Хозяин Амура

Глава 12

Глава 12

Я посмотрел на Сафара, потом на вождей, которые с интересом прислушивались к нашему разговору. Вопрос был задан не мне одному. Он был задан всем нам.

— Это хороший вопрос, — сказал я громко, и мой голос заставил притихнуть даже самые дальние столы. — И ответ на него мы найдем вместе. Пойдем Сафар присядем.

И мы направились к столу, за которым сидели Эркин Кантегор, Очир, Чонкой, Орокан, Левицкий, Софрон и Тит! Пне.

— Я думаю все согласны, что Тулишень нам совсем не друг и много крови попил, мой взгляд в первую очередь устремился на Очира и Эркина с Чонкоем.

— Твой враг, мой враг, — легко ответил Очир и перевел мой вопрос Кантегору и Чонкою.

И Кантегор ответил не сразу, не много поразмыслив он кивнул, а Очир перевел его ответ.

— Он хотел воевать нашими руками, настоящий воин так не делает нет у него ни смелости ни духа. Не друг он нам.

— Вот и славно, — улыбнулся я. — Мы не будем гоняться за ним по Маньчжурии, Сафар, — повторил я уже для всех. — Это все равно что гоняться за ветром в степи. Мы расставим сеть. И он сам в нее попадется.

Я обвел взглядом их суровые, внимательные лица. Это были не подчиненные, а союзники. И говорить с ними нужно было как с равными.

— Ему нужно золото, оружие и еда, а так же люди. И он будет вынужден двигаться, чтобы их получить. И мы его изловим. Но для этого мне нужна ваша помощь. Я посмотрел на старого эркина. — Кантегор, твои люди — хозяева этих гор. Никто не знает перевалы и тайные тропы лучше вас. Я прошу тебя и твоих охотников стать глазами этого края. Если вы возьмете под контроль все горные проходы, ни один вражеский лазутчик, ни один караван не пройдет незамеченным.

Затем я повернулся к Очиру.

— Твои монголы рождены в седле. Степь — ваш дом. Я прошу тебя и твоих воинов стать нашими крыльями — патрулировать караванные пути на востоке, что ведут к морю.

Мой взгляд нашел Орокана.

— Тайга вдоль Амура — твоя земля. И уж кому как не тебе стать там и следить за порядком.

Дождавшись когда Очир переведет мои слова я продолжил.

— А на юге, в Маньчжурии, у меня остался должник. Важный чиновник, Чжан Гуань, чью жену мы спасли. Он станет нашими ушами в городах. Его почтовые голуби донесут нам вести о каждом подозрительном движении.

Я выпрямился, глядя в глаза каждому.

— Вот моя сеть. Каждый из вас будет ее узлом, ее неотъемлемой частью. Вместе мы сплетем паутину, которая накроет всю северную Маньчжурию. И рано или поздно этот паук, Тулишэнь, и его хозяин «мистер Текко», вылезут из своей норы. И влипнут. Я не могу сделать это один. Вы со мной?

Вожди молчали, обдумывая мои слова. Первым кивнул Очир.

— Слово анды — закон, — просто сказал он.

Следом за ним, после долгой паузы, медленно кивнул и старый эркин Кантегор.

— Волки охотятся стаей, — пророкотал он. — Эвенки будут с тобой, нойон.

Сафар долго молчал, глядя на меня. Затем на его губах впервые за многие недели появилось нечто похожее на усмешку. Жестокую, хищную, но абсолютно осмысленную. В его глазах больше не было огня слепого мстителя. Там появился холодный, расчетливый блеск охотника, который готов долго, очень долго сидеть в засаде, чтобы дождаться своего зверя.

Разобравшись с этой проблемой, я перешел к следующей.

— Владимир Сергеевич. Нам нужна связь. Быстрая и надежная. Чтобы я знал, что творится здесь если вернусь на Амур. И чтобы вы знали, если на нас снова нападут.

— Гонец? — пожал он плечами. — Три-четыре дня в один конец.

