Хозяин Амура

Глава 21

Глава 21

Победа на собрании оставила после себя странное послевкусие. С одной стороны — полный триумф: я отстоял свое место, поставил наглеца Сибирякова на место и заручился поддержкой акционеров. С другой — понятно было, что это лишь первый раунд. Война только начинается, из залов для собраний перемещаясь в судейские кабинеты и на глухие таежные тропы.

Нужно было действовать, и действовать быстро. Первым делом я подписал приказ о снятии Сибирякова с поста исполнительного директора. Вместо этого было учреждено 2 должности — управляющий по снабжению — им стал Лопатин — и технический управляющий — эту должность получил Басаргин. Первые несколько дней в Иркутске прошли в бешеной суете: вместе с Лопатиным мы мотались по городу, закладывая фундамент нашего будущего предприятия. Никифор Семенович, войдя в азарт, развил кипучую деятельность. Он нашел нам обоз для экспедиции на Бодайбо — два десятка крепких саней-розвальней с опытными возчиками. Он же привел ко мне двоих людей, которые должны были стать моими «глазами и ушами» в предстоящем расследовании.

Первый, Иванишин Петр Семенович, оказался немногословным, суровым господином с вислыми усами и тяжелым, бычьим взглядом бывшего городового. Он не задавал лишних вопросов, а лишь слушал, кивая, и по тому, как он держал руки — большие, тяжелые, — было видно, что он привык сначала действовать, а потом говорить. Второй, Никифоров Аполлодор Аркадьевич, был его полной противоположностью: седовласый, юркий старичок-балагур с хитрыми, вечно смеющимися глазками, бывший судейский крючкотвор, знавший все лазейки в законе и все тропки в человеческих душах. Идеальная пара: бульдог и лис.

Пока Лопатин закупал припасы, я решил заняться еще одним важным делом. Нашему Обществу нужна была контора. Постоянный штаб, символ нашего присутствия и власти в столице Восточной Сибири. Лопатин предложил несколько вариантов. Первый — старый деревянный дом на окраине — я отверг сразу. Второй, большой купеческий особняк в центре, показался мне слишком дорогим и кричащим, да и цена в сорок тысяч рублей показалась мне чрезмерной.

В итоге, по наводке все того же Лопатина, я остановил свой выбор на небольшом, но крепком каменном особнячке на берегу Ангары. Два этажа, толстые стены, сухие подвалы для кассы и архива — именно то, что нужно. Чтобы избежать лишних толков и будущих обвинений в растрате, я купил его на «свои», личные деньги, благо после сдачи золота и перепродажи акций их у меня было более чем достаточно. Удар по рукам, и у «Сибирского Золота» появился свой дом.

Далее нужно было провести ревизию финансовых средство. Я сидел в своем гостиничном номере, перебирая в голове цифры, и от их масштаба слегка кружилась голова. Арифметика выходила занятная. Уставной капитал Общества составлял семь миллионов, разделенных на семьдесят тысяч акций. Из них:

Два миллиона принадлежали Верещагиной, которая хоть и голосовала против меня, но деньги свои внесла исправно.

Один миллион был от Сибирякова. Заплатить за акции он должен был два миллиона, но внес только один. Поэтому 500 тыс. из них считались принадлежащими Обществу, а еще 500 тыс. — опять же моими собственными.

Еще один миллион внесли в Общество мы на пару с Лопатиным: он в преддверии собрания акционеров купил акций на 300 тысяч и я — на 700 тысяч. Миллион рублей серебром, соответственно, оказался на счете Общества.

И еще два миллиона принадлежали мне. В свое время я приказал Изе распродать последние 10 000 акций мелким акционерам по тройной цене. То есть в кассу Общества от них поступил один миллион, а еще два миллиона чистой прибыли легли в мой карман, спокойно дожидаясь меня на текущем счете Общества в Государственном банке.

Итого, на текущем счету Общества «Сибирское Золото» в Государственном банке сейчас должно было лежать три с половиной миллиона рублей Общества, и еще 2 с половиной — моих. Солидная сумма для начала. Да и не для начала — тоже!

