Господин следователь. Книга восьмая

Глава 5 Родственники

И тут до меня хоть и медленно, но стало доходить. Нюрка, это ведь Нюшка? То есть, Анька? У имени Анна много вариантов, не враз и упомнишь. А приятеля пристава, который отдал ему в прислуги беременную дочь, Селиваном звать.

— Подожди-ка… Ты, не из Аннина ли часом? — хмыкнул я. — И ищешь свою внучку, которая Анна?

— Ее самую, — закряхтел старик. — Но соплива она еще, чтобы Анной звать.

— Ищешь внучку, а коза тебе зачем?

— Барин, господь с тобой! — замахал руками старик. — Я только во двор вошел, а эта… скотина рогатая, бодаться кинулась.

М-да? Я же сарайку запирал, точно помню. Дверцу закрыл, веревочку плотно намотал. Или плохо намотал?

— Заходи, что ли, — не слишком-то дружелюбно сказал я, открывая калитку.

Войдя во двор, посмотрел, как там верзила? Но тот уже встал и теперь трясет головой. И козлуха никуда не делась. Стоит себе, башку наклонила, рога выставила.

— Манька, домой! — железным голосом приказал я.

— Ме-ее! — замотала коза бородой.

— Тогда шиш тебе, а не хлебушек с солью.

— Ме? Ме-а…

Что удивительно, но рогатая бестия все поняла, послушалась и пошла к себе.

Закрыл дверь за животиной, замотал веревочку вокруг гвоздей, подергал. Вроде, сойдет. Нет, нужен настоящий засов или хотя бы крючок поставить. Кто бы еще изладил?

Повернулся лицом к пришельцам.

— Селиван, значит, из деревни Аннино? — решил уточнить я.

— Именно так, — закивал старик. — Селиван Антипов, у писаря в волости как сын Голицын записан.

Голицын! А ведь прикольно. Если выписать Аньке документ — мол, по отцу Сизнева, по матери Голицына? Но в метрической книге, скорее всего, записано, что мать ребенка Евдокия Селиванова, и все.

Если кто-то считает, что я стану просить прощения за нокаут, в который отправил здоровяка — заблуждается. Ибо, не фиг… Это мой двор. И это моя коза, на которую замахнулись. Покушение, так сказать, на причинение телесных повреждений домашнему животному.

— А это что за бандит? — кивнул я на верзилу. — Сапоги он с кого снял?

— Мои это сапоги! — завопил старик. — И не бандит он, а зять мой, Нюркин дядька.

Похоже. Ноги у старика босые, но слишком белые, чтобы босым ходить.

— Ясно, — решил подвести я черту. — Понял, что вы не разбойники, а родственники моей кухарки. Козу не крали, а просто вышло недоразумение. И что вы от девки хотели?

Не упомню — или мне Анька просто не говорила? — навещала ли ее родня со стороны матери? Кажется, нет.

— Нам бы, барин, с самой Нюркой нужно поговорить, — подал голос Ефим.

— Со мной говорить придется, — заявил я. — Вот, когда ваша Нюрка свой дом поставит, хозяйкой станет, то говорите, сколько вам влезет, а тут я распоряжаюсь.

— Так сама-то девка где? — с недоумением спросил старик.

— Отсутствует она, — со значением сказал я. — Учиться Анна ушла, вернется во второй половине дня.

— Учиться ушла? — в один голос переспросили родственники.

Стоп. Если я Аньку готов считать сестрой, получается, что это и мои родственники? Сколько там у ее покойной матери сестер было? Шесть? Шесть теток, да еще их мужья? Не многовато ли?

— Короче, мужики, мне на службу пора идти, — сообщил я, поглядывая на деда и дядьку.

— Так ты иди, барин, мы Нюрку и здесь подождем, — сказал старик. — Посидим тут, подремлем. Устали мы. Второй день в пути, еще вчера вышли.

Ну да, ну да… смотрел как-то карту, помню, что от Аннино до Череповца почти семьдесят верст.

— То есть, собираетесь в моем дворе сидеть? — решил уточнить я.

В принципе — положено у хозяина разрешения спрашивать. Или решили, что я молод и выгляжу несерьезно? А плюха дядюшке ничему не научила? Повторить, что ли?

На кой ляд мне во дворе два незнакомых мужика? Еще и Манька волноваться станет. Козы — животные впечатлительные. Выгнал бы, на хрен, если бы это не были родственники Аньки.

Ни дед, ни дядька ничего не сказали, а только пожали плечами и стали рассаживаться около дровяника. Дед еще и обуваться стал. Ладно.

