Хозяин Амура

Глава 15

Глава 15

Тайга расступилась, и перед нами блеснула свинцовая, холодная гладь Амура. А на высоком холме, чернея на фоне низкого осеннего неба, темнел знакомый силуэт. Наш импань. Наш первый форпост на этой земле.

Но что-то изменилось. Даже издали было видно, что база заметно укрепилась. Вокруг частокола теперь был выкопан ров, а склоны холма, раньше заросшие кустарником, были расчищены — идеальные сектора обстрела.

— Стой! Кто идет⁈ — раздался с вершины стены резкий, но знакомый окрик. Часовой на вышке вскинул ружье.

Очир, ехавший рядом со мной, усмехнулся.

— Свои! — крикнул он в ответ, и его голос гулко разнесся над рекой.

На стене на мгновение воцарилась тишина, а затем послышались радостные, возбужденные крики. Ворота заскрипели и отворились. Нас встречали с неподдельной, мужской радостью. Гарнизон был немногочислен, как я и помнил: четверо крепких бородатых мужиков-добровольцев из Куриловки, несколько старых товарищей из бывших каторжан, оставленных здесь из-за легких ранений, и с десяток молчаливых нанайцев.

— Все тихо, Владислав Антонович, — доложил старший Матвей. — Хунхузов духу нет. Видать, после вашей взбучки все по норам разбежались. Зато китайцы объявились. Торговать. Кланялись, благодарили, что от шакалов избавили.

Я кивнул, с удовлетворением оглядывая порядок на базе. И тут мой взгляд зацепился за то, чего раньше не было. У самого подножия холма, под защитой наших стен, приютилось несколько новых, наспех сколоченных из досок и глины фанз. Из их труб вился тонкий дымок.

— А это что за самострой? — спросил я.

— Беженцы, — ответил Матвей. — Как прослышали, что Тулишэня здесь больше нет, а правит справедливый тай-пен, так и потянулись. Сначала одна семья пришла, потом другая. Просят защиты и работы.

Я смотрел на эти убогие хижины, на играющих рядом с ними чумазых ребятишек и понимал, что началось что-то другое. Что-то куда более сложное и ответственное. Я перестал быть просто атаманом. Я становился защитником. Хозяином.

Переправа через широкий, осенний Амур заняла несколько часов. Лошадей пришлось перегонять на неуклюжих плотах, которые мы тащили за нашей джонкой. Когда мы наконец причалили к стойбищу, нас встретили радостными криками.

Это было возвращение домой.

Молодежь с горящими глазами обступила моих бойцов, жадно расспрашивая о боях в далеких горах. Особый восторг вызвали тарбалеты чжугэ ну — диковинное, скорострельное оружие завораживало молодых охотников. Но старики и женщины смотрели на нас иначе. В их взглядах была не столько радость, сколько тревожное ожидание.

Ко мне подошла седая, высохшая старуха, мать одного из воинов, оставшихся с Лян Фу.

— Тай-пен, — сказала она, и Орокан перевел ее тихий, но настойчивый голос. — Скоро пойдет кета. Большая вода несет рыбу. Наши мужчины… они вернутся к путине? Если они не набьют коптильни, зимой стойбище будет голодать.

Наступила звенящая тишина. Радостные крики смолкли. Старуха молча поклонилась и отошла. Вокруг нас образовалась пустота. Нанайцы смотрели на меня с обидой и недоумением. Орокан опустил глаза.

Я смотрел на их замкнувшиеся, отчужденные лица и вдруг понял, какую чудовищную ошибку совершил. Идиот. Они не мои солдаты, связанные присягой. Они — союзники, связанные словом. Их зима, их голод — это теперь моя проблема. Их выживание — это основа моей силы.

Позже, когда сумерки начали сгущаться над рекой, я сам пришел в большой дом старейшин. Они сидели вокруг очага молча, и это молчание было тяжелее любого упрека.

— Я подумаю как быть, и как Вам помочь, приходите через пару дней на прииск, думаю к этому времени будет решение.

В его глазах было облегчение и… уважение. В этот вечер я перестал быть для них просто сильным чужаком, принесшим войну и золото.

Переночевав у нанайцев, мы двинулись к главной базе — прииску Амбани-Бира. Уже на подходе я видел, как он изменился. Вместо горстки разрозненных построек теперь стояло настоящее, укрепленное поселение с высоким частоколом и дозорными вышками.

Не успел я спешиться, как из ворот, расталкивая людей, вылетел Изя Шнеерсон. Его лицо было красным от волнения, а очки съехали на кончик носа. Он подбежал и, забыв про всякие церемонии, вцепился в меня, что-то бормоча на смеси русского и идиша.

