Господин следователь. Книга восьмая

Глава 22 Земская учительница — 2

— Как хорошо, что у меня нет детей, — мрачно заявила Зоя Владимировна, поглядывая на веревку, на которой сушилось мое барахло. — Висели бы всякие пеленки да распашонки.

Поначалу до меня не дошло — какая связь моего нижнего белья и мундира, с детской одеждой, потом въехал. Ведь я даже Наталье Никифоровне казался молодым, так кем меня считает учительница, которой за сорок? Это у меня в башке до сих пор сидит иной возраст, но смотрят-то на мою морду.

Увы, про таинственный лабиринт на поляне учительница ничего не смогла прояснить. А я-то втайне надеялся, что ей кто-нибудь из учеников рассказал. Известно же — хочешь узнать, что случилось или случится, спрашивай учеников.

Я сидел абсолютно счастливый — в сухом и чистом белье, в накинутом сверху шерстяном покрывале, с чашкой горячего чая в руках. Было тепло и хорошо, а уюта добавляла свернувшаяся в клубок Мурка. Кошка, нужно сказать, меня простила за покушение на ее хвост и даже дозволила погладить.

— Так вы ж из купечества, — заметил я. — Вряд ли детское белье развесили бы в вашей спальне или гостиной. Наверняка оно сушилось у прачки.

— Да? — удивленно вскинула брови земская учительница. — А я уже и забыла, что существуют такие полезные люди, как прачки или горничные. Сама все, своими ручками. Вы обратили внимание, что я помыла полы?

— Конечно-конечно, — заторопился я. — Но замечу, что у вас и до этого было вполне прилично.

— Эх, Иван Александрович, не умеете вы врать, — сурово заметила Зоя Владимировна. — Я еще вчера видела, что на вашем личике недовольство написано.

Неужели прямо-таки написано? Если да, так это Анька меня избаловала. У нас в доме идеальный порядок. Зое Владимировне положено по должности настроение с лиц учеников «считывать», но я соглашаться с хозяйкой не спешил:

— Нет, здесь вы ошибаетесь. Врать я очень даже умею, а в данный момент сказал чистейшую правду.

Вообще-то, в данный момент мне было все равно — чисто ли в этом доме, нет ли. Мысли совсем о другом — чай, конечно, штука хорошая, но будет ли хозяйка кормить своего постояльца? Завтрак, допустим, был очень даже хорош, но подозреваю, что Зоя Владимировна исчерпала свой хозяйственный пыл и азарт на неделю вперед. Теоретически, я мог бы встать, одеться и отправиться на ужин к старосте. Но ужас, как не хотелось влезать в мокрый мундир, да и вообще вдруг напала лень. Наверное, хозяйка на меня плохо действует.

Словно бы услышав мои мысли, хозяйка спросила:

— Иван Александрович, вы, наверняка есть хотите?

— Хочу, — радостно подтвердил я.

— Увы, у меня только консервированный горошек, — сообщила Зоя Владимировна.

Ага, шутка удалась. Правда, дурацкая. Хотя, интересно другое.

— У вас есть консервированный горошек? — удивился я.

— Староста наш, который еще и лавочник, из Ярославской губернии консервы выписывает, — пояснила хозяйка. — Зеленый горошек хорошо к мятой картошке. Но картошки у меня нынче нет, купить не сподобилась.

Про то, что консервы в Российской империи уже выпускают, знал не понаслышке. Видел в череповецких лавках и рыбные консервы, а еще гороховую кашу с мясом. Но это производят в Санкт-Петербурге, а про Ярославскую губернию, где консервируют зеленый горошек, слышу впервые.

Здешние консервные банки мало напоминают банки из моего времени — большие и тяжеленые. Чтобы открыть, нужно покупать специальный консервный нож, именуемый тут ключом. Открыть нынешнюю консервную банку обычным ножом или иным способом невозможно. Кто сомневается — перечитайте Джерома К. Джерома.

У меня пару раз мелькала мысль купить и попробовать — что за консервы? Но мысль, как приходила, так и уходила обратно. Слышал, что банки запаивали свинцом, а это вредно для моего молодого и растущего организма.

Видимо, кто-то из горожан покупает консервы, пусть они и не очень дешевые — восемьдесят копеек за банку, а иначе бы они в лавках не стояли. Пока не слышал, что кто-то из черепан отравился свинцом, но даже если и отравятся, так вряд ли об этом узнаю. Симптомов подобного отравления не знаю, а лабораторный анализ при всем желании мне не провести.

Зеленый горошек это замечательно, особенно под Новый год, но для ужина маловато. Эх, придется вставать, да отправляться к старосте.