Не стал пока ничего говорить, ушел домой. Решил, что чай стану пить уже на службе. Опять переоделся, прихватил папку с бумагами и вышел.

Увидев хозяина внучки в мундире и с крестом, мужики заробели. Вскочили с поленьев, встали едва не по стойке смирно.

А я, приняв совсем строгий вид, спросил:

— Слушать сюда, орлы из деревни Аннино. Вам шесть секунд, чтобы сообщить — зачем вам девчонка нужна? Время пошло.

— Так говорю — навестить хотели, — начал объяснять старик. Потер глаз, выжимая слезу. — Родная кровь, чай.

— Селиван, не свисти, — поморщился я. — Ври, да меру знай. Скажи-ка еще — почему я должен верить, что вы родственники моей кухарки? Паспорт твой где?

— Да какой паспорт? — опешил старик. — Зачем он мне нужен?

— А где доказательство, что вы родственники? — Я пристально вгляделся в лицо старика, пытаясь отыскать хоть какое-то сходство с Анькой. Ни малейшего!

— Барин, — вот те крест, внучка она моя! Игната спроси Сизнева, он подтвердит.

Селиван повернулся в сторону храма, хотя тот и был незаметен из-за соседних домов и перекрестился. Как он и угадал-то?

— Допустим, я тебе верю, — хмыкнул я. — И чего вдруг пожаловали? Небось, захотели с девчонки денег заполучить?

— Барин, вот-те крест, навестить захотели, родная кровь, — замахал руками старик, но креститься на сей раз не спешил.

— Огорчаете вы меня, — вздохнул я. — Придется городовых звать. Посидите пару деньков, Анна потом вас вызволит, если захочет.

Я вытащил из кармана свисток, но свистеть не спешил. Хмыкнул:

— Вы, мужики, прежде чем зайти, поинтересовались бы — а кто у Нюрки хозяин?

— Видим, что барин важный, да еще и начальник, — хмуро сказал старик.

— Я, земляки, судебный следователь. Мне положено следствие проводить — расспрашивать, а коли понадобится, таки допрашивать. Поэтому, лучше не ври. Селиван, скажи-ка мне — когда ты свою внучку в последний раз видел? Ты ее вообще-то хоть раз видел?

— Н-ну… — протянул старик. — Видел как-то.

— Это не в прошлом ли году, когда девчонка в Аннино приезжала? Ты ее чаем напоил, пирожком угостил? Нет?

Судя по взгляду старика — так оно и было.

— Не то в том годе, не то по за том. А от деревни до Череповца — не ближний свет, не наездишься, — проворчал старик. — Евдоха, дочка моя, давно померла, царство ей небесное, а у Нюрки свой отец есть. У меня в деревне таких внучек бегает… Каждую чаем с пирогами поить, не напасешься.

— Значит, узнал ты, что внучка у богатого барина живет, решил денежку с нее стрясти? А сапоги на улице снял, чтобы девчонку разжалобить?

— Н-ну… — опять протянул старик.

— Что ж, коли по-хорошему не хочешь сказать, стану по-плохому. Сейчас городовые придут, скажу, что вы ко мне во двор вломились, пытались козу украсть, да еще и с поленом на меня кидались. Короче, сколько вы хотели у Ани отжать? — спросил я, доставая часы. — Только не говорите, что горе у вас — дескать, домик сгорел, корова померла — не поверю.

Мысленно чертыхнулся — мне уже часа полтора положено находиться на службе. Но причина для опоздания уважительная — по самоубийству работал, и встал рано.

К моему удивлению, мужики поняли, что означает «отжать».

— Ну, хоть сколько-то… — хмыкнул Ефим. — Ты, барин, ей рублей пять платишь, не меньше.

— Ладно, по доброте своей… — начал я, собираясь дать родственникам Аньки рубля три, но «дядька» меня перебил и все испортил.

— Должна Нюрка с родственниками делиться, — убежденно заявил Ефим. — Девка она еще молодая, зачем ей деньги? Небось, на твоем и харче живет? Одета-обута, крыша над головой есть, а замуж еще рано. А у меня семья, детки растут. Опять-таки — Нюрке они братья двоюродные, по справедливости, так им помочь надо.

Эх, если бы деньги просил старик — босый, да сирый, точно, дал бы ему даже не три рубля, а десять. Как-никак, дед Аньки. Да что там — и больше бы дал, и помог бы, чем смог.

Ухтомский мне говорил, что у Селивана семь девок, дома есть нечего. И дочку Евдоху Селиван в прислугу отдал лишь для того, чтобы девка смогла досыта есть. Но в данный момент не выглядел старик ни голодающим, ни больным. Возможно, дочерей замуж повыдавал, стало полегче.