— Курила! Шоб ты был здоров и совсем не кашлял! Вернулся!

За ним, кряхтя, спешил старый Кузьмич. Увидев меня, он замер, снял шапку, и по его морщинистому лицу, не стыдясь, потекли слезы. Он бросился мне на шею, бормоча:

— Вернулся, соколик… Живой…

И тут из-за его спины, держась за штанину старика, выглянула маленькая фигурка. Светловолосый мальчишка лет трех, в ладно сшитой рубахе и маленьких сапожках. Он смотрел на меня большими, серьезными глазами — моими глазами. Ваня. Мой сын.

— Папа? — тоненько, но отчетливо спросил он.

Это простое слово ударило сильнее любого вражеского выстрела. Я опустился на колени, чтобы быть с ним на одном уровне. Все бои, все смерти, все золото мира — все это померкло в один миг. Он вырос.

— Да, сынок, — прохрипел я, чувствуя, как в горле встал ком. — Папа.

Он сделал неуверенный шаг, отпустив Кузьмича, и ткнулся мне в плечо. Я обнял его, вдыхая запах его волос — запах дома, тот самый, ради которого я и вел все свои войны.

— Болтает без умолку, сил нет, — добродушно проворчал Кузьмич, вытирая слезы рукавом.

— Все тебя ждал. Каждое утро спрашивал: «Деда, а папа ско-ло?» Вот, дождался, непоседа.

После первых бурных, сбивчивых эмоций Изя, таинственно сверкая глазами, потащил меня в амбар.

— Идем, идем! — шипел он. — У меня для тебя есть сюрприз! Такой сюрприз, что ты упадешь!

Он подвел меня к дальнему углу, где в несколько рядов стояли тяжелые, окованные железом сундуки, запертые на амбарные замки.

— Смотри! — прошептал он с благоговением. — Смотри и плачь! Это все — наше!

Он щелкнул замком и откинул крышку одного из сундуков. Я заглянул внутрь и на мгновение потерял дар речи. Сундук был доверху набит тяжелыми, тускло поблескивающими слитками золота.

— За время, что тебя не было, — голос Изи дрожал от гордости, — мы намыли… больше шестидесяти пудов!

Шестьдесят пудов. Почти тонна. Я быстро прикинул в уме. По нынешним ценам… почти миллион рублей серебром. Миллион. Эта цифра не имела вкуса или запаха. Это была просто абстракция. Абстракция, способная покупать армии, строить заводы и менять судьбу империи.

— Как⁈ — только и смог выдохнуть я.

— Амальгамация, шоб ты так жил как всем желаешь! — восторженно зашипел Изя. — Эта твоя ртуть — это слезы бога! Мы перемыли старые отвалы, те, что считали пустыми! Там было еще столько же! Мы просто выбрасывали его под ноги!

Он снова засмеялся, счастливый и гордый.

— И еще новость! — не унимался он. — Со дня на день ждем пароход из Благовещенска!

Пароход. Вот оно. Судьба сама давала мне в руки все карты. — Отлично, Изя, — сказал я, приходя в себя.

— Значит, так. Я еду в Россию. Через Сретенск и Кяхту. Нужно продать часть этого, — я кивнул на золото, — забрать оборудование, узнать, как дела на Бодайбо и у Кокорева.

Лицо Изи вдруг вытянулось.

— Курила… Серж… возьми меня с собой! — вдруг попросил он, и в его голосе прозвучала непривычная, тоскливая нотка. — Я так соскучился по запаху настоящей кофейни, по хрусту французской булки…

Я посмотрел на него. На этого гениального афериста, который в глухой тайге сумел наладить производство и приумножить наше состояние.

— Не могу, Изя, — ответил я, и мой голос прозвучал жестче, чем я хотел. — Ты нужен здесь. Кузьмич один может и не справиться.

Утром, глядя на сундуки с золотом, я думал не о богатстве. Я думал о дороге. Тысячи верст по земле, где закон — это ствол в твоих руках. Идти с таким грузом без абсолютно надежной охраны — все равно что плыть по реке с пираньями, обмазавшись кровью. Решение пришло само собой: казаки.

Но к атаману едут не с просьбой, а с дарами. Я вспомнил о своем обещании снабжения, данном Гольцову, когда он выделял мне людей для похода в Маньчжурию. Это был не просто подкуп. Это был язык, который в этом краю понимали лучше всего — язык силы и щедрости. Я приказал нагрузить нескольких вьючных лошадей мукой, солью и несколькими бочонками трофейного пороха.

Взяв с собой пятерку людей для статуса, я выехал в Тепляковскую станицу. Она встретила нас лаем собак и настороженными взглядами крепких мужиков, чинивших оружие на завалинках. Это был островок русского мира, суровый и самодостаточный.

