Хозяин Амура

Глава 2

Глава 2

Наши тяжкие размышления прервали крики снаружи.

— Что там такое? — спросил я, выходя.

— Китайцы местные бунтуют! Рабочие! — доложил Мышляев. — Выпустили их из бараков, они, как узнали про свободу, навострились отсюда бежать! Мы пытаемся их утихомирить — ни в какую! Идемте, без вас никак!

Пришлось бросить пока выяснение тайны карт и документов и заняться делами насущными. Чертыхаясь, я посмешил за Александром Васильевичем, на ходу проверяя барабан револьвера. Рабов на прииске явно было немало, и, если мы не найдем с ними общего языка, нас ожидают колоссальные проблемы!

Небольшая утоптанная каменистая площадка перед рабочими бараками была запружена почти восьмью сотнями рабов. Часть из них, подбежав к обрывистому берегу, спустились вниз, к воде, и, сняв широкополые шляпы из гаоляновой соломы, жадно пили прямо из реки: на время боя хунхузы заперли рабов в бараках, и многие сильно страдали от жажды. Кто-то просто сидел на площадке, оживленно переговариваясь, обсуждая события последних дней.

Но была крупная группа рабов, что вели себя агрессивно. Глядя на нас с недоверием и затаенным страхом, они сбились в огромную толпу, из которой неслись гортанные гневные выкрики. Похоже, для них мы были просто новой силой, пришедшей на смену старой. Я видел на их изможденных, безразличных лицах один и тот же немой вопрос: какими будут новые хозяева?

Особенно выделялся огромный, почти с Тита ростом, ханец с широким, свирепым лицом и руками, похожими на кузнечные молоты. Похоже, он был тут заводилой: собрав вокруг себя большую группу рабов, что-то яростно им говорил, отчаянно жестикулируя, и толпа вокруг согласно, глухо гудела, явно одобряя его слова.

— Кто он, и чего там орет? — спросил я подошедшего Лян Фу.

— Его зовут Ван, — волнуясь, объяснил тот. — Он говорит, что не верит нам. Что мы убили одних хозяев, чтобы занять их место. Говорит, что золото теперь их, по праву тех, кто поливал его потом и кровью. И требует, чтобы мы убирались!

Обстановка мгновенно накалилось. Мои бойцы, услышав эту дерзость, напряглись, взявшись за оружие. Мышляев, достав револьвер, мрачно взглянул на этого Вана и взвел курок. Увидев это, китайцы заволновались еще сильнее. Еще мгновение — и пролилась бы новая кровь.

— Стой, — бросил я Мышляеву, останавливая его жестом.

Я повернулся к Лян Фу

— Скажи, — тихо спросил я, чтобы слышал только он, — среди них есть ваши? Бывшие воины Небесного Царства?

Лян Фу внимательно всмотрелся в толпу.

— Есть, Да-бань, — после паузы кивнул он. — Я вижу несколько знакомых лиц. Тех, кого схватили после разгрома под Нанкином.

— Тогда иди, — решил я. — Иди и говори с ними. Не со всеми. Только с ними. Напомни им, кто они, за что воевали.

Это был удар в самое сердце их стихийного бунта. Лян Фу шагнул вперед и, перекрывая голосом выкрики сторонников Вана, заговорил. Он не просто обращался ко всей массе — нет, он выкрикивал имена, указывал на отдельные лица в толпе, горячо что-то втолковывал, взывая к прошлому. И у него получалось.

Разумеется, я не понимал слов, зато отлично видел, как меняется атмосфера: толпа бывших рабов, до того единая в своем недоверии, вдруг начала расслаиваться. Одни — те, к кому он обращался, — опускали головы, другие смущенно переглядывались. Свирепый Ван что-то яростно ревел, пытаясь удержать внимание паствы, но это мало помогало.

Вскоре из толпы начали выходить люди. Сначала по одному, потом десятками. Это были бывшие тайпины. Когда Лян Фу закончил речь, толпа, до этого безмолвная, взорвалась ревом. Но это был уже не враждебный гул, а крик воодушевления. Десятки людей разом скандировали одно слово: «Тайпин! Тайпин!» — подходили и становились за спиной Лян Фу. Когда их набралось больше сотни, Ван понял, что проиграл. За ним осталась лишь небольшая — несколько десятков, — но самая озлобленная и агрессивная часть рабов.

Теперь пришло время решать, что с ними делать. Убивать было не за что, но и оставлять здесь эту неподконтрольную вольницу я не хотел. Пусть убираются подобру-поздорову, в конце концов, они тут здорово натерпелись!

