Господин следователь. Книга восьмая

Глава 21 Выксинский лабиринт

Выспался неважно, зато завтраком меня Зоя Владимировна накормила — не поленилась, встала пораньше, напекла оладушек. К ним бы еще сметаны — совсем бы прекрасно, но остатки сметаны хозяйка скормила кошке. Как я полагаю — в возмещение морального ущерба. Все-таки, ночью я на несчастную животинушку наступил. Пошел, понимаете ли, по некой ночной надобности, а в доме темно — даже лампадка у иконы погасла, а Мурке угораздило сунуть свой хвост под мою ногу. Ох, как орала! Не знаю — кто больше испугался — кошка, проснувшаяся хозяйка или я?

Сметаны нет, зато имелся мед — подарок бывшей ученицы, а горячие оладьи с медом — вкусно и замечательно! Так что, к тому времени, когда прибежал мальчонка, чтобы позвать меня к старосте, я уже был готов. Осталось лишь облачиться в плащ и сапоги Анькиного отца. Зря, что ли вез? А барахло, с разрешения хозяйки, оставил у нее. Все равно еще одну ночь здесь ночевать.

В лес мы вошли гуськом. Впереди урядник — коренастый невысокий дядька с рыжими прокуренными усами и кривыми ногами кавалериста, за ним Федор Смирнов. Потом шли мы с Абрютиным, а замыкал шествие Спиридон Савушкин.

Конечно же пошел дождь. Нет бы ему чуть раньше разродиться — может, подождали бы малость, авось и прошел бы мимо. Так нет же, он, зараза, пошел именно в тот момент, как мы вошли в лес и отступать уже было поздно.

— Сыренько будет, — отметил господин исправник, оглядываясь через плечо.

— Ничо, он недолго, — пообещал проводник, услышавший слова начальства.

— Откуда знаешь? — заинтересовался Абрютин.

— Шея у меня ушибленная, к большому дождю болит, а щас ничо, не тревожит, — пояснил урядник.

— С войны подарок? — уточнил надворный советник.

— Ага. Долбануло как-то, но ничего, отлежался. Зато своя выгода есть, знаю — какая погода будет.

Да, точно, мне же Абрютин говорил, что здешний урядник тоже из ветеранов. Василий вообще старался брать на службу своих, понюхавших пороха, особенно на должности сельских полицейских — и урядников, и стражников. Вот только желающих было не так и много, потому что отставники, особенно те, кто прошел русско-турецкую войну или иные «горячие» точки, устраивались куда лучше. Этих и купцы охотно брали в приказчики, и правительственные учреждения в канцеляристы, без чина. Отставные солдаты, худо-бедно и грамоту знали, и складывать-вычитать умели. Грамотные люди, при нашей нынешней малограмотности, везде ценились. А медаль или Георгиевский крестик (знак отличия Военного ордена) на груди ветерана, еще и прибавляли уважения хоть к фирме, а хоть и к государственному учреждению.

К тому же, на должность в полиции могли рассчитывать только те, кто имел армейское звание (то есть, чин) не ниже ефрейтора и «аннинскую» медаль. Медаль — это ладно, а вот чины, вернувшиеся со службы, как правило, были нижними. Это в моем времени подсмеиваются над ефрейторами, а здесь нет.

В дороге разговаривать хочется первую пару верст, потом не до разговоров. Тем более, что тропа, намятая ягодниками и грибниками закончилась быстрее, чем мне бы хотелось, а идти по лесу, перебираясь через поваленные деревья — удовольствие так себе. Но все-таки, обратил внимание, что там, где мы шли, угадывалась какая-то дорога — вернее, воспоминания о просеке, бывшей здесь двести с лишним лет назад. Тут и деревья пониже, зато крапивы побольше. Видимо, во времена Бориса Годунова и Смуты, через лес шла торная дорога до Выксинской пустыни.

В Кирилловском уезде, как слышал, где через лес проходил кусок волокового пути, проложенный в незапамятные времена, там даже трава растет плохо — земля утоптана до твердости камня.