Атаман Елизар Фомич Гольцов встретил меня на крыльце своей просторной избы. Его взгляд-буравчик осмотрел меня, а затем с одобрением задержался на груженых вьючных лошадях. Взгляд потеплел.

— С добрым делом пожаловал, господин Тарановский, — пробасил он. — Проходи, гостем будешь.

В его избе, пахнущей деревом и воском, за простым дубовым столом разговор пошел сразу по-деловому.

— Еду в Россию, атаман. По делам государственной важности, — сказал я, не вдаваясь в подробности. — С большим грузом. Нужен конвой. Десяток бойцов. Плачу по-царски: пятьдесят рублей серебром в месяц каждому, полное обеспечение и наградные по итогу.

Гольцов долго молчал, поглаживая окладистую бороду. Десяток — это серьезная сила, оголять станицу не хотелось, и так не все вернулись после твоего похода.

И в избе повисло молчание. Атаман думал.

— Будут тебе бойцы, — наконец кивнул он, приняв решение. — За такую плату — будут. Да только, — он хитро прищурился, — боюсь, десятком дело не кончится. Слухи о тебе, Тарановский, по станицам летят быстрее птицы. Молодежь вся на тебя смотрит. Говорят, платишь честно, воевать умеешь, и дело у тебя правое. Многие бы государеву лямку на твою службу променяли. Ты бы подумал… о своей сотне. На постоянной основе.

В шоке от такого предложения я лишь кивнул, а вечер пролетел не заметно за разговорами о моих приключениях.

В итоге на прииск не один. За мной ровным строем ехал десяток бородатых, вооруженных до зубов чертей во главе с молодым, но уже битым жизнью сотником — мой новый личный конвой. Первая и главная задача перед дорогой в Россию была решена.

Прошло несколько дней после моего возвращения из станицы. Прииск гудел, как растревоженный улей. Десяток моих новых казаков, с их размашистой удалью и громкими голосами, быстро влились в гарнизон, привнеся в него дух вольницы и порядка одновременно. Весть о моем возвращении и о разгроме хунхузов разлетелась по тайге, и теперь наш Амбани-Бира был не просто прииском, а столицей моей маленькой, дикой империи.

И вот, на исходе третьего дня, дозорные доложили о гостях. Это была не ватага старателей и не торговый караван. На прииск прибыла делегация: десяток седых, морщинистых, как печеное яблоко, стариков с нескольких соседних нанайских стойбищ. Они двигались медленно, с огромным достоинством, и каждый их шаг говорил о том, что они пришли не просить, а говорить как равные. Они ждали, пока я вернусь, чтобы говорить со мной лично.

Я принял их в главной избе, где уже был накрыт стол. Но они не притронулись к угощению.

— Тай-пен, — начал старший из них через Орокана, и в его голосе не было прежнего подобострастия. — Хунхузов на нашей стороне больше нет. Река чиста. Зачем наши охотники проливают кровь в чужой земле, когда дома их ждут сети и семьи? Скоро пойдет кета. Без мужчин мы умрем с голоду зимой.

— Потому их и нет, старик, что мы добиваем их в их логове, — ответил я. — Если мы дадим им отсидеться, они вернутся. И тогда снова будут гореть ваши стойбища.

Я видел, как помрачнели их лица. Они поняли логику, но не приняли ее. И тут до меня дошло.

— Но… — я сделал паузу, смягчая голос. — Ты прав. Семьи воинов не должны голодать, пока их мужчины на войне.

Я видел, как дрогнули их непроницаемые лица.

— Я немедленно отправлю гонца в Силинцзы, — продолжил я. — С приказом вернуть половину ваших охотников. Они успеют к путине. Но, — я поднял палец, — и вы поможете мне. Война не окончена. Мне нужны воины. Каждые две луны ваши стойбища будет отправлять мне свежих бойцов на смену тем, кто возвращается.

Старейшина, самый древний из них, долго смотрел на меня, потом медленно кивнул.

— Это слово вождя.

Чтобы окончательно закрепить союз, я повернулся к Изе.

— Изя! Выдай старейшинам по пять мешков муки и риса на каждое стойбище, чьи воины сейчас в Маньчжурии. В дар. От меня лично.

Этот широкий жест подействовал лучше любых угроз. На их лицах проступило изумление, а затем — искренняя, глубокая благодарность. Последняя проблема перед моим отъездом была решена. Союз с нанайцами, только что едва не треснувший, теперь был крепок как никогда.

И в этот самый момент с дозорного поста на холме донесся протяжный крик:

— Дым! Пароход идет!