— Лян Фу, переводи, — громко сказал я, но так, чтобы все поняли, что это мое решение, а не инициатива командира тайпинов. — Я никого не держу. Каждый, кто хочет уйти, свободен. Дорога открыта.

Толпа замерла в недоумении. Даже Ван, услышав перевод, удивленно вскинул голову.

— Но! — Я поднял руку. — Золото, — я кивнул в сторону фанзы приказчика, где были найдены карты, — останется здесь. Мы, мой отряд, проливали за него кровь, штурмуя этот гадюшник. Это наша добыча, и она пойдет на покупку оружия для нашей общей войны.

По толпе прошел разочарованный ропот.

— Однако, — продолжил я, — я понимаю, что многим из вас нужно добраться домой, к своим семьям. Поэтому каждый, кто решит уйти, получит от меня провиант на дорогу, мешок проса и лян золотого песка, чтобы не умереть с голоду в пути. Выбирайте. Или уходите с миром и малой долей. Или оставайтесь с нами, берите в руки оружие и сражайтесь за большую долю, за свободу и за новую жизнь, или зарабатывайте и получайте честную плату.

Среди рабов начались яростные споры. Неудивительно: я дал им то, чего у них никогда не было — выбор. Ван, поняв, что разбогатеть ему тут не светит, что-то яростно прорычал, развернулся и, сопровождаемый своими самыми верными сторонниками, пошел прочь, к выходу из ущелья. Остальные остались. Они смотрели на меня — уже не со страхом, а с восторженным уважением.

— Теперь они с нами, — сказал Лян Фу, подойдя ко мне. — Они будут не рабами, а воинами. Нашими братьями.

Тем временем вернулся Тит.

— Командир, я там склады проверил. Золота тут в закромах немного — видимо, все добытое сразу свозили в Силинцзы, но с полпуда найдется…

— Вот так славно! Полпуда золота — это мало? — удивился Мышляев.

…чумиза и гаолян есть в достатке, а уж инструмента — на три таких прииска хватит. Кирки, лопаты, тачки, вороты… Все в исправности. Можно хоть завтра начинать работу.

Выслушав доклад, я кивнул, глядя, как бывшие рабы обступают тайпинов, жадно слушая их рассказы. Да, прииск должен был снова заработать, и чем быстрее, тем лучше. «Тигровый Зуб» — самый богатый из приисков Тулишена, почти неуязвимый для внезапной атаки извне, будет нашим главным форпостом.

Остаток дня пролетел в мелких хозяйственных заботах: уходящим рабам вручали золото и провиант, заканчивали ревизию продовольствия и прочих припасов, распределяли наших новых работников по бригадам. Лишь когда солнце зашло за западные вершины Хингана, я смог вырваться из этой круговерти и хотел было вернуться к изучению таинственных карт, но меня вызвал доктор Овсянников.

— Владислав Антонович, будьте любезны, пройдемте в наш лазарет! Меня очень беспокоит состояние Сафара!

Встревожившись, я поспешил за ним.

В небольшой фанзе рядом с домом управляющего, где разместился наш импровизированный госпиталь, лежало восемь тяжелораненых. Сафра устроили на кане у стены. Даже в неясном пламени свечи было видно, что Сафару стало хуже. Что-то глухо бормоча по-башкирски, он метаться на своей импровизированной койке, а лицо его горело лихорадочным румянцем. Овсянников, потрогав его лоб, с мрачным лицом покачал головой:

Пульс слабый, аритмичный. Жар. Как я и боялся, началось воспаление мозга. Если мы не обеспечим ему полный покой и правильный уход, он может и не выжить. Здесь, в походных условиях, я бессилен. Ему нужно обеспечить достойные условия выздоровления. Надо отправить его обратно в Силинцзы — оставлять его здесь, в горах, равносильно смертному приговору.

— Доктор, перенесет ли он путешествие до города? — с беспокойством спросил я, вспоминая, сколь труден был путь до прииска «Тигровый Зуб». Овсянников тяжело вздохнул.

— Да, его можно доставить, но только на носилках. Выделите несколько пар толковых людей. Я буду сопровождать их.

— А остальные раненые?

— Их состояние не внушает опасений. Впрочем, я взял бы еще вот этого, — он указал на лежавшего рядом с Сафаром нанайца с простреленным плечом, — поскольку опасаюсь нагноения…

— Курила… — раздался вдруг тихий шепот, прервавший наш разговор.

Сафар пришел в себя. Похоже, жар немного спал, но слабость была такова, что он едва мог пошевелить головой. Он с трудом сфокусировал на мне взгляд, и его потрескавшиеся губы шевельнулись.