— Долго, — я покачал головой. — Птицы!

Он не сразу понял.

— Почтовые голуби, Владимир. Синь-гэ, как их тут называют. Помнишь нашего друга, Чжан Гуаня? Я поручил ему наладить себе голубятню, но ведь нужна еще одна — здесь, в Силинцзы. Поручаю тебе наладить это дело. Съезди к нему, узнай, где их можно достать, купи, укради, выменяй — мне все равно. Но чтобы через неделю у нас была своя голубятня, два человека, что могут за нею присматривать, и птицы с голубятни Чжана, которые полетят в «родное гнездо» с вестью от нас. Через месяц все должно быть налажено: я хочу чтобы птицы летали между его поместьем и этим городом.

Левицкий, ошеломленный размахом задачи, лишь кивнул.

— Дело непривычное, Серж, но думаю, с голубями управиться не сложнее лошади!

А дальше пошел пир, мы знакомились ближе пили ели и веселись.

На следующее утро, проводив Владимира с небольшим отрядом, я выехал за ворота, надо было трудоустроить явившуюся с нами толпу «кули», а значит — запустить пустующие пока прииски.

Когда мы добрались до них, пришлось на несколько дней по уши погрузиться в хозяйственные заботы. Сотни нанятых в Цицикаре кули разместились в уцелевших бараках, и долина наполнилась звоном кирок и глухим стуком молотов. Я мотался между четырьмя приисками, налаживая все с нуля. Расставлял артели рабочих на самые богатые участки, которые мы определили по захваченным английским картам. Организовывал подвоз леса для укрепления шурфов. Устанавливал нормы выработки и следил за их исполнением.

Лян Фу, ставший моим незаменимым помощником, оказался превосходным, жестким и справедливым управляющим. Он знал своих соплеменников досконально — их лень, их хитрость, их выносливость, знал, чем побудить их к работе, как погасить недовольство. Его слово было для них законом, подкрепленным авторитетом и тяжелой бамбуковой палкой его надсмотрщиков.

Когда производство на приисках было налажено и золотой песок начал стабильным, тяжелым потоком стекаться в нашу казну, появилась новая проблема. Пришла она оттуда, откуда я меньше всего ожидал.

Однажды утром ко мне явился Орокан. Его гладкое, обычно невозмутимое лицо было озабоченным.

— Чужаки, тай-пен, — сказал он коротко. — На реке. Моют золото без спросу.

Я взял с собой десяток бойцов и поехал с ним. В паре верст вверх по течению, на небольшом, еще не занятом нашими артелями участке, мы увидели первую партию «конкурентов». Это были люди свирепого Вана — та самая дюжина бунтарей, что ушла от нас после раскола. Они разбили на берегу убогий лагерь и с лихорадочным азартом, по колено в ледяной воде, промывали речной грунт. Увидев нас, они ощетинились, схватившись за свои тесаки и пики. Ван шагнул вперед. Его лицо было полно угрюмой, бычьей решимости.

— Эта земля теперь общая! — проревел он, и Лян Фу, которого я тоже взял с собой, перевел мне его слова. — Мы берем то, что принадлежит нам по праву!

Я молча смотрел на них. Силой разогнать эту горстку оборванцев не составило бы труда. Но это означало бы нарушить мое собственное слово о свободе выбора.

Я уже хотел было что-то ответить, когда ниже по течению, за поворотом, раздалась незнакомая, чуждая этим местам русская матерная брань. Мы поехали на звук, иии…

И удивительная картина открылась перед нами за поворотом реки! На берегу, у дымного костра, сидела ватага из десятка бородатых, оборванных мужиков. С первого же взгляда было понятно: все они были русскими. Перед ними на рогоже лежала небольшая, но весомая кучка намытого золота, которую они с азартом делили. Рядом, в воде, их товарищи, такие же дикие и заросшие, работали лотками. Заслышав топот коней, они подняли на нас полные изумления глаза.