Старик, еще ладно, но, когда передо мной стоит здоровый мужик, добротно одетый, в сапогах, уверяющий, что девчонка должна с ним делиться — вот уж, шиш.

— Слушай-ка, дядюшка, — подступил я к Ефиму так близко, что тот попятился. — А ты сам-то, много ли девчонке помог? Знаешь ведь, что она без мамки осталась?

— И что? У Нюрки отец есть, на складе работает, деньги большие получает. Че помогать-то?

— Ты ей не помогал, а желаешь, чтобы девка со своего жалованья тебя помогла?

Мне даже весело стало. А ведь ничего в этом мире не меняется. Кто-то всегда уверен, что все ему обязаны помогать, а он нет. Разумеется, вспомнился мне братишка моей Ленки.

Ефим же ответил философски, без малейшего угрызения совести.

— От богатства-то могла бы и отщипнуть. От нее-то чай, не убудет. А мы, по своей бедности, и рублю рады.

Все понимаю, годы разные бывают, и голод иной раз приходит. Но нынче ситуация иная. И с зерном нынче на селе хорошо. Поинтересовался:

— Так что, из-за рубля вы из Аннина в Череповец шли?

— Да скот мы пригнали, — пояснил Селиван. — К Игнату Сизневу зашли чайку попить, зятю моему бывшему.

— Родня, как-никак, — поддакнул Ефим. — А евонная новая жена и сказала — мол, Нюрка в чужих людях теперь, у богатого барина.

Болтает лишнее Анькина мачеха. К чему всем и каждому хвастать о доходах падчерицы? Но ведь и рот не заткнешь, да и правду баба говорит. У богатого барина Анька живет. Я что, разве бедный?

Ефим с непонятной завистью произнес:

— Галина сказала — девка вся гладкая, одевается, словно барышня. И денег у нее тьма.

Гладкая — это как? В том смысле, что толстая? Не замечал такого за Анькой. Впрочем, я ее особо-то и не разглядываю.

А логика железная. У Нюшки денег тьма, а у них нет. Делиться должна. Судя по всему, идея потрясти богатую внучку пришла в голову не старику, а его зятю.

— Ефим, а хочешь денежку заработать? — прищурился я. — Мужик ты крепкий, а у нас на пристани грузчиков не хватает — всех наших Милютин в Рыбинск увез, баржи с зерном грузить. А у нас соль вывезти надо. За смену у тебя рубль, а то и полтора выйдет. Спать, правда, в сарае придется, на сене, но крыша над головой будет. И кормят там пришлых за десять копеек в день. Чем плохо? Работы недели на две — рублей пятнадцать, а то и больше заработаешь. И при деньгах будешь, и у девки просить не надо.

В прошлом году у нас села на мель баржа, что везла соль в Санкт-Петербург. С мели ее сняли, отбуксировали к причалу, а там она снова «села». А потом, не то о ней забыли, не то еще что-то случилось. Простояла почти год. А нынче вспомнили, решили соль (ту, что еще осталась!) перегрузить на другую баржу, а эту пустить на слом. И срочно вдруг все понадобилось. А поди, найди грузчиков в эту пору.

— Ефим будет тачки катать, а ты, Селиван, хоть и старый уже (какой же он старый, если ровесник пристава?) можешь их солью загружать.

— Не грузчики мы, хлебопашцы, — буркнул Ефим, а Селиван толкнул зятя в бок. — Пойдем.

Нет, слишком я добрый. Не выдержав, полез во внутренний карман за бумажником, вытащил трешку и протянул старику.

— У Нюрки твоей из жалованья стану высчитывать, — предупредил я, наблюдая за реакцией старика.

— Тогда не надо, — сурово ответил Селиван, отводя мою руку. Зато его зять попытался сграбастать денежку:

— Че не надо-то? Тебе не надо, мне…

Что ему надо досказать не успел, потому что получил увесистую плюху от тестя, да такую, что отлетел в сторону.

Ух ты, ай да дед! Похоже, какие-то чувства к внучке проснулись.

— Молодец! — похвалил я старика. Ухватив его ладонь, вложил в нее трешку и сжал пальцы в кулак. — А деньги возьми. Не переживай — с внучки ничего высчитывать не стану. Считай, что тебе от Ани подарок на день ангела. Бери-бери, не сомневайся. Я своего слова еще ни разу не нарушал.

Выпроводив деревенских «родственников», на всякий случай пристрожив Маньку — сиди, как полагается узнице, запоры не ломай и подкопы не делай, а иначе вкусняшек лишу, получив в ответ презрительное «Мм-е», отправился на службу.