Читал у кого-то — кажется, у Арсеньева, что дождь в лесу — это двойной дождь. И сверху на тебя течет, да еще и с деревьев вода стекает. Но читать-то это одно, а прочувствовать на своей шкуре совсем другое.

Часика через два — а по моим прикидкам, верст через шесть, хотя я могу и ошибаться, решили сделать привал. Скучковавшись под могучей елью, расселись. Все мокрые, словно курицы. И плащ -дождевик не слишком помог. Промок до самой задницы. Но что толку стонать? Нужно искать что-то светлое и радостно. Например, что нынче сентябрь, тепло, а если бы в октябре под дождем — было бы совсем хреново.

— Ваше высокоблагородие, может, по глоточку? — поинтересовался урядник. — Мокрые все, как бы не простудиться.

Городские полицейские притихли, ожидая, что сельский коллега получит разнос, а Абрютин, неожиданно усмехнулся:

— А у тебя есть?

— Так точно, ваше высокоблагородие, — засуетился Серафим Макарович, залезая в свой «сидор». Вытащив из него фляжку, гордо сказал: — Вот, туточки четушка. У меня даже и чарочка есть.

— Спросим у господина следователя, — хмыкнул Абрютин. Повернувшись ко мне, спросил: — Ваше высокоблагородие, не возражаете?

— Водку? — переспросил я. — В лесу? Без закуски? А, наливай…

Вредно, конечно водку пить, но сугубо из профилактических соображений. А чарка — в ней грамм пятьдесят с небольшим.

Четушка ушла влет. Да и что там пить-то, на пятерых мужиков? И закуска здесь ни к чему.

Вроде и потеплело, кровь в жилочках потекла. Даже не так сыро стало.

Курильщики (а здесь они все, кроме меня), немедленно вытащили портсигары и кисеты, и выдали общими усилиями такой сноп дыма, что я закашлялся. Откашлявшись под насмешливыми взглядами заядлых курцов, постарался настроить нос по ветру, чтобы он не вдыхал дым и заметил:

— Со стороны, подумают, что пожар.

— Некому нас тут видеть, только медведи, — усмехнулся Абрютин.

— Ежели, медведь выскочит, то ваша задача, господин исправник, защищать самого ценного среди нас, — сообщил я, намекая на собственную значимость.

— А кто у нас самый ценный? — хмыкнул господин исправник. — В данный момент самым ценным считается тот, кто дорогу знает. А дорогу знает только урядник. Стало быть — его и должны в первую очередь защищать. А вы, господин следователь, сами от медведя отбивайтесь. Но из вашего «бульдога» стрелять не рекомендую — только раздразните.

— Лучший способ борьбы с медведем — это ноги, — выдал старший городовой Смирнов и запел:

— Что мне снег, что мне зной,

Что мне дождик проливной,

Когда медведь бежит за мной!

Абрютин покачал головой и с укоризной посмотрел на меня — мол, научил ты подчиненных плохому. Помню-помню, меня уже Ухтомский в том упрекал.

Местная полицейская власть — урядник Серафим Макарович, фамилию которого я не спросил, наших прибауток не знал, поэтому все воспринял всерьез:

— Медведь нынче сытый, да и попадаются они нечасто. Ежели что — стрельнем в воздух, так он сам убежит.

— Но все-таки встречаются? — решил уточнить Савушкин.

— Бывает. В прошлом году парня у нас напугал, что по миру ходил.

— У тебя по миру ходят? — насторожился Абрютин. — Сирота? Ходит по миру, а я не знаю?

Хм… Оказывается, исправник должен знать еще и про своих нищих? Любопытно. Но в сущности, логично. Начальник уезда должен знать все, тем более, про потенциальных правонарушителей.