В целом же мой личный баланс приближался к 3 миллионам. Кроме средств, лежащих на счетах Общества, но принадлежащих мне лично, у меня на руках оставалось примерно 230 тысяч денег, вырученных с продажи амурского золота. Кроме того, где-то в Петербурге наверняка уже накапало роялти от нашей динамитной сделки с Нобелем. Все это были мои деньги, которыми я мог распоряжаться как угодно, не отчитываясь ни перед каким собранием. Именно на них я купил особняк под контору, именно из этих средств я собирался финансировать закупку оружия и другие, особо деликатные операции. Я стал не просто управляющим. Я стал главным и самым богатым акционером своего же Общества, обладая не только контрольным пакетом, но и гигантским личным фондом для ведения войны. И Сибиряков, который думал, что борется с непонятным проходимцем, еще не догадывался, что на самом деле объявил войну магнату, равному с ним, а то и превосходящему его капиталами.

Вечером того же дня, когда я уже собирался отдохнуть, половой в гостинице доложил, что меня спрашивают американские господа. Не составляло труда догадаться, что это мои давнишние амурские знакомые, приехавшие-таки в Иркутск. Я спустился вниз. Кеннан, Баркли и их переводчик Кошкин сидели в холле, ожидая меня.

Я спустился вниз, в холл гостиницы. Американцы ждали меня. Кеннан, Баркли и их молодой спутник Мейнард сидели за столиком, а рядом, как всегда, находился переводчик Кошкин.

— Господа, прошу прощения за задержку, — сказал я, подходя к ним. — Был занят… делами акционерного общества.

Они с пониманием кивнули. Слухи о грандиозной битве за «Сибирское Золото» в «Белом доме» уже, без сомнения, гуляли по всему Иркутску.

— Господин Тарановский, — начал Кеннан через Кошкина, — мы недолго пробудем в Иркутске. Наша деятельность одобрена генерал-губернатором Корсаковым, и теперь нам предстоит долгий путь до Аяна — размечать трассу будущего телеграфа. Но перед отъездом полковник Баркли хотел бы вернуться к вашему… деликатному предложению!

Я посмотрел на полковника. Тот сидел, положив свою больную ногу на стул, и в его глазах был все тот же спокойный, дружелюбный интерес.

— Мы обсудили вашу просьбу, — продолжал Кеннан. — Компания «Вестерн Юнион», как я уже говорил, не торгует оружием. Но… полковник Баркли имеет старые связи в армии и среди промышленников. И он готов оказать вам частную услугу.

Я кивнул, показывая, что понимаю всю щекотливость момента.

— Пятьсот карабинов Спенсера и сто тысяч патронов к ним, — сказал я прямо. — Легенда — геологическое оборудование для ваших изыскательских партий в Маньчжурии. Доставка в порт Циндао. Дальше я заберу сам. Какова цена?

Полковник назвал сумму: двадцать одна тысяча долларов золотом, или около тридцати тысяч рублей серебром. Цена была изрядной, но вполне справедливой для такого товара и таких рисков.

— Я согласен, — сказал я без торга.

Но тут же возникла проблема. Как передать такую огромную сумму наличными в Америку? Ни у кого из местных банкиров не было налаженных каналов для таких трансокеанских операций. До СВИФТ еще далеко…

— Все проще, мистер Тарановский, — усмехнулся Кеннан, выслушав мои опасения. — Мы — телеграфная компания. Мы умеем передавать не только слова, но и деньги!

Схема оказалась до гениальности простой. Прямо сейчас, из иркутской телеграфной конторы, полковник Баркли отправит шифрованную депешу в головной офис «Вестерн Юнион» в Сан-Франциско. Там его доверенное лицо получит приказ и начнет действовать. А я, в свою очередь, здесь, в Иркутске, выпишу переводной вексель на означенную сумму на имя компании «Вестерн Юнион» в одном из местных солидных банкирских домов. Американцы смогут получить по нему деньги здесь, в рублях, на свои текущие расходы по экспедиции. Чистая, почти легальная сделка.