Встретили нас с недоверием и враждебностью. Из-за спин «черных копателей» тут же появились ружья.

— Ты еще кто такой? — хрипло спросил их атаман, косматый, рыжебородый мужик, похожий на лешего.

— Я тот, кто не даст хунхузам вырезать вас всех сегодня ночью, — ответил я спокойно. — А зовут меня Тарановский. Эта земля, — я обвел рукой ущелье, — теперь живет по моим законам. А вы кто такие будете?

После недолгих запирательство мужики раскололись. Оказалось, слухи, как круги по воде, разошлись не только на юг, но и на север. Казаки, ушедшие домой с богатой добычей, разнесли по амурским станицам весть о том, что в маньчжурских горах нашлось новое золотое дно. И вот — первые ласточки, самые отчаянные и жадные до фарта мужики, уже переправились через Амур и добрались сюда. Первые «дикие» русские старатели.

Я смотрел на этих бородатых сибирских «аргонавтов», осознавая, что столкнулся с проблемой куда более сложной, чем можно было бы подумать с первого взгляда. Война была проще — тут ты, тут враг, стреляй и руби, пока не победим. Здесь же, на этой «ничейной», но богатой земле, начиналась борьба за справедливость. И нужно было срочно решать, какова она будет. Прогнать этих мужиков? Убить их? Или что? Как поступить, чтобы не просрать свой проект, но и не стать Тулишеном?

Вечером того же дня в моем штабе-фанзе на ближнем прииске было шумно и тесно. Я собрал совет по поводу «диких старателей». Здесь были все, кто составлял костяк моей новой власти. Вопрос стоял один, острый, как лезвие ножа: что делать с «дикарями»?

Первым, ожидаемо, взял слово Лян Фу. Одного взгляда на него хватало, чтобы догадаться: он за жесткие меры. Так и оказалось: в его речи зазвучала холодная, идейная убежденность тайпина.

— Тай-пен, эта земля и все ее богатства теперь принадлежат нашему братству. Мы отвоевали ее у яо кровью. Эти люди, — он презрительно повел подбородком в сторону, где, как мы знали, гуляли русские старатели, — они воры. Они пришли на нашу землю, чтобы втихую грабить то, что принадлежит всем. По закону Небесного Царства, их следует изгнать. А если будут упорствовать — уничтожить.

Его слова упали в тишину. В них была своя, страшная логика.

— Ну чего уж так сразу… уничтожить, — пробасил Тит, которому претила любая несправедливость. — Мужики просто работать хотят. Золотишка намыть, детишек накормить. Чего их обижать-то? Они ж не хунхузы.

— Сегодня не хунхузы, а завтра, хлебнув водки да поделив добычу, передерутся — вот тебе и хунхузы, — вмешался Софрон. Старый каторжанин знал цену человеческой жадности. — Но и с русскими ссориться нам не с руки,. Свои же. По-божески ли — своих с золотой жилы гнать?

Слушал я их, и в голове моей билась одна простая мысль. Все вы, ребята, неправы. Я мог поступить как Лян Фу — и превратиться в идейного тирана. Мог послушать Тита — и допустить анархию, которая неизбежно закончится поножовщиной. Мог последовать совету Софрона — и получить в своей долине неуправляемую вольницу. Все это были пути в никуда. Нужен был третий путь. Мой.

— Живешь — дай жить другим, — сказал я наконец, и Лян Фу тут же перевел мои слова. Все взгляды обратились ко мне.

— Все, кто пришел на эту землю с миром и с желанием работать, — могут оставаться. И русские, и люди Вана. Я не буду им мешать. — Я сделал паузу. — Но — с этого дня они живут по моим законам.

И я изложил им свой план, простой и жесткий, как солдатский устав.

Первое. Все старатели, находящиеся на нашей территории, подчиняются моему суду. Любое убийство, воровство, пьяный разгул, насилие над женщинами будут караться. Быстро и жестоко. В основном — смертью.

