Господин следователь. Книга восьмая

Глава 15 Разговор за столом

На службе дел нет, поэтому развлекался тем, что ломал голову — что за таинственная подруга у госпожи Лентовской и о чем она со мной желает поговорить? В голову лезла всякая ерунда, типа — женщина совершила какое-то преступление или, нечто такое, что она сама считает преступлением, а теперь желает получить консультацию. Не исключено, что со мной хотят посоветоваться насчет развода. Но с этим вопросом не ко мне, а к присяжному поверенному.

Если бы знать — что за подруга у Марии Ивановны, было бы легче. Но не пойдешь же спрашивать у коллег, верно?

Так ничего не придумал, зато систематизировал все бумаги, даже набросал черновик обвинительного акта по отношению Ангелины Михайловой — отдам канцеляристу, пусть переписывает.

С тем и ушел на обед.

— Ваня, ты сразу скажи — ругаться будешь? — поинтересовалась Анька, убирая со стола грязную посуду.

— Буду, — немедленно ответил я.

Аня правильно выбрала момент, когда меня нужно спрашивать. Я нынче сытый, довольный, потому что моя кухарка-гимназистка порадовала рассольничком. Правда, она упомянула какое-то другое название, но, если в мясном бульоне с перловкой и овощами имеется соленый огурчик, значит, это рассольник. Не знаю — за что ее ругать, но коли девчонка спрашивает, будет за что.

— Вот, как всегда, — хмыкнула Анька, принимаясь разливать чай. — Еще ни слова не сказала, а уже ругают. Ваня, ты тортика хочешь?

Я, к радости кухарки, отмахнулся — мол, не хочу. Не так и много у Анечки слабостей, пусть лопает, сам могу и клубничным вареньем с хлебом обойтись. Тем более, что если барышня станет есть торт, то мне варенья больше достанется.

Вчера, после праздничного торжества, Леночка собственноручно упаковала для своей ученицы (или новой подружки?) изрядный кусок торта. Впрочем, я даже не сомневался, что Аньке перепадет гостинец. Все-таки, девчонка оставалась дома, должна быть какая-то компенсация?

Моя гимназистка и вчера тортик ела, а половину оставила на сегодня. Мудрее стала, понимает, что если сразу все слопает, то пузико заболит.

— Н-ну, что за пакость ты на сей раз учинила? — нахмурился я. — Директору на стул клея налила…

— Ой, Ваня, а какой клей нужно лить? — оживилась девчонка. — Самой варить из рыбьих костей или покупной, для бумаги? А клейстер сойдет?

— Анна!

— Да ладно тебе, я шучу. Про клей сама знаю. Если на стул, то лучше всего рыбий варить — он, зараза, варится долго, зато надежный. И штаны со стулом намертво схватятся.

— Анька, не доводи до греха. Юная террористка, елы-палы. Мне на работе убийц хватает, а тут еще дома… Всего две недели учишься, а я скоро седеть начну. Если меня к директору из-за тебя вызовут — точно, надеру. Не посмотрю, что ты почти взрослая барышня. И штаны ему новые на свои деньги покупать станешь.

— Так сама и куплю, — фыркнула Анька. — Че там какие-то штаны? В лавке, если готовые форменные брать, они и стоят-то всего четыре рубля, да за подгонку рубль.

Точно, зажрались мы. Особенно кухарка. Не так давно зудела, чтобы я лишний гривенник не переплачивал, а тут ей пять рублей ерунда. Между прочем, это жалованье кухарки графа Толстого!

На меня нашло озарение.

— О, придумал! Купить-то и дурак сможет, а ты ему новые сошьешь. Сама!

— А если не стану шить?

— Не сошьешь, я с тобой разговаривать перестану, — пригрозил я. А чем эту мартышку еще пронять?

— А так нечестно, — скорчила мордашку Анька.

Я только отмахнулся.

— Излагай — за что я тебя должен ругать? Кого-то убила? Сразу скажу — труп прятать не пойду, сама убила, сама и закапывай.

— Так уж и не пойдешь? — прищурилась девчонка.

— Сказал — не пойду, значит, не пойду. Кто же копать ходит после обеда? Лениво мне. И мозоли набью, а у меня ручки нежные. Вот, от тюрьмы тебя отмазать — отмажу.

— Все, договорились, — кивнула девчонка. — Труп сама закопаю, а ты отмазывать станешь.

Я с опасением посмотрел на Аньку. От этой мартышки всего можно ожидать. Про труп, разумеется, я шутил, а вот она? Нет, если бы кого-то убила, я бы узнал.

Послушал бы кто-нибудь со стороны, решил бы, что оба свихнулись. Впрочем, было такое. Сосед по карете так и подумал, да и сбежал.

— Ваня, а если бы я на самом бы деле кого-то убила? — поинтересовалась барышня.

Фух, от сердца отлегло. Все-таки, пока никого не убила, а может, даже не покалечила. Я хмыкнул с деловым видом:

— Арестовал бы тебя, в камеру посадил, уже бы допрашивать начал.

— Ну вот, а я-то думала, что мы друзья… — набычилась Анька.

— И что с того, что друзья? — хмыкнул я. — Если бы я точно знал, что ты убийца, сразу бы в камеру и упек. И для тебя это было бы самое лучшее место.

— Почему это? — удивилась Анька.

— Ну, смотри сама, — принялся излагать я. — Берем самый худший вариант. Ты кого-то убила, но есть свидетели. Значит, все равно пришлось бы арестовать.