— Отлично, — согласился я. — Я выпишу вексель на банкирский дом купцов Басниных. Их векселя имеют хождение даже в Петербурге!

— И последнее, — сказал я, когда мы уже прощались. — Полковник, если эта партия придет вовремя и товар будет качественным, — готовьте следующую. Тысяча стволов. И соответствующее количество патронов.

В глазах Баркли мелькнуло уважение. Он видел теперь во мне не просто случайного покупателя, а крупного, серьезного клиента.

— Будет сделано, мистер Тарановский, — ответил он через Кошкина. — Можете на меня положиться.

Мы ударили по рукам. Огромная, сложнейшая операция, которая должна была сделать мою маньчжурскую армию непобедимой, была запущена простой телеграммой из заснеженного Иркутска.

Наконец, все дела в Иркутске были улажены. Сделка с американцами заключена, контора куплена, обоз снаряжен. Установился санный путь. И вот в один из морозных ноябрьских дней, когда над Ангарой стоял густой пар, а свежевыпавший пушистый снег скрипел под полозьями, наш караван тронулся в путь.

Впереди ехал я, вместе с Лопатиным и нашими «сыщиками», Иванишиным и Никифоровым, в легких крытых санях-кошевах, запряженной тройками крепких лошадей. За нами тянулся обоз — два десятка груженых доверху саней-розвальней, которые везли припасы, инструмент и полсотни нанятых Лопатиным рабочих для приисков. Молодой инженер Басаргин ехал на одной из передних подвод. Его раскрасневшееся от мороза лицо выражало мальчишеский восторг — он наконец-то ехал к настоящему делу, к своим приискам и машинам. Между санями сновала моя охрана из казаков.

Первый этап пути, до селения Качуг на верхней Лене, был самым легким. Мы шли по Якутскому почтовому тракту — широкой, уезженной дороге с почтовыми станциями, где можно было менять лошадей и обогреться. Но в Качуге цивилизация кончилась. Дальше на север, вдоль великой сибирской реки, уходила лишь едва заметная санная тропа.

Лена еще не встала. По ее темной, свинцовой воде шла шуга — ледяная, хрустящая каша, которая делала невозможным любое судоходство. Я смотрел на эту мрачную, враждебную стихию и думал о том, как же Сибиряков умудрялся снабжать свои артели.

— Обозами возит, как же еще, — пояснил мне Басаргин, к которому я обратился с этим вопросом. Мы ехали рядом, и молодой инженер, оказавшись в своей стихии, преобразился, из застенчивого юноши превратившись в уверенного специалиста. — От Качуга до самого Витима, почитай, полторы тысячи верст. И все — на лошадях. Зимой, по санному пути. Золотой выходит хлебушек, Владислав Антонович. Золотой.

— А по Ангаре разве пароходы не ходят? — спросил я. — Она ведь куда полноводнее Лены в верхнем течении! Довезли бы груз до Усть-Уды, оттуда телегами — до Жигарево, а там по Лене до самого Бодайбо…

— Пороги, — коротко ответил он. — Падун, Пьяный… десятки их. Пройти их пароход, конечно, может — по крайней мере, в большую воду — но вот обратно уже не вернется. Так что покамест у нас пароходы только по Байкалу и ходят. Потому этот путь вдоль Лены — единственная дорога в эти края. Трудная, длинная, но единственная!

Я слушал его, смотрел на эту огромную реку, на тысячи верст бездорожья, а в голове уже сама собой рождалась новая, дерзкая идея. Местные жители привыкли полагаться на водный транспорт и сани, но плохо представляют возможности железных дорог. А ведь это — оптимальный, всесезонный способ передвижения! Тот, кто сможет укротить это пространство, станет настоящим хозяином этого края.

— А что, если… — сказал я задумчиво, обращаясь к Лопатину, который дремал, укутавшись в тулуп. — Что, если построить дорогу?

— Какую еще дорогу? — не понял он.

— Железную. От Иркутска до Качуга. Или, по иному — от Усть-Уды дальше, до Жигалово, где Лена уже совсем полноводная. Короткую ветку — верст триста-четыреста. Чтобы грузы можно было везти не на лошадях, а на паровозе.