— Так это, ваше высокоблагородие, особый случай, — принялся объяснять урядник. — Сергунька — который по миру ходит, он и не сирота. Был бы сирота, давно бы я рапорт вам написал, в приют бы определили. Дом у него есть, мать с отцом. Только, отец пьет шибко, и мать с отцом заодно. Скотины никакой нет — была когда-то корова, так пропили, огород не сажают. Чем сажать-то, если даже картошки семенной нет? Дом-то, уже и в землю врос, крыша прохудилась. Соседи бы помогли, если бы попросили, но кто помогать станет, если им самим наплевать? Иной раз на работу к кому-нибудь нанимаются — отец к углежогам, а мать рожь убирать. Но работники из них ненадежные, берут их, когда уж совсем с работниками худо.

Серафим Макарович нервно принялся сворачивать еще одну цигарку, а я задумался. Что меня всегда удивляло — на что люди пьют, если они не работают? Еще в том, своем мире, задумывался. Допустим, начну я пить. Со службы меня турнут, а что дальше-то? Раз-другой в долг дадут, потом перестанут. Дом я продам, и все, что в доме. А что потом? Украсть или ограбить кого? Посадят. Да и характер нужно определенный иметь, чтобы красть. Нет, я, хоть теперь и следователь, но для меня сплошная загадка — на что пьют бездельники, которые, между тем, не крадут, и не грабят?

Урядник, между тем, продолжил свой монолог:

— А я Сергуньке много раз говорил — давай, парень, к кому-нибудь в работники нанимайся. Двенадцать лет уже, лоб здоровый — пора работать, а не милостыню просить. Если к Андриану — тот на весь год возьмет, с крышей, но за харчи, без жалованья. В лавке помочь, по дому подсуетиться. Конечно, работать много придется, а спать мало, зато и сам будешь сыт, и родителям какую краюху принесешь. В батраки — но это на сезон, сено косить, хлеб убирать. Но там уже и харч, и жалованье. Много не заработаешь, даже корову не купишь, но хоть штаны себе справишь. Все понимаю, что жизнь у тебя хреновая, но если работать не станешь, на блюдечке тебе деньги не принесут. Тебе же в возраст скоро входить, а кто за тебя замуж пойдет, если ты милостыню просишь? Уважение-то сызмальства зарабатывать надо. Я ж сам сызмальства работал — и в подпасках ходил, и с углежогами — сучки обрубал, уголь в мешки складывал — то, что по силам было, потом в батраки нанимался. Повезло, что на службу пошел, грамоте выучился, чин и медали получил, да в люди выбился. А он только ржет, да отвечает — мол, птички божие не жнут, и не сеют, а сыты бывают. Врезал я ему пару раз, а что толку? Еще и заскулил — вот, мол, нехорошо сироту обижать! Я, правда, еще раз поддал, чтобы родителей живыми не хоронил, да не прикидывался сиротинкой.

— А что там с медведем-то вышло? — полюбопытствовал я.

— Шел Сергунька по лесу — из Пусторадиц к нам, в Ольхово, а из кустов к нему под ноги медвежонок выскочил. Сергунька, не то от страха, не то от великой дурости его и пнул. Медвежонок-то, понятное дело, не один был. Медведица парня по лесу версту гнала. И догнала бы, если бы он свою котомку с сухарями в нее не кинул. Та, вроде как отвлеклась, а он до поля, а там народ. Штаны обделал, да заикается теперь.

— Может, уроком парню послужит? — предположил я.

— Какое там, — махнул рукой урядник. — Штаны простирнул, да снова по миру пошел. Недавно вон, домой в дымину пьяный явился, налили где-то. Отец его воспитывать стал — мол, сынок, нехорошо это, так он отцу в морду дал. Ладно, что отец пока в силе, накостылял сыночку, а что дальше-то будет?

Вопрос, в общем-то, тоже риторический. Точно, что ничего хорошего не будет.

— Что, орёлики, покурили? — спросил исправник, решивший, что привал слегка затянулся. — Тогда вперед!

Господин надворный советник встал, а личный состав, включая судебного следователя, дружно последовал примеру отца-командира.