— Не уходи… — прохрипел он.

— Я не ухожу, Сафар. Уходишь ты. В город, в лазарет. Тебе нужно лечиться.

В его глазах на мгновение мелькнула паника. Он попытался приподняться, но не хватило сил. Его рука нащупала мою и вцепилась в нее с неожиданной, лихорадочной силой.

— Нет… я должен… с тобой… — прохрипел он, и его взгляд стал лихорадочным и ясным. — Он забрал у меня все, Курила. Все. Я дышу только для того, чтобы увидеть, как он будет подыхать. Я не могу здесь лежать… Не могу… пока эта тварь ходит по земле. Это… несправедливо…

Он говорил, задыхаясь, и каждое слово отнимало у него последние силы. Глядя в его горевшие безумным, черным огнем глаза, я видел — эта жажда мести была последней нитью, за которую душа цеплялась в этом мире.

Я опустился на колени рядом с его каном, чтобы наши глаза были на одном уровне.

— И ты увидишь. Слышишь? — сказал я твердо. — Ты все увидишь.

— Я… должен… быть там… — прошептал он.

— Ты там будешь. Ты пойдешь со мной, — твердо пообещал я. — Но сначала ты должен встать на ноги. Мертвый, ты мне не помощник. Клянусь тебе, — я накрыл его горячую, сухую руку своей, — ты получишь Тулишена или его голову. Я принесу ее тебе. Но ты должен выжить. Ты мне еще нужен. Живым. Понял?

Он долго, не отрываясь, смотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них правду. Затем медленно кивнул, и его хватка ослабла. Он закрыл глаза, измученный этим коротким разговором.

На выходе из лазарета меня поймал Тит.

— Что с ним? — коротко спросил он.

— Плох. Надо везти в Силинцзы. Придется всю дорогу ташить его на носилках. Выделю людей, и завтра с утра они пойдут.

— Я с ним, — глухо сказал он.

— Мне здесь нужны бойцы, Тит.

— А ему нужен друг, — просто ответил он, и в его голосе было столько тяжелой, мужицкой вины, что я не нашел в себе сил возражать.

Утром конвой из десятка носильщиков под надзором Овсянникова и дюжины бойцов под командованием Тита двинулся в путь, увозя в тыл раненых и моего лучшего воина, чья жизнь теперь висела на волоске. Я смотрел им вслед, пока отряд не скрылась за поворотом ущелья, и чувствовал, как что-то внутри холодеет. Словно я только что отправил в тыл собственную душу.

Поутру я собрал командиров на совещание. На столе, освещенном лучами вышедшего из-за гор солнца, тускло поблескивал развернутый лист шелка — та самая карта, что рисовал в Силинцзы до смерти перепуганный приказчик. Палец мой уперся в последнюю, самую жирную кляксу, обведенную кругом. «Золотой Дракон». Самый последний прииск Тулишэня, его главная цитадель в этих краях.

Все молчали, понимая, что впереди самый тяжелый бой. Беглый допрос местных рабов показал, что находится он за рекой, в узкой горной долине, по которой бежит быстрый мутный ручей. Гарнизон прииска составлял четыре десятка бандитов, плюсом к тому часть хунхузов из Тигрового Зуба сбежали туда. А в горах даже сорок человек — серьезная сила, особенно когда они знают местность. В прошлый раз во время боя в ущелье нам, можно сказать, повезло с той козьей тропой. А если бы ее не было?

В общем, выходило, что первым делом надо разведать местность.

— Нам нужны глаза за рекой, — произнес я, оглядывая собравшихся. Никто не высказал возражений: прошлые победы достались нам дорогой ценой, и идти на штурм последней, самой защищенной крепости вслепую было бы чистым безумием.

— Так, приведите сюда Сяо Ма! — приказал я командиру тайпинов, и он отдал необходимые распоряжения. — И заодно Орокана.

Вскоре маленький китаец предстал перед нашим «штабом». Юнец, еще недавно бывший забитым рабом, теперь держался с достоинством разведчика, доказавшего свою храбрость. Вскоре появился и Орокан. Теперь, после гибели прежнего вождя, именно он вел нанайцев.

— Слушайте внимательно. Нам надо тщательно разведать подходы к последнему прииску Тулишена, — объяснил я боевую задачу. — Вам нужно переправиться через Желтугу. Найти «Золотой Дракон». Носа туда не совать, — я поднял палец, — в бой не вступать ни в коем случае. Мне нужно знать все: сколько их, где укрепления, где посты. Есть ли у них секреты — тайные тропы, слабые места. Осмотрите все, запомните. Будьте осторожны: хунхузы нас ждут. Возможны засады. И повторяю: при обнаружении противника немедленно возвращайтесь!

