Хозяин Амура

Глава 16

Глава 16

Пароход «Людорф» неспешно, с натужным пыхтением, полз вверх по течению Шилки. Осень уже вовсю вступила в свои права. Леса по берегам полыхали холодным, предсмертным огнем — багрянцем и золотом. Воздух был чист, прозрачен и по-осеннему печален. Монотонная, убаюкивающая жизнь на борту после месяцев кровавой бойни и тревог казалась почти нереальной.

Часами стоя на палубе и глядя на убегающую назад воду, я пытался привести в порядок мысли. Моя маньчжурская эпопея была временно остановлена. Теперь начиналась другая игра — с цифрами, бумагами, и большими ставками. И все больше я думал про телеграф. Без быстрой, надежной связи управлять моей разросшейся, раскинувшейся на тысячи верст подпольной империей было невозможно. Гонцы и письма — это все способы прошлого века, медленные и ненадежные. Но увы, пока о телеграфе оставалось только мечтать.

И вот, однажды вечером, когда я сидел в кают-компании, услышал за спиной английскую речь — резкую, деловую, полную энергии. В первое мгновение внутри все похолодело. Англичане. Мистер Текко.

Я медленно обернулся. За соседним столом сидели трое европейцев, оживленно обсуждавших какую-то схему. Рядом с ними находился молодой человек в форме инженера путей сообщения, который слушал и иногда вставлял реплики на том же языке. Почувствовав на себе мой взгляд, молодой инженер обернулся.

— Прошу прощения, если мы вам мешаем, господин, — сказал он по-русски, с вежливой улыбкой. — Деловые разговоры.

— Ничуть, — ответил я, поднимаясь им навстречу. — Я — Тарановский, Владислав Антонович. Золотопромышленник.

Мой титул, произнесенный уверенно, произвел на него впечатление.

— Кошкин, Александр Константинович, — представился он, крепко пожимая мою руку. — Инженер путей сообщения. Прикомандирован переводчиком к американской экспедиции. Позвольте представить вам моих спутников.

От сердца отлегло. Американцы. Не очень понятно, конечно, что они тут делают, но… Главное — не англичане.

Кошкин между тем вернулся к иностранцам и коротко переговорил с ними. Те с интересом посмотрели на меня.

— Господин Роберт Кеннан, руководитель нашей изыскательской партии, — Александр Константинович указал на худощавого, энергичного американца с цепким, умным взглядом. Кеннан коротко кивнул.

— Полковник Томас Баркли, наш главный инженер и специалист по сложным участкам, — продолжил он, указывая на грузного, седовласого мужчину, который, тяжело опираясь на трость, приподнялся со своего места. Во взгляде полковника я уловил ту тяжелую усталость, какая бывает у людей, испытавших когда-то большие эмоциональные потрясения. Например, — прошедших большую войну.

— И господин Кальдекотт Мейнард, наш самый молодой и талантливый топограф.

— Весьма польщен, господа, — сказал я, кланяясь. — Но позвольте удовлетворить мое любопытство. Какого рода изыскания привели вас, американцев, в такую даль, на берега Шилки? Неужто и здесь ищете золото?

Кошкин перевел мой вопрос, и американцы рассмеялись.

— Нет, золото — это не наша епархия, мистер Тарановский, — ответил Кеннан через переводчика. — Мы занимаемся вещами, которые, смею надеяться, свяжут наши страны куда крепче, чем любая золотая лихорадка. Мы строим… будущее.

Интригующее заявление.

— И в чем же заключается это будущее, если не секрет? — спросил я.

— Мы направляемся в Читу, на аудиенцию к его превосходительству генерал-губернатору Корсакову, — вступил Кошкин, и в его голосе прозвучала плохо скрываемая гордость за причастность к большому делу. — Чтобы получить окончательное разрешение на начало работ.

— Каких работ?

— Мы хотим соединить Америку и Европу. Телеграфом, — просто сказал он.

Гм. Некоторое время я безуспешно пытался осознать смысл сказанного. Какая тут, нахрен, Америка? Мы бесконечно далеко от нее!

— Простите, но разве кабель из Европы в Америку не по дну океана прокладывают? — осторожно, пытаясь никак не продемонстрировать своего «послезнания», спросил я наконец.