До пустоши, некогда бывшей пустынью, дотопали. К тому времени уже и дождь закончился, но мы успели промокнуть по самое не могу.

И что мы узрели? Узрели поляну довольно-таки приличных размеров. По моим прикидкам… полверсты — это точно. Наверное, бывают лесные поляны и побольше, но мне такие не встречались.

Что интересно — кустов на поляне нет, зато имеется несколько участков, где густо росла крапива. Не иначе, там кельи монашеские и стояли. Крапива, как известно, хороший подсказчик для археологов — там, где она гуще всего, там и стояло жилье. А еще могли быть помойки. Кстати, тоже ценная вещь для историка. Так что, копай, не ошибешься.

— И где тут капище? — с недовольством спросил Абрютин.

Определенно, никакого капища на пустоши не было. Спрашивается, где идолы? А где ограда, на которую положено насаживать черепа? Пусть не человеческие, а звериные. В такой глуши, в дремучем лесу, если и должно было быть капище, то непременно посвященное Велесу — покровителю всякой живности, а заодно и охотников с пастухами.

— Так вот же оно! — ткнул урядник куда-то вперед и едва ли не побежал к концу поляны. Мы следом.

Капищем тут и не пахло, зато имелись камни, выложенные по земле в виде змейки. Или спирали. И впечатление, что работа над ее созданием только-только началась. Не поленившись, я ухватил один из камней, сдвинул с места. Похоже, совсем недавно лежит — даже земля под ним не промялась, и червяков нет.

— И что за х…? — удивленно вытаращился Абрютин.

Василий Яковлевич, несмотря на свое армейское прошлое, матерился нечасто. Как правило, это случалось тогда, ежели мой друг исправник был либо чем-нибудь сильно недоволен, либо если он сталкивался со сложной проблемой. А здесь, как я понимаю, и то, и другое сразу.

— Ваше высокоблагородие, как по мне — это капище и есть, — твердо ответил урядник. — Небось, сделали его, чтобы духов каких-нибудь вызывать. Был у нас в роте ефрейтор, он раньше на севере жил. Говорил — мол, шаманы у них есть, вокруг костра прыгают, в бубен стучат, страшными голосами орут. И камни лежат, в змейку свернутые. Шаман поорет, к нему духи слетаются. Батюшки, конечно, шаманов этих гоняют, но толку-то?

— Так у нас-то не север, откуда шаманам взяться? — развел руками Василий Яковлевич.

— А вот это не могу знать, ваше высокоблагородие. Я узнал, начальству доложил, провел и все показал, а вы уж решайте, что и как.

— Иван Александрович, вы у нас университет заканчивали, говорите — что это за х…я?

— Судя по всему — кто-то пытается строить лабиринт, — сообщил я.

— Лабиринт? — удивился исправник. Сдвинув брови, принялся вспоминать. — Что-то такое Яшка в гимназии, на уроках по древнегреческому языку, изучал и нам рассказывал — лабиринт — всякие коридоры запутанные, а в нем чудовище живет, еще и герой какой-то, который из лабиринта по нитке вышел. Сказка, в общем.

— Ага, было такое, — кивнул я.

— А что за сказка такая? — заинтересовался Савушкин, а следом за ним и остальные.

Скорее всего, в юнкерском училище Василий Яковлевич читал легенды и мифы Древней Греции, но за давностью лет забыл. Поэтому я быстренько рассказал полицейским о том, как супруга царя острова Крит Миноса загуляла с быком, родила от него Минотавра — чудовище, у которого туловище и конечности человека, а голова теленка, да еще и людоед, а ее муж, вначале загрустивший из-за измены жены, решил обернуть позор к своему благу — приказал выстроить на острове дворец, с запутанными ходами и выходами, посадить туда чудовище, а потом начал собирать со всего Средиземноморья дань юношами и девушками. Из-за сынка-людоеда все в округе очень боялись царя, слушались и повиновались, платили дань, пока в Греции не отыскался герой, по имени Тесей, пробравшийся в Лабиринт и отрубивший голову бедному чудовищу. Да, у него с собой был клубок, что дала ему дочь царя Миноса Ариадна. Тесей привязал кончик нити к входу, а потом, по этой же ниточке, вернулся обратно.

