену. И двоих маленьких детей, которые цеплялись за ее платье и с ужасом смотрели на бородатых, пахнущих конем и степью варваров.

Жену и детей тут же, не давая им опомниться, завели в один из пустых амбаров Чжана и заперли. А самого торговца привели ко мне. Он упал на колени, дрожа всем телом, его кривые, желтые зубы стучали.

— Господин Линь, — начал я через Ичигена, который теперь выступал переводчиком. — Встаньте, не надо валяться в пыли. У нас с вами деловое предложение.

Вкратце я изложил ему суть: он поедет к своим друзьям-хунхузам в заброшенный монастырь и предложит им щедрый выкуп за жену господина Чжана. И будет он самым красноречивым послом на свете, потому что если что-то пойдет не так, то его собственная семья отправится на тот свет долгой и очень мучительной дорогой. Но если все пройдет гладко, я даю слово, что его семью отпустят, а сам он получит не только щедрое вознаграждение, но и возможность подмять под себя всю торговлю в этой долине. Уже под моей защитой.

Он слушал, и его маленькие глазки бегали, оценивая, взвешивая. Страх перед хунхузами боролся с жадностью и перспективой невиданного возвышения. Ожидаемо, жадность победила.

— Я… я согласен, господин, — пролепетал он.

Ему дали выпить для храбрости хозяйского байцзю, посадили на мула и выпроводили за ворота. Трясясь на упрямом животном, он поехал навстречу своим друзьям-бандитам, зная, что за его спиной остается невидимая петля, которая затянется на шее его детей при первой же ошибке.

Жестоко, но так было надо. В любом случае рука бы у меня не поднялась, на женщин и детей.

А там и Ичиген и монголы, посланные за аконитом. Они вернулись, принеся два больших, туго набитых мешка.

— Это он? — спросил я, разглядывая темно-зеленые, похожие на лапу с растопыренными пальцами, листья.

Ичиген кивнул. Он, как и все таежные охотники, прекрасно знал аконит, которым его соплеменники иногда смазывали стрелы для охоты на медведя. Он объяснил, что рвали его, тщательно обмотав руки тряпками — даже сок этого дьявольского цветка мог вызвать ожог.

— Этого хватит на три бочонка водки? — уточнил я. Ичиген и Баоса о чем-то долго совещались, и наконец, подтвердили:

— Должно хватить!

Удовлетворенный ответом, я повернулся к Парамону.

— Возьми двоих людей, отправляйся на винокурню. Мне нужны три лучших бочонка. И захвати вот эти мешки!

Спустя полчаса в пристрое к винокурне мы вскрыли бочонки, и по помещению расплылся густой, сивушный дух неразбавленного байцзю. Из мешка был извлечен большой, тугой пучок темно-зеленых, кожистых листьев, похожих на когтистые лапы хищной птицы. Аконит.

Первый мертвенно-зеленый букет был опущен в мутную жидкость. Водка недовольно зашипела, принимая в себя яд. Вслед за первым, два других бочонка также получили свою порцию отравы. Листья медленно расправлялись и опускались на дно, отдавая хмельному напитку свою безмолвную, убийственную силу. Оставалось лишь вновь закупорить бочонки и подождать, пока рисовая водка «настоится», превращаясь из напитка, дарующего забвение, в очаровательный эликсир, дарующий вечный покой.

Линь Хуцзяо вернулся к вечеру, когда закатное солнце уже закатилось за гору, и долину окутал серебристый, зябкий туман. Торгаш был бледен, вымотан долгой дорогой, одежда его покрывала серая пыль, но в узких щелках глаз горел хищный, торжествующий блеск. Хунхузы, как и было рассчитано, заглотили наживку вместе с поплавком и удочкой.

— Они согласны, господин! — доложил он, отвешивая глубокий, подобострастный поклон. — Но они желают немало!

Грязный, мятый клочок рисовой бумаги лег на полированное дерево стола. Корявые, как паучьи лапы, иероглифы были начертаны тусклой, разбавленной тушью. Пока Линь Хуцзяо, облизывая пересохшие губы, что-то быстро лопотал, Сяо Ма переводилтребования бандитов, предсказуемые в своей наглости.

— Двести лянов серебра, — начал он.

Я обернулся к бледному, как лягушачье брюхо, Чжану.

— Вы имеете двести лянов?

Тот покачал головой. Двести лян — это примерно четыреста рублей. Немалая сумма!

— Только сто сорок! — перевел мне Сяо Ма.

— Ладно, с этим понятно. Что еще?

— Еще — десять исправных фитильных ружей. Два больших мешка соли… и пять шариков хорошего, черного опиума.

Ну конечно же. Куда без этой грязи?

— Господин Чжан, в поместье есть опиум?

Тот побледнел еще сильнее.