— Проложить кабель по дну Атлантики пока не удается, — пояснил Кошкин. — Слишком глубоко, кабель рвется. И тогда в компании «Вестерн Юнион», где служат эти господа, родился этот проект — соединить континенты по суше. Компания уже строит линию через британские владения — из Америки в Русскую Америку, на Аляску. Затем — короткий кабель через Берингов пролив. И дальше — через всю нашу необъятную Сибирь, до Иркутска, где телеграф уже есть! Строиться он будет с двух сторон — одна ветка от Иркутска, другая — из Америки.

Слушая его восторженные излияния, я лихорадочно размышлял, какие выгоды может принести мне это нежданное знакомство. С первого взгляда было заметно, что эти янки — люди дела. Американцы 19 века нисколько не походили на их растолстевших надменных потомков — они умели и любили работать, причем охотно брались за любые задачи. В этом времени американцы — это нация инженеров, торговцев и авантюристов, чья Гражданская война превратилась в гигантский полигон для испытания самых передовых технологий. И при всем при этом — масштаб! Эти люди мыслили категориями континентов.

И вот передо мной сидели люди, которые были лучшими в мире специалистами по всем трем направлениям.

Пожалуй, надо бы познакомиться с ними получше. Через них, через их компанию, можно было получить доступ к технологиям, о которых у нас еще и не слыхивали. Наверняка через них можно наладить контакты, заказать оборудование, нанять специалистов. Телеграф, железные дороги, оружие… В общем, ребята явно полезные. Надо брать!

Сказано — сделано.

— Господа, — произнес я, пряча за вежливым тоном деловой интерес. — Ваш проект поистине грандиозен. И, смею предположить, сопряжен с огромными трудностями.

Я сделал паузу, глядя на Кеннана. Тот напрягся, почувствовав, что разговор переходит в иную плоскость.

— Возможно, мой опыт освоения этих диких земель, — продолжал я, — и мои… скромные возможности, могли бы оказаться вам весьма полезны. Я занимаюсь здесь золотыми приисками и предлагаю вам сотрудничество.

— С удовольствием рассмотрим все варианты. Человеку, произносящему слово «золотодобыча», трудно в чем-либо отказать! — улыбнулся полковник Баркли, и Кошкин перевел его слова.

— Прекрасно. Для начала я украду у вас мистера Кошкина… на какое-то время.

В тот же вечер, я пригласил Кошкина в свою каюту. Показав ему несколько золотых самородков, я попросил о конфиденциальной услуге. И затем — достал из сундука трофейные английские бумаги.

— Мне нужно знать, что здесь написано, — сказал я. — Дословно.

Кошкин задумчиво потер переносицу.

— Готов помочь, сударь. Но прошу учесть — у меня есть время на посторонние занятия, лишь когда джентльмены отдыхают и не нуждаются в моих услугах.

— Ну, полагаю, по ночам они спят, не так ли? — многозначительным тоном спросил я.

Кошкин согласно кивнул.

Всю ночь он, хмурясь и ругаясь сквозь зубы на корявый почерк английских геологов, корпел над бумагами. Закончил он лишь под утро. Осунувшийся и усталый, он доложил результаты своих изысканий.

— Владислав Антонович, — сказал он тихо, — ваши подозрения оказались небезосновательны. Здесь — детальный план по разработке золотых месторождений. С цифрами, расчетами, сметой расходов.

— Кто за этим стоит?

— Судя по подписям, по поводу золотых месторождений на Мохэ уже создана целая британская торговая компания. Но… — он замялся, — вот здесь, в конце. Рекомендательное письмо, адресованное китайским властям в порту Тяньцзинь. И под ним стоит подпись и гербовая печать… консула Ее Величества. Боюсь, господин Тарановский, вы влезли в большую политику!

На следующий день, во время одной из долгих стоянок для погрузки дров, я вышел на палубу проветриться. Там, у перил, стоял один из американцев — Томас Баркли. Опираясь на трость, он молча смотрел на унылый осенний пейзаж, и курил тонкую сигару.

— Хороший у вас табак, господин… — сказал я по-русски, подойдя к Кошкину, который стоял рядом. — Спросите, не вирджинский ли?

Переводчик передал мои слова. Баркли обернулся, и на его лице появилась слабая улыбка. Через Кошкина он ответил, что табак кентуккийский, и что после местной махорки он кажется ему райским наслаждением. Завязался неспешный, как течение Шилки разговор, Я узнал, что Баркли — бывший военный, полковник армии северян. Он воевал с самого начала войны, прошел несколько крупных сражений. А палка в его руках была памятью о кровавой бойне у ручья Энтитем.