Лопатин, до этого сонный и апатичный, вдруг сел прямо. Сон с него как рукой сняло. Он уставился на меня, и его глаза, обычно хитрые и насмешливые, округлились от изумления. Он, купец, чья жизнь зависела от транспорта, от скорости доставки и стоимости фрахта, в один миг осознал весь масштаб моего замысла.

— Господи… — выдохнул он. — Железная дорога… до Лены… Да ты… ты понимаешь, что это значит⁈

— Понимаю, — усмехнулся я.

— Да вся торговля с Якутском, со всей Леной, будет наша! — он аж закричал басом, вскочив на ноги и едва не вывалившись из саней. — Весь север! Золото, пушнина, рыба — все пойдет по этой дороге! Это же… это же не просто золотое дно! Это лучше чем Бодайбо! Это Эльдорадо, чтоб меня черти взяли!

Он смотрел на меня с суеверным ужасом и восторгом, как на пророка или безумца. А я смотрел на замерзающую сибирскую реку и видел перед собой лязгающие по рельсам колеса паровозов, дым из труб и бесконечные составы, везущие на север людей и машины, а на юг — золото и иные товары. Это была не мечта. Это был план.

Дальнейший путь по Ленскому тракту превратился в бесконечную, монотонную борьбу со стихией. Начались метели. Белая, колючая мгла застилала мир, и мы часами двигались почти вслепую, рискуя сбиться с пути и замерзнуть в бескрайней тайге. По ночам выли волки, их голодные стаи кружили вокруг наших стоянок, и казакам приходилось жечь костры и стрелять в воздух, чтобы отогнать серых хищников.

Обоз двигался мучительно медленно. Тяжелые, груженые сани то и дело увязали в сугробах, лошади выбивались из сил. На одном из привалов, поняв, что так мы доберемся до Бодайбо только к весне, я принял решение ускориться.

— Лопатин, — сказал я купцу. — Ты остаешься за старшего. Веди обоз потихоньку, не торопясь. А я с десятком казаков и господами «следователями» поеду вперед, налегке. На перекладных. Мне нужно быть там как можно скорее.

Дальнейшая наш путь превратилась в череду коротких, лихорадочных перегонов от одной захудалой почтовой станции до другой. Мы меняли лошадей, глотали обжигающий чай и снова неслись вперед, в снежную круговерть.

Наконец, на исходе второй недели пути, мы добрались. Бодайбинские прииски встретили нас дымом из сотен труб, лаем собак и скрипом воротов. Это был настоящий муравейник, раскинувшийся в широкой, заснеженной долине. Десятки артелей, сотни людей, привлеченных слухами о фарте, копошились в мерзлой земле. Кто-то работал на нашем, застолбленном участке, но были и те кто пытался искать что-то самостоятельно в стороне.

Первым делом я разыскал свою разведочную партию, — ту самую, что вез из Петербурга. Они разбили лагерь чуть в стороне от общей суеты. Руководил ими бывший преподаватель Горной академии Василий Константинович Лемешев, что погнался в свое время за золотым рублем и поехал с нами в Сибирь.

— С прибытием, Владислав Антонович! — встретил он меня с нескрываемой радостью. — А мы уж думали, вы про нас и позабыли!

— Забудешь про вас! — ухмыльнулся я. — Неужели все подземные богатства медведям оставить? Ну, давайте, хвалитесь — что удалось отыскать?

В его избе, заваленной картами и образцами породы, Василий Константинович выложил мне результаты их работы.

— Золото здесь есть, — он ткнул в карту костлявым пальцем. — И его много. Очень много. Вся долина — это, по сути, одна гигантская золотоносная россыпь. Но самое богатое место… вот оно.

Он указал на один из участков.

— Мы провели там шурфование, — продолжал профессор. — И результаты превзошли все ожидания. Пласт богатейший. Песок такой, что его хоть сейчас в казну сдавай. Господин Сибиряков приезжал, велел сразу работы тут начинать. И, судя по всему, уже самые сливки снял!