— Стучит кто-то, — заметила хозяйка.

Стучит? А я и не слышал. И кошка, как лежала, так и лежит, даже ухом не повела.

Зоя Владимировна пошла открывать дверь, а я попытался принять более пристойный вид, соорудив из одеяла нечто напоминающее римскую тогу. Мало ли кто придет, а тут судебный следователь, как древний грек. Пусть уж лучше как римлянин.

Беспокоился я напрасно. В избу никто не зашел, а учительница скоро вернулась с корзиной, накрытой платком.

— Вот! — радостно потрясла она емкостью. — Господин староста сына с невесткой послал, чтобы господин коллежский асессор ноги у их любимой учительницы не протянул. Надеюсь, асессор и кавалер поделится со старой женщиной?

— Само собой, — деловито кивнул я, надеясь, что староста прислал достаточно провизии, чтобы поделиться с хозяйкой. Понятно, что даже малым количеством поделюсь, но жалко будет. Увы, такой уж я мелочный субъект, самому стыдно.

А Андриан, от своих щедрот, послал нам целый горшок картошки, тушеной с мясом, жареную рыбу и даже с десяток соленых огурцов.

Мурка, только что спавшая, учуяв запах рыбы, немедленно соскочила и принялась тереться о ноги хозяйки, требуя свою долю. И как не поделиться с девочкой? Кошек вообще нужно кормить в первую очередь.

— Подумать только — давно ли я их учила, а они теперь уже муж и жена, — вздыхала учительница, раскладывая на тарелки наш ужин. — А Юлька — такая пигалица с косичкой была, уже и мама.

— Это вы про кого? — поинтересовался я.

— Так про Степку с Юлькой, — пояснила учительница. — Они же, едва ли не первые мои ученики. Первый раз набирала — семь человек пришло. Помню, что Степка поначалу кричал — не сяду на одну лавку с девкой! А Юлька одна среди мальчишек была. Сначала поплакала, а потом взяла, да торбочкой своей ему врезала. Так врезала, что он с лавки слетел. Едва их разняла. Четыре года они у меня учились, и все четыре года дрались. А потом узнаю — Андриан к Юлькиным родителям сватов заслал!

— Вот так она, любовь-то и начинается, — заметил я, подтягивая к себе тарелку. — Есть у меня знакомые, так они вообще совсем маленькими познакомились…

Вот тут я оборвал свой рассказа, чтобы не рассказывать о своих друзьях, подружившихся еще в детском садике, потом вместе ходившими в школу и в институт. А нынче, уже больше десяти лет они муж и жена. Детишек двое. Но если начну, то придется что-то додумывать и придумывать, поэтому лучше ограничиться общими фразами.

— Вы по родственникам не скучаете? — поинтересовался я у хозяйки, благо, что у нее, в отличие от Натальи Никифоровны или Аньки не было такой дури — помалкивать за едой.

— Пока учебный год идет — скучать некогда, а летом я к ним в гости наезжаю, — ответила Зоя Владимировна, вытаскивая самый красивый огурец и принявшись им хрустеть. Отхрустев, сказала: — Они, поначалу сильно сердились. Я же вам говорила — отец даже проклясть собирался, да матушка не дала. Теперь попривыкли, даже хвастаются — вот, мол, дочку какую вырастили. Сама в деревню уехала, детишек учит. И мне, каждый приезд, словно возвращение в детство. И отосплюсь, и отъемся, а самое главное, что гувернантки не мучают! Правда, по детям начинаю скучать, да по школе.

— А муж бывший?

— А что муж? Поначалу не хотел давать разрешения на мое отдельное проживание — меня из-за этого чуть было не выслали. Обидно было — я, понимаете ли, от всей души, в глухое село, а меня в Москву собираются отослать! А супруг вашей бывшей квартирной хозяйки вообще поначалу замужнюю даму в учительницы не желал брать, пришлось в учебный округ жалобу написать, только тогда и взяли.

— Вы знали покойного Селиванова? — удивился я, вспоминая рассказы Натальи Никифоровны о своем муже. Ну да, коллежский асессор какое-то отношение к образованию имел. И умер, насколько помнится, лет пять назад. Нет, уже шесть. А вот имени-отчества покойного мужа я и не помню. А вот Зоя Владимировна его помнила.

— Как же не знать? — хмыкнула Зоя Владимировна. — Василий Кондратьевич как раз в ту пору стал инспектором учебных заведений Устюженского и Череповецкого уездов. Зануда был редкостный, а еще и дурак, каких мало. Простите, что о покойном так плохо говорю.