Второе. Все артели платят в общую казну четверть от всей своей добычи. Это не грабеж. Это — налог. Плата за порядок и защиту от хунхузов, которую обеспечиваю я и моя армия.

И третье. Все боеспособные мужчины, находящиеся здесь, автоматически зачисляются в отряды самообороны. И по первому моему сигналу, по первой тревоге, обязаны явиться с оружием в руках и встать в общий строй.

— Они могут мыть здесь золото, — заключил я, — но они больше не «дикие». Теперь они — часть нашего края, со всеми правами и со всеми обязанностями. Кто не согласен — может убираться. Но без золота, что уже намыл на моей земле. Так же каждый должен будет получить разрешение. Бумагу или табличку.

В фанзе снова воцарилась тишина. Мои командиры смотрели на меня по-новому. Они увидели не просто атамана, не просто предводителя. Они увидели законодателя. Того, кто на этой дикой, беззаконной земле, политой кровью, пытался впервые начертать контуры будущего государства.

На следующий день, в сопровождении своего конвоя — десятка мрачных, монголов и своих старых товарищей-каторжан, — я отправился объявлять новый закон. Это была не просто поездка. Это была демонстрация силы.

Первыми мы навестили людей Вана. Они встретили нас угрюмо, сбившись в кучу, их руки лежали на рукоятях тесаков. Сам Ван вышел вперед, его лицо было полно враждебного, бычьего упрямства.

Я не стал тратить время на уговоры. Через Лян Фу я коротко и четко изложил им свои три условия: суд, налог, воинская повинность.

Поднялся недовольный ропот.

— С какой стати мы должны платить⁈ — проревел Ван. — Мы сами себя защитим!

— Вчерашней ночью вы чуть не перерезали друг другу глотки из-за дележа добычи, — ответил я так же громко. — Я слышал ваши крики. А когда придут настоящие хунхузы, сотня стволов, что вы им противопоставите? Ваши ножи?

Он молчал, скрипя зубами от злости.

— Я не просто беру с вас дань, — продолжал я. — Я предлагаю вам сделку. Я даю вам порядок. И защиту. Мои бойцы будут охранять это ущелье, мои разведчики — следять за перевалами. А главное, — я перешел к решающему аргументу, — я обеспечу вас едой. Вам не придется тащить рис и чумизу за сотни верст, рискуя нарваться на бандитов. Раз в неделю сюда будет приходить караван с продовольствием. Дешевым. И я же буду скупать у вас золото. По честной цене, без обмана, которым вас кормят ростовщики в Цицикаре. Вы получаете безопасность и торговлю. А я — солдат и четверть вашей добычи. По-моему, справедливо.

Они слушали, и на их угрюмых лицах упрямство медленно сменялось задумчивостью. Предложение было слишком выгодным, чтобы от него отказываться. Они посовещались и, бросая на меня злые, но уже не враждебные взгляды, согласились.

С русскими старателями разговор вышел короче и проще. Их рыжебородый атаман, выслушав меня, лишь хмыкнул в усы.

— Что ж, барин, похоже на правду, — сказал он. — Порядок — дело хорошее. А защита от этих чертей нам и впрямь не помешает. Да и тащиться с песком в город — дело рисковое. Будь по-твоему. Четверть так четверть. Но если обманешь с ценой — пеняй на себя.

Я кивнул.

— Я не обманываю! Мое слово стоит дорого!

С этим мы и расстались. Закон, подкрепленный силой и осознанием взаимной выгоды, начал действовать. Дикая вольница начинала обретать черты натурального государства.

Решение «не обижать» диких старателей имело свои минусы. Главный, на мой взгляд — это то, что при промывке они теряли много золота. Самое мелкое, пылеватое золото надо было промывать ртутью или цианидом, чего у «дикарей», понятно, и в помине не было. Но я решил, что в будущем, как только представится такая возможность, налажу тут амальгамацию также, как и на Амуре.