К нашему берегу, тяжело пыхтя и черня небо клубами дыма, действительно приближался колесный пароход. Это было не знакомое нам судно, а другое, с надписью «Людорф» на борту. Как и было условлено, он шел к стойбищу Орокана, чтобы загрузиться дровами.

Я, в сопровождении своего нового казачьего конвоя, спустился к реке. Владелец судна, купец Людорф — хмурый, обветренный немец лет пятидесяти с практичным, усталым взглядом — лично руководил швартовкой.

— Господин Людорф, — обратился я к нему, когда он сошел на берег. — Меня зовут Тарановский. Мне и моему отряду нужно добраться до Сретенска. И с нами ценный и тяжелый груз.

Людорф смерил меня цепким взглядом, задержался на моих казаках, на их добротном оружии.

— До Сретенска? — он скептически хмыкнул. — Путь неблизкий, господин Тарановский. И недешевый. Особенно с тяжелым грузом. Пароход мой и так почти пустой идет, себе в убыток.

Начался торг. Он заламывал цену, жаловался на мелководье, на дорогие дрова, на ненадежных матросов. Я молча слушал, а потом просто вынул из-за пазухи небольшой, но увесистый мешочек. Золотой песок, тускло блеснувший на моей ладони, оказался убедительнее любых слов. Глаза немца расширились.

— Погрузка за ваш счет, капитан. И отдельная каюта, — коротко сказал я.

— Будет господин Тарановский! — тут же согласился он.

Наконец, последние поленья были загружены, а мои сундуки с золотом под бдительной охраной казаков перенесены в трюм. Пароход «Людорф» дал хриплый гудок, и мы медленно отчалили. Я стоял на палубе, глядя на убегающие назад берега, на крошечные фигурки Изи и моих людей, машущих нам вслед. Бои, интриги, погони — все это казалось уже далеким. Мысли были заняты будущим.

Позже я нашел Людорфа в рулевой рубке.

— Как дела на реке, капитан? — спросил я. Он горько усмехнулся.

— Дела? Бардак, господин Тарановский, а не дела! Четырнадцать пароходов на всю реку, и ни одного толком не ходит. Казенные почтовые — крошечные, коммерческий груз не берут. А частные, вроде моего, — сплошной убыток. Рейсы срываются, управляющие с полдороги назад разворачивают. Пытаешься ходить от Николаевска до Сретенска на одном судне, а это дело немыслимое! В верховьях, на Шилке, мелководье такое, что мой «Людорф» только в большую воду пройдет, да и то не каждый год. А в низовьях волна такая, что мелкосидящий пароход просто разломает. Вот и стоим по два месяца, ждем воды, а из шести месяцев навигации дай бог три работаем.

Я слушал его и понимал, что он описывает не проблему, а колоссальную возможность. Для снабжения моей растущей «империи» нужна была собственная, надежная транспортная артерия.

— А почему не сделать, как на Волге? — подумал я вслух. — Буксирное пароходство. Разделить реку на дистанции. Для Шилки — маленькие, мелкосидящие буксиры с баржами. От Стрелки до Благовещенска — побольше. И так до самого Николаевска. Четыре разных участка, четыре типа судов. Тогда и грузы пойдут, и сообщение будет беспрерывным.

Капитан изумленно уставился на меня.

— Так об этом уж сколько лет говорят… Только кто ж за это возьмется? Капиталы нужны, воля…

Но мои мысли летели еще дальше. Буксиры, дистанции, склады… Как управлять всем этим? Как координировать движение десятков судов на протяжении трех тысяч верст? Голуби? Слишком медленно. Гонцы? Слишком ненадежно. Нужно что-то… мгновенное.

Телеграф.

Эта мысль, простая и ошеломляющая, ударила как молния. Протянуть собственную телеграфную линию от Сретенска, от конечной точки государственной сети, до моих владений. Через тайгу, через горы, через реки. Идея была невероятной, почти безумной.

Но что тогда? Тогда я смогу управлять своей разбросанной империей, не мотаясь по диким краям. Можно купить дом в Сретенске или Чите. Привезти Ольгу, жениться. Жить в городе, в цивилизации. Наезжать в свои владения, как помещик. Контролировать все — от добычи золота на «Форсайт-крике» до движения караванов в Китае — по телеграфу.

Это дорого. Безумно дорого. Но тут я вспомнил про сундуки в трюме. Шестьдесят два пуда золота. Почти миллион рублей и это только начало!

С такими деньгами… возможно все.

Я стоял на палубе, глядя на бесконечную осеннюю тайгу, и впервые за долгое время думал не о выживании. Я думал о будущем. О своем будущем.

И о будущем всего этого края.