— Я потерял там не только ногу, — переводил Кошкин его ровный, лишенный всяких эмоций голос. — Я потерял там почти весь свой полк. Но я видел чудо, мистер Тарановский. Я видел, как один наш батальон, вооруженный новыми карабинами Спенсера, сдержал атаку целой бригады конфедератов.

Он сделал паузу, глядя куда-то вдаль, словно снова видел тот бой.

— Они просто не успевали перезаряжать свои дульнозарядные ружья. Их офицеры гнали их вперед, волна за волной, а наши ребята просто стояли и стреляли. Семь раз, прежде чем перезарядить магазин. Семь раз. Это было похоже на бойню. А когда заработали митральезы…— Он горько усмехнулся. — Войну теперь выигрывает не храбрость, мистер Тарановский. И даже не золото. Ее выигрывают инженеры. Тот, кто даст солдату ружье, которое стреляет на один раз больше, чем у врага.

Нда. Ну, ты тут мне Америку не открыл, конечно. Еще с прошлой жизни я помнил, какую роль играет современное оружие. Ни мужество, ни стойкость, ни хитрость не способны преодолеть современные технологии. Примеров тому — сотни. Да что там — оглянись на китайский берег и увидишь мощнейшую империю, буквально раздавленную небольшими отрядами европейцев. Англичане и французы буквально разнесли гигантские армии китайцев в нескольких Опиумных войнах, и теперь творят в Поднебесной все, что им заблагорассудится, а аборигены страдают под гнетом многочисленных мятежников, правительственных карателей и хунхузов

И тут, тебе повод для размышления: а что случиться, если к тебе в Силиньцзы явится небольшая, но хорошо вооруженная армия на службе «британской торговой компании»? Ладно Тулишен — его фантазии вряд ли хватит на что-то кроме эвенков и хунхузов. А вотевропейцы могут пригнать очень серьезныесилы и средства! Уже есть револьверы, магазинные ружья, горные пушки, и даже прото-пулеметы! Моя армия, моя горная республика, все, что я построил, против вооруженных чем-то подобным регулярных войск- не продержится и часа. Нам нужно оружие! Современное, скорострельное, казнозарядное. То, что могло превратить мою разношерстную армию в непобедимую силу.

— Скажите полковнику, — сказал я Кошкину, тщательно подбирая слова, — что я, как промышленник, осваивающий эти дикие земли, крайне заинтересован в безопасности моих людей. И я был бы готов заплатить… очень щедро… за партию хороших ружей. Как он сказал — «винтовка Спенсера»? Ну, вот, скажем, именно их. Для защиты от дикарей.

Баркли, выслушав перевод, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом. Затем что-то коротко произнес.

— Это можно устроить, — перевел Кошкин его ответ. — Все можно устроить, если у вас достаточно того, что блестит и не ржавеет. И если вы знаете правильных людей.

— Я полагаю, что мистер — правильный человек?

Кошкин перевел. Полковник слегка улыбнулся.

— Oh yeah. Really!

— Разумеется! — пояснил Александр Константинович.

— В таком случае вечером нам будет что обсудить!

И вечером я, выкупив в буфете парохода последнюю бутылку шампанского, пригласил полковника Баркли и переводчика Кошкина к себе. Разговор предстоял…интересный.

— Господин полковник, — начал я через Кошкина, — благодаря неоценимой помощи вашего переводчика я знаю, что англичане ведут в Маньчжурии свою, не слишком чистую игру. Я воюю с их людьми, хунхузами, уже не первый месяц. Мне нужно оружие, чтобы защитить свои… и, смею полагать, русско-американские интересы в этом регионе.

Баркли слушал, не перебивая, его лицо было непроницаемо. Фраза о защите «русско-американских» интересов его ничуть не покоробила: американцы в это время очень не дружили с англичанами, поддерживавшими конфедератов.

— Ваша компания «Вестерн Юнион», — продолжал я, — несомненно, будет завозить в тонны грузов. У вас есть возможность провести еще одну, небольшую партию «геологического оборудования» в составе вашей экспедиции? Скажем, пятьсот карабинов Спенсера и сто тысяч патронов к ним.

Кошкин, переводя, присвистнул. Баркли удивленно вскинул брови.

— Я готов оплатить и сам товар, и все накладные расходы, и, разумеется, вашу личную услугу, — я выдержал паузу. — Золотом. Много. И, возможно, — я перешел к главному, — я буду готов поделиться с вашей компанией очень подробной информацией о том, чем на самом деле занимаются здесь ваши британские «конкуренты».