Другой недостаток этого решения почти сразу высказал мне Софрон. Придя буквально на следующий день после совета, посвященного диким старателям, он хмуро заявил:

— Толки пошли среди рабочих… Мол, нам пайку и немного серебра, а «дикие» себе богатства на берегу намывают. Не разбежались бы все!

На это я лишь покачал головой. Да, таких проблем следовало ожидать. Но выход был, и выход был только один. Платить больше.

Первым делом я позвал на разговор Лян Фу.

— Цзюнь-шуай, мы говорили с тобой о том, что одну треть золота ты оставляешь себе, на вознаграждение рабочих, закупку продовольствия и прочее. Ты уже выдавал золото рабочим?

— Нет тайпен Ку-ли-лай, рабочие пока получают лишь пайку. Золото они получат по окончании контракта, на наш Новый год.

— Отчего же ты не выдаешь им золото? — удивился я.

— Это для их же пользы. Если дать им золото сразу, они тут же начнут пить, курить, играть в карты и маджонг, захотят женщин, а то и вспомнят про опиум. Начнутся драки и беспутство. А так они всегда сыты — продовольствие выделяется им вовремя — и, получив все в урочный час, отнесут золото семьям.

Услышав все это, я лишь тяжело вздохнул. Ох уж эти строители коммунизма! Вечно стараются закрутить гайки, забывая, что люди хотят развлечений. Жизнь рабочего на приисках и так тяжела — зачем искусственно усложнять ее еще больше?

— Знаешь, Лян Фу, если мы будем вести такою политику, то все наши рабочие рано или поздно разбегутся к «диким» старателям — туда, где нравы попроще, а платят почаще. Нет, эту систему надо менять. Во-первых, надо платить им регулярно, чтобы люди видели, за что они работают. Когда держишь деньги в руках — это, знаешь ли совсем другое чувство, чем когда тебе их обещают «когда-нибудь». Мне нравится твоя забота об их семьях, но у них есть и собственные потребности. Пусть выбирают сами, куда им девать свои деньги. Кроме того, их заработок надо повысить. Одна треть золота — это мало. Ведь «дикие» получают три четверти! Давай повысим вашу долю до половины! Собери завтра людей, и объявим им новые условия работы.

На следующий день я собрал всех рабочих на общем построении, и через Лян Фу я объявил им новые правила, которые повергли их в шок.

— С этого дня, — говорил я, и Лян Фу переводил, напрягая голос — плату за работу каждый из вас будет получать не раз в сезон, когда хозяину будет угодно. А каждую субботу.

Толпа недоверчиво загудела. Они привыкли к тому, что плату им всегда задерживали, обсчитывали или вовсе «забывали» выдать.

— И платить мы будем не только едой! — продолжал я. — Каждый старатель, выполнивший норму, помимо риса и мяса, будет получать долю от всего золотого песка, что намыла его артель. Часть — в общую казну, на оружие и еду. Но часть — рабочему. Лично.

Сначала они не поверили. Это было неслыханно! Это рушило все вековые устои, где рабский труд кули не стоил ничего, а труд рабов — еще меньше. Но когда в первую же субботу перед строем выставили весы, и Лян Фу начал лично отвешивать каждому его долю — маленькую, но честно заработанную щепотку желтого, тяжелого песка, — что-то изменилось.

В их глазах, до этого пустых и безразличных, появился блеск. Их охватил настоящий азарт.

Эта новость — о тай-пене, который платит золотом, и платит честно, — разлетелась по долине быстрее лесного пожара. И к нам потянулись люди! Сначала поодиночке, потом целыми деревнями. Беглые рабы, разорившиеся крестьяне, просто искатели удачи. Двух недель не прошло, как мы полностью укомплектовали прииски рабочей силой, и даже стали подумывать о ночной смене. Наша маленькая горная республика, основанная на крови, начала обрастать плотью экономики. Добыча золота росла с каждым днем. И, глядя на это, я понимал, что мы строим нечто большее, чем просто прииск. Мы создавали новое государство, новый мир.