— Мы не курим эту отраву, и работникам я тоже этого не позволяю! — дрожащим голосом произнес хозяин и уставился в пол. Похоже, он потерял всякую надежду на благополучный исход дела.

— Опиума не будет, — твердо заявил я, повернувшись к Хуцзяо. Торговец испуганно дернулся, решив, что сделка срывается. — Я не торгую отравой. Но… — выдержав паузу, я позволил ему снова обрести надежду, — передай им, что взамен я дам то, что согреет их кровь куда лучше. Три бочонка лучшей рисовой водки, байцзю, с винокурен господина Чжана. Самой крепкой. Той, что валит с ног быка.

Лицо торговца расплылось в заискивающей улыбке. Водка — товар вполне понятный и желанный.

— А что до денег… — взгляд переместился на Чжан Гуаня. Тот стоял у стены, бледный и прямой, как изваяние, и лишь развел руками в жесте бессилия. Все его состояние, все, что удалось собрать, уже лежало на столе — сто сорок лянов серебра.

— Не хватает шестидесяти, — констатировал я. — Вместо недостающего серебра будет золото. Шесть лянов золотого песка. Надеюсь, возражений не будет! — добавил я, кивая Левицкому. Тот без единого возражения извлек из походной казны мешочек из толстой кожи. Золотой песок тонкой, мерцающей струйкой потек на стол. Теплое, солнечное сияние горстки золота в тусклом свете комнаты производило завораживающее впечатление.

Линь Хуцзяо жадно уставился на горку золотого песка. Обмен один к десяти — очень щедро! Конечно, они не будут возражать…

— Снова езжай к ним, и передай наши окончательные условия. Выкуп будет готов к завтрашнему уутра.

И Линь Хуцзяоотправился в ночь передать уже наше предложение и вернулся уже к утру, не выспавшийся и трясущийся, с согласием и информацией о времени и месте обмена.

С утра мы вытащили из бочонков разбухшие, потемневшие пучки аконита, чтобы не осталось и следа нашей хитрости. Водка пахла все так же резко и сивушно, но теперь в этом запахе мне чудились приторные, сладковатые нотки смерти.

Обмен был назначен на полдень, на старом горном перевале, в месте, одинаково неудобном для засады с обеих сторон. Мы прибыли первыми. Десяток моих бойцов и монголов Очира заняли позиции на склонах, спрятавшись за камнями. Я, Левицкий, Парамон и дрожащий Линь Хуцзяо с товаром остались на самой дороге.

Вскоре показались и они. Десять всадников, выехавших из-за поворота. Они вели под уздцы маленького ослика, на котором сидела женщина. Даже издали было видно, что она из знатных: на ней был дорогой, расшитый цветами шелковый халат, а сложная прическа была украшена несколькими нефритовыми шпильками. Лицо ее было бледным и заплаканным.

Мы сошлись на середине перевала. Их главарь, кривоногий бандит с лицом, изъеденным оспой, спешился.

— Где товар? — рявкнул он.

Началась напряженная процедура обмена. Они тщательно, по одному, осмотрели ружья, проверили замки. Наш золотой песок долго взвешивали на своих весах, а каждый лян серебра пробовали на зуб. Все это время я не сводил глаз с женщины. Она сидела, опустив голову, и казалось, ничего вокруг не видела.

— А теперь — водка! — сказал главарь, когда с деньгами было покончено.

По его знаку один из хунхузов подошел к бочонкам, понюхал, удовлетворенно крякнул. Но главарь был, видно, тертый калач. Он подозрительно посмотрел сначала на бочонки, потом на меня и с мерзкой усмешкой что-то прокричал.

— Он говорит — отведайте сами, господа купцы, — перевел бледный, то ли от волнения, то ли от ненависти, Сяо Ма. — Докажите, что у вас добрый товар!

Наступила тягучая тишина. Я чувствовал, как напрягся Левицкий. Любой отказ мог сорвать все дело.

И тут выручил старый Парамон.

— А что ж не отведать! — пробасил он с беспечной улыбкой. — За добрую-то сделку — почему б и не выпить!

Он подошел к бочонку, взял черпак, который с недоверием протянул ему хунхуз, вынув затычку, нацедил немного и, перекрестившись широким крестом, залпом, до дна, выпил едкую, пахнущую сивухой жидкость.

Хунхузы довольно загоготали. Подозрения были сняты. Они быстро забрали свой товар, отвязали женщину и, погоняя лошадей, скрылись за перевалом.

Как только их фигуры исчезли, я подлетел к Парамону, который стоял, покачиваясь, с каменным лицом.

— Два пальца в рот! Немедленно!

Старик и без мои слов делал все.

Пока старый казак, отвернувшись, избавлялся от яда, мы подошли к спасенной женщине. Она плакала, пытаясь сказать что-то в знак благодарности. Подошедший Чжан Гуань, который все это время прятался в скалах, подхватил ее на руки. Он тоже плакал, целуя ее руки и лицо, и клялся мне в вечной дружбе. Первая, самая важная часть плана была выполнена. Теперь наступал черед второй.