Это был удар в цель. Баркли может быть и не занимался золотом, но хорошая информация — всегда в цене. Он задал несколько коротких, профессиональных вопросов о маршрутах и портах, и наш разговор тут же превратился в импровизированный военный совет. Я набросал ему на обороте карты примерную схему.

— Трансконтинентальная железная дорога пока недостроена, — переводил Кошкин слова полковника. — Самый простой путь — доставить ваш… «товар» через Никарагуа до Сан-Франциско. Там его погрузят на один из наших зафрахтованных клиперов, что идут в Азию.

— Какой порт? — спросил я.

— Шанхай. Или лучше Циндао, он севернее, ближе к Маньчжурии, — ответил Баркли после короткого раздумья. — Это будет самый сложный этап. Таможня…

— Таможня — это не проблема, —усмехнулся я. — Это лишь статья расходов. Мы найдем нужного чиновника в Циндао и дадим ему столько серебра, что он лично проследит, чтобы ни один ящик не был вскрыт. Легенда, как вы и сказали, — «геологическое оборудование» для вашей экспедиции. Официальные бумаги «Вестерн Юнион» и пара мешков с лянами откроют любые ворота в Китае.

Баркли удовлетворенно кивнул, оценив цинизм и прагматизм моего плана. Он понял, что имеет дело не с дилетантом.

— А дальше? — спросил он. — Как вы собираетесь тащить карабины и столько патронов через всю Маньчжурию? Это сотни верст по земле, кишащей бандитами.

— А дальше, — ответил я, — этот груз встретит мой собственный караван. Под охраной сотни монгольских наемников. Поверьте, полковник, в Маньчжурии найдется мало желающих связываться с таким эскортом.

Мы ударили по рукам. Полковник пообещал немедленно, по прибытии в Иркутск, отправить по телеграфу шифрованную депешу своим людям в Сан-Франциско. Лед тронулся. Долгая, сложная, но единственно верная дорога к перевооружению моей армии была открыта.

С первым снегом, превратившим унылые, серые улицы Сретенска в грязную кашу, наш пароход наконец причалил к пристани. Путешествие по воде было окончено. Теперь надо было срочно решать проблему.

Проблема моя весила ровно шестьдесят два пуда, двадцать три фунта и девять золотников. Или, говоря проще, — тонну. Тонну золота, упакованную в обычные на вид, но неподъемные ящики, которые сейчас, под охраной моих казаков, перетаскивали на берег.

— Что делать-то будем с этой тягой, Владислав Антонович? — спросил меня Ермолай Тимофеевич Полозов, командир моего конвоя, когда последний ящик с глухим стуком опустили на мерзлую землю. — Каждую ночь спать приходится в обнимку с ружьем. Да и таскать ее за собой — всех лошадей загоним. Надо бы от нее избавиться.

Он был прав. Везти с собой тонну металла через всю Сибирь было чистым безумием. Частным порядком такую партию было не сбыть — ни у одного купца здесь не было таких денег, а новость о «золотом караване» разлетелась бы по тайге быстрее пожара. Оставался единственный путь, не самый выгодный, но и самый верный. Сдавать казне.

Я направился в контору золотопромышленной компании, через которую государство и вело все свои дела. Меня встретил пузатый, лоснящийся чиновник с лицом хорька и маленькими, бегающими глазками. Увидев мои бумаги на прииск, подписанные в самом Сибирском комитете, он стал заискивающе-любезным, но когда я сказал, что привез золото, в его глазах вспыхнул нездоровый, жадный огонек.

— Сколько будет, господин Тарановский? Пуд? Два? — потер он руки в предвкушении.

— Шестьдесят два, — ровно ответил я.

На мгновение он замер, решив, что ослышался. Потом его лицо вытянулось, а глазки забегали еще быстрее.

— Сколько-сколько? Ш-шестьдесят два чего⁈ Пуда⁈

Он уставился на меня, как на сумасшедшего.

— Откуда дровишки, любезный? — прошипел он, мгновенно сбросив маску любезности. — Уж не с казенных ли приисков тащишь? Аль мне полицию позвать?

Молча, не меняя выражения лица, я выложил на стол перед ним еще одну бумагу. Это был отчет о внедрении амальгамации и ведомость добычи за последние месяцы, аккуратно составленные предусмотрительным Изей.