Настроение было испорчено. Была тут и злость на мужиков, но, кроме всего прочего, еще и чувство вины. Я-то здесь живу хорошо, а по меркам деревни — просто шикарно, а им приходится туго. Вкалывают от зари до зари, в праздники пьют. И даже не стану осуждать Ефима, пытавшегося раздобыть денежку у малолетней племянницы. А вдруг бы да удалось? Племяшка с голоду не помрет, а ему надо о своих детях заботится. Попытался поставить себя на их место, но не смог. Не выжил бы я в деревне девятнадцатого века.

Представил себе, что попал бы историк Максимов в тело какого-нибудь крестьянского парня, чтобы он стал делать? Знания, почерпнутые из книг никому не нужны, а требуется умение пахать и сеять. Но это только часть айсберга. Косить не умею, лошадь запрячь не смогу, лапти плести тоже. Или, допустим, сплести корзину, отогнать скот… Сколько такого вот, «неумения» во мне сидит?

Нет, как же мне повезло. Угодил в богатую семью, следователем стал, сыщиком! Как в кино. Значит, рефлексировать смысла нет, надо дело делать.

По дороге заметил, что совершенно автоматически бурчу себе под нос:

— Я — Гениальный Сыщик,

Мне помощь не нужна!

Найду я даже прыщик

На теле у слона!

Как лев, сражаюсь в драке.

Тружусь я, как пчела.

А нюх как у собаки.

А глаз как у орла[1]!

Спохватившись, замолк. А если кто-то услышит? Решат, что спятил следователь, умом сдвинулся.

Такой вот мы странный народ попаданцы. Нам бы копытом дверь в кабинет государя открывать, учить министров уму-разуму, а мы только и можем, что внести в массы песни. Добро бы, хорошие, а то про гимназистку седьмого класса.

При входе в здание суда мы с Петром Прокофьевичем опять соблюли выработанный ритуал — он, вроде бы стесняется пожать руку вышестоящему, а я настаиваю.

— Опоздал я сегодня, — сообщил служителю, пусть и не обязан отчитываться перед вахтером. Но это не отчет, а дань уважения старику.

— Самоубийство? — поинтересовался тот.

Я кивнул, даже не спросив — откуда он знает? Но наш Петр Прокофьевич всегда все знает. Место здесь бойкое, проходное, а он почти целый день у дверей.

— Девка хорошая была, скромная, — вздохнул ветеран. — В деревне жила, неподалеку, в шестнадцать замуж вышла.

— А вы ее знали? — заинтересовался я.

— Не то, чтобы знал, но видывать доводилось. Мы ж с ней в один храм ходили. Свекровь ее видывал, свекра.

— И что у нее за свекровь?

— Свекровь как свекровь, — пожал плечами служитель. — Знаю, что звать Ангелиной. Баба, вроде и ничего, не скандальная. Худого слова о ней никто не говорил. Муж с сыном с весны на заработки уходят на полгода — не в Рыбинск ли? Но не знаю, врать не стану, две бабы в доме одни остаются. Что уж там между ними — бог ведает. А Катька, стало быть, сама утопилась?

— Получается так, — подтвердил я, мысленно сделав зарубочку.

Муж, значит, с весны за заработки ушел? А срок беременности, со слов доктора — месяц или два? Но подробностями с Петром Прокофьевичем делиться не стал. Не стоит ему лишнего знать. Дядька он неплохой, уважаю, но…

— Не бережете вы себя Иван Александрович, — неожиданно сказал служитель. Верно, уловив мой изумленный взгляд, пояснил: — Могла бы полиция и без вас обойтись, коль труп не криминальный. Чего это Антохе понадобилось следователя тащить, не понимаю? Кажется, раньше сами все делали — вытащили утопленника, да в покойницкую свезли. Чего там расследовать?

Ух ты, а служитель и такие слова знает — криминальный труп? Впрочем, он же в суде трудится.

— Нет, они все правильно сделали, что меня подняли, — заступился я за пристава Ухтомского, которого наш вахтер именует так запросто — Антохой. Попытался объяснить:

— А вдруг бы убийством оказалось? Куда как проще все сразу сделать — и место осмотреть, и первоначальные показания снять.

Но Петр Прокофьевич был со мной не согласен.

— Уж не сердитесь на старика, Иван Александрович, но все равно — вам себя беречь надо. Сгорите, раньше времени.

Я только поулыбался. Не слишком-то я и переработал. Если верить журналистам — следователи из будущего имеют в производстве по шесть, а то и по восемь дел сразу[2]. Если вернусь — точно не пойду в следователи!

[1] Юрий Энтин

[2] Это по «светлым» делам. А по «темным» — т.е. по «глухарям» штук по тридцать.