Пока спасенная женщина, вцепившись в мужа, рассказывала о своем недолгом плене рваными, всхлипывающими фразами, я ждал. Когда первая волна истерики схлынула, я подошел и мягко коснулся ее плеча.

— Госпожа Чжан, мне нужно всего несколько минут. Это очень важно.

Она вздрогнула, но в заплаканных глазах, устремленных на меня, уже разгорался другой огонь — ненависть, что оказалась сильнее страха и стыда. Хриплым шепотом, то и дело сбиваясь, она отвечала на мои вопросы. Да, она видела их логово. Да, она запомнила дорогу, каждый поворот тропы. Она назвала их число, описала, где стоят дозорные и где находится «ямэнь» атамана.

Ну что же — отлично! Лучшего момента для удара было не придумать. Прямо сейчас они, уверенные в своей безнаказанности, тащили в гору выкуп и бочонки с отравленной водкой. Наверняка эти мрази предвкушают’пир горой' в честь своей удачи. Этот пир должен был стать для них последним.

— Выступаем, — приказ прозвучал в тихой комнате как щелчок взводимого курка. — Немедленно.

Левицкий с караваном остался в поместье. Здесь, под защитой высоких стен и благодарного хозяина, они были в безопасности. С собой был взят лишь ударный кулак: Беседин и Соболев, полсотни монголов Очира — тех, кто умел обращаться с луком — Сяо Ма и нанайцы — все те, кто умел ездить верхом и бесшумно подкрадываться. Другой полусотне монголов во главе с самим Очиром было приказано окружить селение — в случае если кто-то из тайных соглядатаев бандитов, заметив нашу кавалькаду, попытался бы их предупредить, монголы должны были перехватить его.

— Не выпускайте никого! — предупредил я Очира. — Если кто-то попытается покинуть селение — хватайте и держите до нашего возвращения. А там мы выясним, что ему под вечер дома не сидится.

Казалось, отряд был укомплектован. Но тут я подумал — а не привлечь ли к операции и «факельщиков»? В конце концов, ведь надо их потихоньку вовлекать в мое войско! А эта стычка — прекрасный шанс оценить, чего они стоят.

Они сидели группами, угрюмые и настороженные, как стая волков, попавшая в новую клетку. Подозвав Сяо Ма для перевода, я обратился к ним.

Я не стал говорить о долге или чести, и заговорил о том, что они понимают лучше всего — о добыче и карьерных перспективах.

— Там, в горах, сидит банда хунхузов, — сказал я, и Сяо Ма переводил, вкладывая в слова ярость и презрение. — Они богаты. У них есть оружие, серебро, женщины. Сегодня ночью мы идем вырезать это гнездо.

Они слушали молча, и в их глазах появился интерес.

— Мне нужны добровольцы. Двадцать человек. Те, кто не боится смерти и хочет отомстить. Те, кто пойдет со мной, перестанут быть рабами. Они станут моими воинами, моей личной охраной. Они получат лучшее оружие из того, что мы захватим, и полную долю в добыче. Остальные останутся здесь, ждать своего кайла. Выбирайте.

Им не понадобилось много времени. Из толпы шагнул вперед один, потом второй, третий. Через минуту передо мной стояло девятнадцать человек. Девятнадцать пар глаз, горевших дикой, застарелой ненавистью. Оружия им не хватило, так что пришлось вооружить их тем, что было — тесаками-дао и бамбуковыми копьями.

Едва собравшись, мы двинулись налегке, освещаемые закатным солнцем. Впереди бесшумными тенями скользили нанайцы. Жену Чжао несли на импровизированных носилках двое бывших няньцзюней — бинтованные ноги, обычные среди знатных китаянок, не позволили бы ей сделать и шагу.

К тому времени, как багровое солнце умерло за дальним хребтом, окрасив небо в цвета запекшейся крови, мы были на месте. С заросшего колючим кустарником перевала открывался вид на логово врага. В глубокой, поросшей лесом лощине, прилепившись к отвесной скале, словно осиное гнездо, темнели строения старого монастыря. Из трубы главной кумирни уже вился ленивый, сытый дымок — бандиты разжигали очаг для своего праздника. В окнах, как желтые глаза хищника, зажигались первые огни.

Короткий жест. Отряд беззвучно растворился в складках местности, впиваясь в склоны, оплетая монастырь смертельной паутиной. Мы залегли, превратившись в камни, кусты, тени — в часть этой древней, безразличной земли.

Над ущельем повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь шепотом ветра. Оставалось лишь дождаться, когда яд и хмель сделают свое дело.

Дождаться начала пира стервятников, чтобы превратить его в их собственные поминки.