Ариадна влюбилась в Тесея и ради него пожертвовала семьей, а герой, на обратном пути, оставил девушку на необитаемом острове.

— Герой он, только сволочь порядочная, — резюмировал Федор Смирнов. — Девка ему поверила, а он… Тьфу.

Народ, включая самого рассказчика, с ним согласился. Впрочем, что взять с древних греков[1]?

Мне еще вспомнилась некогда популярная песня, со словами: «У тебя в руке клубок, волшебный шелк. И какой бы я дорогою не шел. Он покатится клубок, в золотых лучах зари. Ариадна ты мне ниточку надежды подари»[2].

Песня замечательная, только из меня в этот момент лезет «заклепочник». Откуда в Элладе в те времена шелк взялся? Наверняка Ариадна дала Тесею клубок шерстяных ниток. Но они непрочные, рвутся.

— Значит, лабиринт? — хмыкнул Абрютин.

— Не такой, как в Греции, а скорее, как на Соловецких островах. Не помню точное название острова — вроде, Заячий? Нет, Заячий это в Питере, а там Заяцкий, — поправился я. — Там из камней тоже лабиринт выложен. Конечно, не такой хилый, как у нас, а посолиднее. Там и камни побольше, в спираль заворачивается. Идешь между камней, доходишь до центра, а потом обратно.

— И на кой он? — не унимался Василий Яковлевич.

— А никто не знает, — пожал я плечами. — И кто их построил неизвестно, когда построили — может, тысячу лет назад, а может и пять. Кто говорит, что это тамошние лопари построили — дескать, душа по такому лабиринту на небо улетает, а кто вообще считает — что это схема ловушки для рыбы — во время прилива рыбины заплывают, а когда отлив, то они среди этих камней остаются. Народ приходит, да забирает. Так что, никаких злых духов или языческих богов здесь нет. На Соловках монастырь уже сколько лет? Лет четыреста, точно не помню, а монахи на эти лабиринты внимания не обращают. Так что, пусть эти камни лежат, худа от них не будет.

— Интересно, — покачал головой исправник. — И кто же это додумался такую глупость сотворить? Откуда камни-то взял?

— Так это просто, ваше высокоблагородие, — улыбнулся урядник, повеселевший от мысли, что никакого капища в его владениях нет. — Чуток пройти, за лесом, саженей двадцать отсюда, речка течет, Выксенья. Она мимо Ольхова, и мимо Николы-Выксы протекает, потом крюк делает, да сюда бежит. Речка небольшая, несудоходная, а дно у нее каменистое, и по берегам камней много. Верно, оттуда и натаскали.

— Посмотреть надо, — решил я.

— Надо, — согласился исправник.

Кивнув уряднику, чтобы тот вывел нас к реке, мы двинулись, но остановились, услышав слова Смирнова:

— Ваши высокоблагородия, дозвольте, пока вы тут местность изучаете, мы со Спиридоном кашу сготовим? Мы-то думали, что всяко в лесу воду найдем — хоть из лужи, а коли речка есть, так оттуда и зачерпнем.

— Действуй, — милостиво кивнул Абрютин и городовые принялись заниматься биваком. Не знаю, как они собираются разводить костер на сырых ветках, но народ бывалый — все у них получится.

Смирнов помчался к реке, погромыхивая котелком, а Савушкин отправился к елкам, окружавшим поляну, за сухостоем.

Мы же пошли к реке.

— А ведь тут кто-то дорожку прорубил, — заметил урядник. — Кусты убраны, а там дерево срублено под самый корень, а оно само в стороне лежит. Если бы мужики рубили, то утащили бы. Да и не поедут сюда мужики лес воровать — далеко.