Любопытно, почему она у меня прощения просит? Обычно говорят — прости Господи. И вообще, я уже обратил внимание на некоторые детали. Икона в доме есть, но лампадку хозяйка не зажигает. И молитву перед едой не читает. Вон, мы с Анькой перед едой всегда молимся. Да что там мы в лесу, перед тем, как поесть каши, лбы крестили, а Абрютин, как старший, еще и молитву прочитал.

А меня, если уж честно, к этому Наталья Никифоровна приучила, когда вместе со мной начала столоваться. И ворчала — дескать, студенты, пусть и бывшие, нехристи. И так вот, попривык, а теперь уже на «автомате», если не вслух, так хоть про себя помолиться. А учительница не похоже, что человек верующий. Но я такие тонкие вещи как религия трогать не стану, а уж тем более спрашивать Зою Владимировну — почему она лоб не крестит, глупо.

— И почему господин Селиванов вам дураком казался? — поинтересовался я.

— Он от нас требовал, чтобы каждый месяц ему докладывали в письменном виде, насколько благопристойно поведение наших учеников. Говорил, что в округ отчет посылать нужно, но не уверена.

От удивления, я даже есть перестал.

— А как определить благопристойное поведение? В чем оно выражается?

— Вот и мы его спрашивали — как определить? Он отвечал — мол, написать насколько хорошо ученики ведут себя на уроках, доволен ли ими батюшка, который Закон Божий преподает, нет ли жалоб от родителей на неуважительное поведение, замечены ли кто в пьянстве или сквернословии. Особо отметить — не был ли кто замечен в крамоле?

— И что, на каждого ученика подробную характеристику писать? — ужаснулся я.

Я-то был просто «предметником», от классного руководства бог миловал, а сделать отчет по успеваемости несложно — все данные в электронном журнале есть, сам все подсчитает. Но наши классные руководители жаловались на множество отчетов. Вполне возможно, что и в мое время нечто подобное есть. Разве что — про Закон Божий не нужно указывать, а «Истоки» они «безотметочные».

— Если на каждого писать — у меня бы бумаги не хватило, — хмыкнула Зоя Владимировна. — Скопом писала, на всех. А учеников иной раз и двадцать бывало, а в один год и сорок. Писала — мол, поведение удовлетворительное, жалоб нет, в пьянстве и сквернословии никто не уличен, батюшка замечаний не высказывал. Да и батюшка наш, если что не по нему, может и за ухо дернуть, а то и оплеуху отвесить. Сколько раз ему говорила — мол, телесные наказания запрещены, а он отмахивается — мол, не телесное это наказание, а воспитание. Мол — его самого еще розгами драли и на коленки ставили за баловство.

— А как на самом деле? Все прилежные?

Не поверю, что все хорошо и замечательно. Тем более, не представляю, как можно вести занятия в классе, где разновозрастные ученики, разные темы и прочее? Точно, что дисциплина станет хромать.

— Грех жаловаться, — постучала по столу учительница. — Силой никого в школу не тащат, а кто пришел, так теучатся. Девчонок стало побольше — почти треть. Бывает, конечно, шалят, так на то они и дети. А если уж что-то такое, сверх меры, сама разберусь. А инспектору зачем обо всем знать? Да и толк какой? Напишет в ответ — дескать, необходимо обратить внимание, побеседовать и все прочее. Так это я и без инспектора знаю. Так что, пусть он отчет благостный в Новгород шлет, а мы сами управимся. Детишек мне учить нравится, а вот отчеты писать — не желаю.

Золотые слова! Сколько раз я это слышал от своих коллег.

— Да, Зоя Владимировна, а как вас вообще взяли? — поинтересовался я. — Скажем, моей невесте порекомендовали в первый год службы замуж не выходить.

— В гимназиях привередничать могут, у них педагогов хватает. А у нас? Не слишком-то много желающих в народных школах служить. У меня жалованье двадцать пять рублей, а у начинающего учителя только пятнадцать. Казенные квартиры должны давать, а у кого свои — дрова оплачивать и за свечи платить, так не дождешься. За квартиры земство в конце года платит, а кто тебя бесплатно впустит? Из своих платить приходится, а потом тягомотина — вытребуй-ка с земства свои кровные деньги! Если замужних не станут брать, кто преподавать станет? Каждый год в уездах — что у нас, что в ближних, школа, а то и две открываются. Учителей нет, всех берут — и холостых, и женатых. Вон, в Ольхове — а оно в два раза больше, чем наше село, в школе шестьдесят учеников, так там муж и жена служат. Детишек у них двое. Иной раз младшего с собой приносят, или кого-то из девчонок посидеть отправляют, вместо няньки. В Нелазском хорошо сделали — и школа, и учительская квартира в одном доме.