В этих заботах прошло несколько дней. Наша удачная дипломатическая акция, принесшая новых союзников, вызвала восторг моих соратников. Шутка ли — на ровном месте раздобыть несколько сотен конных воинов! Эйфория, однако, быстро прошла, сменившись суровой прозой. Уже к концу недели выяснилось, что союз с эвенками — это не только новые возможности и силы, но и страшная головная боль.

— Беда, Владислав Антонович, — начал Софрон, войдя ко мне с утренним докладом. — Караваны с провиантом, что шли к нам с той стороны, пропадают. Два дня уже город на подножном корму сидит.

Я вопросительно посмотрел на эвенкийского вождя. Тот, невозмутимо поглаживая свою седую косу, спокойно ответил через Очира:

— Мы ведем войну. В степи сейчас много хунхузов, которые бежали от тебя. Мои воины перехватывают всех, кто везет им припасы. Откуда нам знать, какой караван твой, а какой — вражеский? Для нас всякий китаец с рисом — враг!

Он был по-своему прав. В нашем многонациональном войске начались первые, неизбежные трения. Пришлось на ходу изобретать законы нового степного братства.

— Значит, так, эркин, — сказал я твердо. — Все караваны, что идут в Силинцзы — мои. Они неприкосновенны, как жены вождя. Тех, кто их тронет, будем судить по вашим законам. Жестоко. А вот все, что идет из города без моего ведома или пытается проскочить мимо, — ваша законная добыча. Хватайте и рвите на части.

Кантегор, подумав, кивнул. Такой расклад его устраивал.

Разобравшись с «дикарями» и наладив хрупкое взаимодействие с эвенками, я, наконец смог отправиться в самый дальний наш форпост — прииск «Тигровый Зуб», где нес бессменную вахту Орокан со своими нанайцами. Я хотел лично взглянуть на вражескую крепость, на «Золотой Дракон», который, как кость в горле, торчал на том берегу Желтуги.

Когда я прибыл, Орокан встретил меня тревожной новостью.

— Там что-то происходит, тай-пен, — сказал он, кивая в сторону каньона. — Уже два дня мои наблюдатели видят там дым, и слышат выстрелы.

— Что это может быть? Хунхузы решили перейти реку и пробиться на соединение с силами Тулишена?

— Нет, — он покачал головой. — Похоже, они стреляют друг в друга. Словно две стаи волков делят одну добычу.

Заинтригованный, я вместе с ним и Сяо Ма поднялся на скальный уступ, нависавший над рекой. Отсюда открывался вид на разрушенный мост и противоположный берег. Орокан был прав. Внизу, у самой кромки воды, возле взорванных опор моста, виднелась группа людей. Человек десять. Они, заметив нас, начали отчаянно кричать и махать руками, но их голоса тонули в грохоте потока. Рев воды, бьющейся о камни внизу, был оглушительным

— Кто это? — спросил я.

— Не хунхузы, — уверенно ответил Орокан. — Одежда не их. Больше похожи на рабов. Осторожно, тайпен! Они стреляют!

Действительно, один из людей на том берегу, отделившись от группы, вскинул лук. На мгновение я напрягся, подумав, что он собирается стрелять в нас, но стрела, описав высокую дугу, взмыла в небо. Она, казалось, зависла на секунду в высшей точке и, перелетев через ревущий каньон, воткнулась в землю в нескольких шагах от нас.

Нанаец, подбежав, выдернул стрелу. К ее оперению была привязана узкая полоска дорогого, расшитого золотыми драконами шелка, явно вырванная из подкладки богатого халата. Это было послание.

Сяо Ма дрожащими руками развернул ее. На ярко-алой ткани тушью было торопливо начертано несколько иероглифов. Юноша всмотрелся в них, и лицо его изменилось. Удивление, недоверие, а затем — ужас отразились на его лице

— Что там, Сяо Ма⁈ — не выдержал я. — Читай!