— Сколько, по-вашему, он мог успеть намыть за лето? — спросил я.

Василий Константинович пожал плечами.

— Трудно сказать точно. Артель свою привез — она у него большая, человек сто. Работали споро. Думаю, пудов пятьдесят, а то и шестьдесят, взяли без особого труда.

Цифра почти в точности совпала с той, что была в моих расчетах. Картина прояснялась.

— И это еще не все, — добавил Лемешев. — Его рабочие, пока начальства не было, мыли и для себя, втихую. Мои люди с ними говорили. Говорят, почти у каждого свой «кулёк» припрятан. Если их всех опросить…

На это я лишь мрачно кивнул. Теперь я знал, что делать. Нужно было лишь заставить их развязать языки.

На следующее утро я начал действовать. Вызывать к себе всю артель Сибирякова и устраивать допрос было глупо и опасно. Они бы тут же сговорились, замкнулись и слова бы из них никто не вытянул. Страх перед местью бывшего хозяина был сильнее любой правды. Нужен был другой подход.

Его предложил старик Никифоров. Бывший судейский, он знал толк в человеческих душах и умел находить ключик к любому замку.

— Пряником их надо, Владислав Антонович, пряником, а не кнутом, — хитро прищурился он, выслушав мой план. — Ты им… объяви награду! Якобы «за усердие». Они сами все и расскажут!

Мы так и сделали. Я приказал собрать всех рабочих сибиряковской артели. Они вышли, хмурые, настороженные, ожидая чего угодно — расчета, выселения, а то и драки. Я вышел к ним вместе с Никифоровым и двумя казаками, которые для острастки несли тяжелый, окованный железом сундук с нашей казной.

— Мужики! — начал я громко, чтобы слышали все. — Слыхал я, вы тут летом не зря время теряли. Работали на совесть, жилу богатую нашли. Так вот, по справедливости, за такую удачу премия вам всем полагается!

По толпе прошел удивленный шепот.

— Посему, — продолжал я, — я объявляю: за каждый золотник золота, что был намыт на этом участке с самого начала работ, лично от себя выдаю премию! Полтину серебром за золотник!

Они молчали, не веря своим ушам. Полтина за золотник — это, вообще-то, бешеные деньги.

— Но как же мы считать будем? — раздался недоверчивый голос из толпы.

— А вот для этого мне и нужны ваши показания, — тут же подхватил Никифоров, выходя вперед. — Будем опрашивать каждого. По совести. Сколько намыл, сколько начальству сдал. Врать нет смысла. А чтобы счет был точным, особенно надеемся мы на мастеров-вашгердеров. У них-то, людей ученых, всяк золотник в книжечке записан, для памяти. Им и премия особая будет! А еще — всем по пол-штофа водки!

Этот ход оказался удачным: ведь я обещал не наказать за утайку, а наградить за правду. И, главное, я противопоставил простых рабочих их мастерам, у которых был точный учет.

Началось следствие. Мы вызывали рабочих по одному в контору, и они, подстегиваемые жадностью и понимая, что правду все равно узнают от других, начали говорить. Водка и обещание награды вскоре развязали языки, да так что мои «следователи» — Иванишин и Никифоров — только и успевали очинять перья, записывая из показания. Особенно ценными, как и ожидалось оказались сведения мастеров-вашгердеров — тех, кто отвечал за работу промывочных машин. После долгих уговоров и обещания полной безопасности, они принесли свои заветные, засаленные записные книжки.

Вечером, когда мы с Никифоровым свели все цифры, картина стала ясна. Черным по белому, в показаниях десятков людей, сходившихся до последнего золотника, было записано: за лето артель Сибирякова добыла пятьдесят три пуда золота.

Я посмотрел на итоговую цифру, затем — на официальную ведомость, которую Сибиряков подал в Правление, отчитываясь за расходы на экспедицию. В ней значилось лишь восемь пудов, якобы намытых в ходе «разведки».

Остальные сорок пять пудов — почти семьсот килограммов чистого золота — он просто украл. У Общества. У меня. И все доказательства были у меня в руках. Теперь оставалось только предъявить их вору.