Про школу в Нелазском я знал и сам. Но не уверен, что хорошая мысль селить учителя при школе. Получается, 27 на 7 быть учителем? Это ж свихнуться можно.

— Еще, уж вы простите за любопытство, — не удержался я. — А что с вашим мужем теперь?

— Так он три года подождал, надеялся, что я в Москву вернусь, а потом в белые голуби подался, — сообщила учительница.

— Простите, в какие голуби? — не понял я. — В белые?

— В белые, — подтвердила хозяйка. — А вы что, про них никогда не слышали?

Для меня податься в белые голуби, сродни тому, как детки и взрослые становятся кандибоберами. Нет, правильно говорить — квадроберами. Но там рядились в кошек и собачек, а чтобы кто-то на себя перья налепил — не слышал.

— Их еще скопцами именуют, — разъяснила хозяйка.

Вот, теперь все встало на свое место. Кто такие скопцы я знал. Имелась у нас такая секта, читал. Не знаю, насколько нужно не дружить с головой, чтобы расстаться с самым сокровенным, даже рассуждать об этом не стану. Вроде бы, секта была запрещенной — хоть в царской России, а хоть в советское время. Не исключено, что в постперестроечный период она тоже существовала, но в это время ее вряд ли кто-нибудь запрещал.

— Мужа моего да его младшего брата — этот-то, вслед за старшим в голуби подался, в Сибирь отправили. Будь я в Москве, могли бы и меня вместе с ними. А теперь я женщина свободная. Не знаю — может и девицей могу считаться?

Признать бывшую замужнюю женщину девицей может лишь государь-император. Вроде бы, Николай Павлович такие резолюции накладывал, а про его внука сказать ничего не могу. Но кто помешает Зое Владимировне считать себя девицей? Точно, не я.

— Кстати, кто-нибудь из ваших учеников дальше пошел учиться? — поинтересовался я.

— А как же, — горделиво вскинула голову Зоя Владимировна. — Троих мальчишек я в гимназию подготовила, один потом даже в университет поступил. Четверо в Александровское училище пошли, двое в учительскую семинарию. Авось, скоро и сами учительствовать пойдут.

— Вы молодец, — искренне похвалил я учительницу.

Жаль, что в эту эпоху нет никаких званий и отличий для учителей. Моя бы воля — я бы Зое Владимировне звание отличника народного образования присвоил.

— Спасибо, конечно, за похвалу, — усмехнулась учительница. — Но это ученики мои молодцы, а я просто им помогаю. И мне, Иван Александрович, моя работа нравится. Денег бы еще за нее побольше платили, чтобы у своих родителей помощи не просить — было бы вообще замечательно. А мне-то самой грех жаловаться. Вот, мои коллеги только на жалованье живут, бедствуют, на новое платье по пять лет деньги копят, башмаки сами латают, разве что не нищенствуют, но не стонут.

Поужинали, чаю напились, а теперь пора, по примеру кошки, ложиться спать. Мурка, успевшая совершить обряд умывания после перекуса, уже улеглась. Между прочем, на лавке, где мне полагается спать. Как я ее прогонять-то стану?

Но хозяйка разрешила все просто — ухватила Мурку и утащила на собственную кровать. Потом принесла мне одеяло с подушкой. Помедлив, спросила:

— Иван Александрович, еще спросить вас хотела — что бывает за воинские преступления? Например — если солдатик из своего полка сбежал?

С чего это она интересуется?

— Не иначе, кто-то из бывших учеников в дезертиры подался? — полюбопытствовал я, но ответа не получил, а Зоя Владимировна лишь пожала плечами.

О воинских преступлениях я почти ничего не знаю. Но ими военные окружные суды занимаются. И уже не гражданское Уложение о наказаниях действует, а Воинский устав о наказаниях.

Как мог, попытался объяснить:

— Насколько помню, много зависит от частностей — например, когда солдат со службы сбежал? Если до полугода — одно наказание будет, мягкое, а дольше — так другое. Если ничего отягощающего нет — ну, оставил пост, украл оружие или казенную лошадь, так и наказание не слишком строгое. Гауптвахта.

— То есть, на каторгу не пошлют и палками насмерть не забьют? — уточнила хозяйка.

— Господь с вами. Палками уже давно никого не бьют, а на каторгу отправляют, если мне память не изменяет — после третьего побега. А если впервые, так дадут дней двадцать. Не сахар, конечно, но это не тюрьма и даже не арестантские роты.

Зоя Владимировна повеселела, а я немного насторожился. Определенно, не так просто она спрашивала. Нужно взять на заметку.