Чиновник впился в цифры, и его лицо снова начало меняться. Он не понимал половины терминов, но он видел итоговые расчеты, печати и подписи. По всему выходило, что перед ним не просто удачливый старатель, а человек, провернувший дело невиданного доселе масштаба.

— Простите великодушно, — пролепетал он, возвращаясь к заискивающему тону. — Мы… мы примем ваше золото, господин Тарановский. Конечно, примем. После оценки и проверки пробы, разумеется…

И началась морока. Процедура сдачи заняла почти три дня! Три дня мои казаки не смыкали глаз, охраняя склад, где под замком и надзором комиссии взвешивали и проверяли каждый слиток, каждый мешочек с песком… Ящики вносили в отдельную комнату с решетками на окнах, где уже ждала приемная комиссия: сам пузатый чиновник, седой, похожий на иссохшую мумию пробирер, два угрюмых жандарма и пара весов — большие, для слитков, и маленькие, аптекарские, для песка.

Началось священнодействие. Каждый ящик вскрывали в моем присутствии. Каждый мешочек с золотым песком высыпали на огромные листы плотной бумаги. Пробирер, вооружившись лупой и пинцетом, долго копался в песке, выискивая примеси. Затем песок осторожно, чтобы не просыпать ни крупинки, пересыпали на весы.

— Пуд, два фунта, семнадцать золотников, — скрипучим голосом объявлял он, и писарь тут же заносил цифру в толстую конторскую книгу.

С самородками было еще сложнее. Каждый крупный самородок пробирер брал специальными щипцами, взвешивал, а затем крошечным напильником спиливал с краю золотую пыль, которую тут же ссыпал в тигель для проверки пробы. Воздух в комнате был тяжелым, пахло сургучом, пылью и неприкрытой, алчной жадностью. Чиновники, хоть и изображали на лицах государственную важность, не могли скрыть блеска в глазах. Они никогда в жизни не видели столько золота разом.

Наконец, когда последний мешочек был взвешен, а последний самородок — отмечен в реестре, наступила тягучая пауза. Комиссия удалилась на совещание, заперев комнату с золотом на два замка и опечатав дверь. Я ждал в кабинете чиновника, и это ожидание было хуже любой пытки. Я ждал, чувствуя на себе цепкие, оценивающие взгляды чиновников, полицейских, каких-то темных личностей, крутившихся у конторы. В глазах каждого из них я видел не только страх и подобострастие, но и черную зависть, и жадность. Наконец, господа чиновники огласили сумму:

— Итого девятьсот шестьдесят восемь тысяч триста двадцать два рубля!

Но вместо ожидаемой увесистой пачки кредитных билетов чиновник, с подобострастной улыбкой, протянул мне лишь одну гербовую бумагу. Это был казначейский билет, свидетельство на предъявителя, удостоверяющее, что Империя должна мне без малого миллион рублей.

— Получить всю сумму наличными, разумеется, вы сможете только в Иркутске, в отделении Государственного банка, — пояснил он, видя мой вопросительный взгляд. — У нас здесь таких денег, сами понимаете, не водится.

Я молча взял бумагу.

— А смогу я получить деньги где-то ближе Иркутска?

— Маловероятно! Разве в Чите… Как думаете, Константин Демидыч?

— Да нет. Отродясь там столько денег не было! — не согласился другой чиновник.

Вот тебе здравствуйте! Я посмотрел на гербовую бумагу, затем на лоснящееся лицо чиновника. Миллион на бумаге — это хорошо, но мне нужны были и наличные. На дорогу, на мелкие расходы, на взятки, в конце концов.

— Понимаю, — сказал я. — Но хотя бы часть, тысяч пять-десять рублей, я могу получить сейчас? Ассигнациями.

Чиновник тут же состроил скорбную мину, разведя пухлыми руками.

— Увы, господин Тарановский, никак невозможно! — пропел он с искренним, как казалось, сожалением. — Вся сумма уже внесена в реестр, и на нее выписан единый казначейский билет. Разделить его никак нельзя. Процедура-с…

Он явно получал удовольствие от этой мелкой бюрократической пакости, от возможности показать свою власть над человеком, чье богатство его так раздражало. Но я был не из тех, кто отступает.

— Процедуру можно и изменить, — сказал я холодно, глядя ему прямо в глаза. — Если, конечно, есть желание помочь крупному государственному промышленнику. Или вы хотите, чтобы я отправил депешу в Иркутск, господину Корсакову, с жалобой, что его подчиненные на местах саботируют развитие края?