Разведчики приняли задачу. Через полчаса они и еще десяток лучших нанайских охотников выскользнули из лагеря и растворились в тайге. Теперь нам оставалось только ждать. И это ожидание было самым тяжелым испытанием.

Пока разведка прощупывала вражеское логово, я решил прощупать собственные силы и приказал Мышляеву построить всех, кто способен держать оружие.

Когда бойцы выстроились на плацу перед сожженным бараком, картина получилась удручающей. Погибших в боях было не так уж много, но раненые, больные, а особенно оставленные гарнизонами на уже захваченных нами территориях сильно ослабили отряд. С тяжелым сердцем я обошел строй: наличные силы уменьшились вполовину.

— Докладывай, — бросил я Мышляеву.

Александр Васильевич со значением указал на нестройные ряды наших воинов, в которых зияли красноречивые прорехи.

— Штурм Силинцзы и бой в ущелье дались нелегко, Владислав Антонович. У меня в строю двадцать два человека. Остальные либо в земле, либо в лазарете, либо остались в гарнизоне. Казаков в строю — двенадцать. Конский состав тоже сильно пострадал — у многих на камнях сбиты ноги. Нанайцев и тайпинов тоже убыло вполовину.

Нда… Мало, катастрофически мало! Итого, если учесть нанайцев, которых Орокан увел в разведку, у меня не набиралось и сотни проверенных воинов. И этой горсткой надо штурмовать последний, самый укрепленный прииск, где, скорее всего, засела вся уцелевшая свора Тулишэня.

— Что скажете? — мрачно глядя на сбитые сапоги наших бойцов, спросил я Мышляева.

— Маловато нас, — тихо ответил он. — Просто сомнут числом.

Он был прав. Я стоял перед своим поредевшим войском и с ледяной ясностью понимал: идти дальше с теми силами, что у меня есть, — чистое самоубийство. Нужно было что-то решать.

— И что вы предлагаете? Какие мысли, Александр Васильевич?

— Надо подождать результатов разведки, я полагаю! Кроме того, можно дождаться возвращения отряда Тита, отправившего тяжелораненых в Силинцзы. Это еще десяток бойцов. Также в ближайшие дни несколько легкораненых должны вернуться в строй. Конечно, можно вызвать людей, оставленных гарнизоном в Силинцзы, но… это опасно. А более ничего и не придумаешь!

Пожалуй, он был прав. Единственный ресурс, который у нас имелся в избытке, — это сотни вчерашних рабов. Измученных, сломленных, но злых.

И я решил рискнуть. Вновь подозвав к себе Лян Фу, я спросил лидера тайпинов:

— Ты разговаривал с бывшими тайпинами. Есть ли среди них те, кто готов снова взять в руки оружие?

Он молча кивнул, ожидая дальнейших распоряжений.

— Иди к бывшим тайпинам, поговори с ними. Напомни, что такое настоящее оружие и дисциплина. Скажи им вот что: я никого не неволю. Кто хочет остаться здесь и мыть золото — пусть остается. Но те, кто отправится со мной до конца, на последний штурм, войдут в твой отряд и разделят наравне со всеми всю военную добычу. А она будет большой. Пусть выбирают сами.

Лян Фу ушел. А я вышел на плац. Через полчаса он привел ко мне около двух сотен человек. Это были те самые бывшие тайпины, которых он выделил из толпы еще в первый день.

— Эти люди готовы сражаться! — заявил цзюнь-шуай[1] тайпинов.

Кандидаты в рекруты стояли молча, глядя на меня с ожиданием и надеждой.

Начался отбор. Мы с Мышляевым медленно пошли вдоль неровного строя, оценивающе осматривая каждую фигуру. Раз уж у нас столько желающих, надо отобрать тех, кто покрепче: среди рабов было много слабосильных, истощенных болезнями, побоями и тяжелым трудом. Понятное дело, атлетов среди них не найдешь, но и уж совсем задохликов брать в отряд не хотелось.

— Этот, — ткнул я пальцем в жилистого бритоголового китайца с бычьей шеей. — Этот, — указал на жилистого, сухого, как корень, старика, в чьих глазах не было ничего, кроме ненависти. — Нет, не этот, слишком худ, кашляет. А вот этого возьмем.

Мышляев действовал еще проще. Он подходил, без слов хватал человека за плечо, разворачивал, щупал мышцы на руках и спине.

— Кости крепкие, — бросал он или отрубал: — Хлипкий, не пойдет!