Берег речки был и на самом деле усыпан камнями, а еще вблизи высились две пирамиды, сложенные из камней.

— Вишь, кто-то заготовку сделал. — кивнул исправник.

— Точно, ваше высокоблагородие, — согласился урядник. — Верно, камни он собирал летом, потому что зимой заметет все, замучаешься искать. — Подумав, Серафим Макарович добавил: — Стало быть, летом и осенью заготавливает, а зимой возит и этот… как его? лабиринт делает.

— В общем, если соберемся строителя искать, нужно искать кого-то, у кого свободного времени много. И еще — у кого лошадь есть, — предположил я. — Само-собой, чтобы этот кто-то про Соловки знал. Есть какой-нибудь шибко ученый бездельник?

— Так у нас, вроде, никого такого и нет, — развел руками урядник. — Если бездельник — так лошади своей нет, или не умный. Под Ольховым усадьба есть, там господин Тутосов живет, у него и лошади имеются, но он только летом здесь, а на зиму в Петербург уезжает. Чего ему зимой-то тут делать?

— А если он вообще не наш? — предположил Абрютин. — Тут же до Весьегонского уезда всего ничего — пять верст, а до самого Весьегонска от Николы-Выксы — я по карте прикидывал, верст десять.

Вся эта ситуация могла бы мне показаться забавной, если бы не пришлось шлепать пятнадцать верст по лесу, да еще и промокнуть насквозь. В иное время и посмеялся бы, но сейчас сурово сказал:

— Так что, сидит где-то в Весьегонских лесах дикий помещик, от нечего делать нам загадки подкидывает.

— Я Весьегонского исправника знаю, наверняка в Луковец приедет на ярмарку, поговорю, — пообещал исправник. — Авось, да отыщет он шутника этого.

Развернувшись, пошли назад. А там, судя по дыму, парни уже и костер развели. Пока шли, Василий вздохнул:

— Может, и напрасно мы приезжали, но все равно — теперь на душе легче. Сейчас погреемся, каши поедим, да и обратно. Даст бог — завтра домой вернемся.

Домой — это замечательно. Но пока бы в село вернуться. Как хорошо, что догадался взять смену белья, носки. И сапоги форменные сухие, ждут меня в доме учительницы. Переоденусь в сухое. Не знаю, правда, как я буду перед хозяйкой в нижнем белье ходить, но выбора все равно нет. А мундир, надеюсь, к утру и просохнет.

Видимо, вид у меня был кислый, потому что Абрютин поспешил подбодрить:

— Ниче, господин следователь, бывает и хуже. Перекусим — все веселее. А у Смирнова — я точно знаю, в мешке бутылка.

Урядник, шедший впереди нас, верно, услышав последние лова, обернулся и хитренько посмотрел на нас:

— А у меня, ваше высокоблагородие, еще одна фляжечка имеется. Прихватил на всякий случай.

— Вот, господин следователь, какие у меня подчиненные толковые, — похвалил полицейских исправник. — Знают, что настоящему солдату в трудную минуту чарка-другая помогает. — Потом, словно бы оправдываясь передо мной, Василий сказал: — Если в городе, да в спокойной обстановке, то пить с подчиненными — ни-ни. А вот в походе, тут уже можно. Но, опять-таки — понемножку, чтобы без панибратства.

— Получается, что уже не чуть-чуть, а прилично, — заметил я. — Вы-то ладно, к старосте ночевать придете, а я к учительнице. А она дама строгая — возьмет, да меня на горох поставит.

Я услышал, что урядник заржал, пусть и деликатно. Ишь, он тоже училку знает. Не исключено, что от Зои Владимировны уже и ему перепадало. А Василий поспешил утешить лучшего друга:

— Иван Александрович, нам до села еще переть и переть. К тому времени весь хмель из тебя вылетит и останется только запах, да благодушие.

[1] Более подробно о быте и нравах древних греков можно почитать в книге автора https://author.today/work/255123

[2] Римма Казакова