Упоминание имени генерал-губернатора подействовало, как удар хлыста. Чиновник сжался, его лицо вытянулось.

— Ну что вы, что вы, помилуйте… — забормотал он.

Он метался по кабинету, листал толстые конторские книги, что-то шептал подозванному писарю. Видно было, что он отчаянно ищет выход из положения, в которое сам себя загнал. Наконец, после долгого совещания, решение было найдено. Громоздкое, нелепое, чисто русское по своей сути.

— Можно сделать так, — объявил он с видом человека, совершившего подвиг. — Мы… э-э-э… аннулируем этот казначейский билет. Уничтожим его по акту. А взамен выпишем вам новый, на сумму, скажем… без пяти тысяч. А эти самые пять тысяч вы получите у меня из кассы. Наличными. Ассигнациями.

Я едва сдержал усмешку. Целый спектакль, с актами, уничтожением и переоформлением, ради того, чтобы выдать мне мои же собственные деньги.

— Пять тысяч — мало. Десять, — коротко бросил я.

Он снова было бросился ныть и юлить, но, видя мой непреклонный взгляд, лишь тяжело вздохнул. Бюрократическая машина, скрипя и дымя, медленно тронулась в нужном мне направлении.

Наконец, дело было сделано. Решив эту главную задачу, я отправился дальше, в Кяхту. Нужно было наконец встретиться с Аглаей Степановной Верещагиной, узнать, как обстоят дела с нашим предприятием.

Дорога на перекладных заняла несколько дней. Я ехал, предвкушая встречу, строя планы. Но чем ближе я подъезжал к Кяхте, тем сильнее становилось необъяснимое, сосущее под ложечкой беспокойство. На одном из постоялых дворов под Читой, ожидая смены лошадей, я разговорился с попутчиком — словоохотливым иркутским купцом. Разговор, как водится, зашел о золоте. И тут он, понизив голос, с завистью сообщил мне главную новость последних месяцев.

— А вы слыхали, господин хороший? На Бодайбо-то нашем настоящее чудо случилось! Купец Сибиряков, компаньон купчихи Верещагиной, наткнулся на жилу, какой еще свет не видывал! Говорят, там не песок, а самородки одни, что булыжники! Сказочно озолотился сей господин! И вроде как все на свое имя оформил, по-хитрому…

Меня будто ледяной водой окатили. Сибиряков! На свое имя! Неймется этой сволочи! Беспокойство, до этого смутное, превратилось в холодную, острую тревогу. Я гнал лошадей до Кяхты, не жалея ни их, ни ямщика.

Я въехал в Кяхту, когда уже смеркалось. Город, главный нервный узел всей русско-китайской торговли, гудел, как потревоженный улей, но мне не было до этого дела. Тревожные слухи о Сибирякове, которые я услышал на постоялом дворе, жгли меня изнутри.

Остановившись в лучшей гостинице города, я снял самый дорогой номер, приказал подать горячей воды, смыл с себя многодневную пыль дорог и облачился в чистое, путешествующее со мною от самой Москвы. Теперь я вновь был не оборванным предводителем таежной армии, а преуспевающим золотопромышленником, господином Тарановским.

Полный предвкушения и смутной тревоги, я позвал полового и передал ему короткую, сдержанную записку: «Аглая Степановна, имею честь сообщить о своем прибытии. Жду Ваших распоряжений, когда и где Вам будет удобно меня принять. Владислав Тарановский». Вручив ее молодому парню вместе с серебряным рублем, велел немедленно доставить ее в дом купчихи Верещагиной.

Тот убежал, а я ходил по номеру из угла в угол, строя в голове тысячи предположений. Слухи о Сибирякове — правда? Или просто завистливые сплетни? Как Аглая Степановна встретит меня? Обрадуется ли вестям о моих победах, о том, что я привез золото и готов вновь приступить к работе над нашим грандиозным делом на Бодайбо?

Через полчаса половой вернулся. Слишком быстро. И вид у него был растерянный.

— Ну? — нетерпеливо спросил я. — Что она сказала?

Парень мялся, не зная, как начать.

— Госпожа Верещагина… они записку вашу приняли, — пробормотал он, глядя в пол.

— И?

— И велели передать, что не принимают. И впредь тоже… просили не беспокоить.

Я замер, не веря своим ушам.

— Что значит «не принимают»? Может, она занята? Больна?

— Никак нет, ваше благородие, — еще ниже опустил он голову. — Приказчик ее вышел, так и сказал. Не велено, говорит, пущать!