Таким образом мы в течение часа отсеивали больных, откровенно истощенных, слишком старых или совсем уж зеленых юнцов. В итоге перед нами стояли шестьдесят человек. Это, конечно, были еще не солдаты, но уже крепкий, добротный материал, из которого можно попытаться вылепить полноценных бойцов.

Затем началась раздача оружия. Первым трем десяткам повезло: им под строгим взглядом Мышляева выдали захваченные у хунхузов фитильные и кремневые ружья. Оружие было разномастным, часто старым, но это настоящий огнестрел. Четырем счастливчикам даже достались штуцеры! Бойцы тут же принимались их разглядывать, цокая языками, примериваясь к прикладам. Лян Фу, не теряя времени, тут же выделил нескольких толковых тайпинов, поручив им провести экспресс-курс молодого бойца по обращению с таким ценным оружием.

А вот остальным тридцати повезло куда меньше. Когда ружья кончились, бойцам стали вручать то, что осталось, — хунхузское холодное оружие: длинные, похожие на косы, кривые тесаки-дао, китайские алебарды — гуаньдао и неуклюжие пики с украшенными султанами наконечниками. Самым невезучим вручили несколько заточенных с одной стороны кайл.

Глядя на них, Мышляев покачал головой:

— Бесполезное дело, — глухо сказал он, кивнув на тех, кому не достался огнестрел. — В штурме от них толку будет мало. Разве что в первой волне пустить… на убой.

— Никаких «на убой», — отрезал я жестко. — Смертников у нас не будет. — И, подойдя к новобранцам, приказал: — Лян Фу, переведи им: те, у кого ружья, — передняя линия. Ваша задача — огонь. Остальные, — я обвел взглядом тех, кто стоял с тесаками и пиками, — в резерв. Будете прикрывать тыл. Вступать в бой — только по моему прямому приказу. И только тогда, когда враг будет сломлен. Усвоили?

Теперь требовалось провести несколько тренировок: бывшим тайпинам необходимо было обновить свои боевые навыки. За бараками устроили стрельбище, из соломы и глины налепили болванов и стали палить в них с разных дистанций. Поначалу дело шло не очень. Глядя на эту разношерстную, плохо вооруженную армию, я с особой остротой понял, насколько все зависит от того, с какими вестями вернутся из-за реки Орокан и Сяо Ма. От их глаз теперь зависели жизни всех этих людей.

Разведка вернулась на исходе третьего дня, под покровом вечерних сумерек. Их встретил наш лесной дозор из нанайцев. Вид у Орокана и Сяо Ма был страшно измотанный, одежда превратилась в лохмотья. Сяо Ма выглядел виноватым, а на гладком лице молодого нанайца застыло подавленное, мрачное выражение.

— Плохие вести, Тай-пен, — глухо сказал Орокан, и Лян Фу, находившийся здесь же, тут же перевел: — Дороги к «Золотому Дракону» больше нет.

Оказалось, что они добрались до реки, до того самого каньона, о котором говорил приказчик. Но дальше пути не было. Единственный подвесной мост, перекинутый через Желтугу, по которому шло все снабжение прииска, уничтожен. Огромные несущие канаты перерублены, деревянный настил рухнул в стремительно кипящий поток. Вброд Желтугу в этом месте не перейти, река неслась по камням с яростью бешеного зверя.

— Но это еще не все, — продолжил Орокан.

Он развязал небольшой кожаный узелок и выложил на стол несколько предметов. Медальон европейской работы, несколько медных пуговиц.

— Мы нашли это у сломанного моста. А потом нашли и его самого, — рассказал Орокан.

Как выяснилось, на берегу реки чуть ниже бывшей переправы они наткнулись на труп «белого дьявола». Вероятнее всего, это был тот самый рыжий «мистер Фосс». Одет он был в манере, свойственной путешественникам: крепкие вельветовые штаны, добротные кожаные сапоги, остатки твидовой куртки. Орокан не стал вдаваться в подробности, но из его рассказа стало ясно: тело было страшно изуродовано, грудь и живот растерзаны так, словно его драл медведь или тигр. Но на голове, среди спутанных рыжих волос, темнело аккуратное пулевое отверстие. Его добили, как раненого зверя.

В фанзе повисла тяжелая, гнетущая тишина. Все мои командиры молчали, ошеломленные этой новостью. Мы столкнулись с двумя, казалось бы, неразрешимыми загадками.

Первая — как взять неприступную крепость, от которой нас теперь отрезала пропасть? Вторая, и самая главная, — кто убил европейца?

[1] Командир (кит.).