— А разве ты не помог бы сбежать? — огорчилась Анька.

— А зачем? — пожал я плечами. — Аня, в твоем случае бежать нерационально. Ладно, если ты взрослая преступница, ходы-выходы знаешь, а ты девчонка. Сказать, куда ты попадешь, если в чужое место уедешь? Вот-вот, сама понимаешь. Документов у тебя нет, по возрасту не положены, так просто тебя куда-нибудь не отправить, кто-то из взрослых нужен для сопровождения. А где такого взять, чтобы доверять полностью? Допустим, до Питера я сам тебя довезу, батюшке с матушкой с рук на руки сдам, а что дальше? За границу не отправить, у нас ты тоже не усидишь. Да и на кой-тебе всю жизнь прятаться или под чужой личиной жить? Все равно, рано или поздно все наружу вылезет. И тогда всем беда. И тебе, и мне, и моим родителям. Правильно?

— Правильно, — вздохнула Анька.

— Вишь, все-то ты понимаешь. К тому же — не забывай, от расследования твоего дела бы меня отстранили — ты, хоть и числишься прислугой, но всем известно, что являешься моей воспитанницей, а то и родственницей. Книсниц, который прокурор, а то и сам Лентовский, вытащили бы кого-то другого — хоть Литтенбранта, а хоть этих… фамилии не помню… Ну, из Белозерска или из Кириллова. Если ты пустишься в бега, то я становлюсь первым подозреваемым. А вот если я сам тебя арестую, тогда буду молодцом. Или холодцом. И меня от дела не отстранят. Не возбраняется следователю вести дело по обвинению его прислуги, а на то, что ты мне почти сестра, глаза закроют. Я проявил принципиальность, произвел арест и все такое прочее. Понимаешь?

Анька призадумалась, кивнула, потом покрутила головой, поинтересовалась:

— И что дальше?

— Так очень просто, — хмыкнул я.— Посадил бы тебя в камеру — лучше сразу в тюрьму, чтобы в участке не сидела, туда народ ходит посторонний, в сопроводительном листе записал дворянкой — чтобы камера была отдельная. Там и белье меняют, и сухо. И сидеть одной. Сиди себе, книжки читай.

— Одной скучно будет, — запротестовала девчонка.

— Ох, беда… — вздохнул я. — Я что, должен из-за тебя какую-нибудь дворянку арестовывать или чиновницу?

— Тебе трудно, что ли? А мне хоть будет с кем поговорить.

— Тогда арестую твою учительницу рукоделия, — пообещал я. — Предъявлю ей обвинение в соучастии, в непочтении к… не знаю, к чему, да хоть к государю-императору, но точно потом придумаю… пусть она тебе уроки в камере дает.

Анька скривилась, словно Манька, когда я предлагал ей астры.

— Тогда лучше одна посижу. Только рукоделия не хватало!

— Вот так-то лучше. С пропитанием бы твоим все решили — чтобы из ресторации доставляли, подружки бы учебники принесли — сиди, самообразовывайся. Еще можно с преподавателями договориться, чтобы они тебя на индивидуальное обучение перевели. После уроков приходили бы в камеру, учили. Понятно, что за отдельную плату. Недельку или две посидела, пока я свидетелей допрашиваю. А вот дальше — как пойдет. Прикинул бы — какие имеются доказательства твоей вины? Если доказательства хлипкие — свидетели в показаниях путаются, ты не признаешься в содеянном, так можно и выпустить.

— А если доказательства не хлипкие, а твердые?

— Если свидетели стоят на своем, ты сдуру во всем призналась — не мне, допустим, а полиции, то дело по обвинению не закрыть — довел бы все до суда. А там уже с твоим адвокатом бы порешали, что к чему, чтобы присяжные оправдали. Скажем — действовала ты в состоянии обороны, или защищала кого-то. Барышень у нас в тюрьму не любят сажать, отвертишься. И прямо из зала суда — на свободу, с чистой совестью. Но мне надо конкретно знать — как ты убивала? Руками или каким-то предметом? Предмет этот у тебя с собой был или, допустим, ты его на месте подобрала? Кого убивала? В каких ты была отношениях с убитым? Придумай-ка сама, а я консультацию дам.

Анька призадумалась. Пожала плечами:

— Ничего в голову не идет… Тогда просто — вышла на нашу улицу с топором, рубанула по голове какого-нибудь дядьку, вот и все.

— Причина какая? — деловито уточнил я. — С какой стати ты вышла, да еще с топором? На фига незнакомого человека по башке бахнула?

— А просто так, от нечего делать, — хмыкнула Анька. — Сидела дома, скучно мне стало — думаю, а пойду-ка я, да топором кому-нибудь по башке дам!

— Тогда хуже. Значит… — призадумался я. — Мы ищем врачей. Понадобится, из столицы закажем. Из Москвы еще можно, оно солиднее. Доктора проводят консилиум, объявляют тебя не способной отвечать за содеянное. Суд объявляет тебя виновной, но на каторгу не отправляет, в тюрьму тоже не сажает. Зачем сумасшедших сажать? Так что, объявляют тебя невменяемой, отпускает в психиатрическую лечебницу. Я договариваюсь, чтобы тебя в столице лечили, нанимаю карету, везу и сдаю матушке. Она вывозит тебя куда-нибудь за границу.

— И что, меня дурой признают? — возмутилась Анька. — Не хочу дурой быть. И за границу не хочу. Если бы учиться, куда ни шло, так дур в университетах не учат.

Вот здесь гимназистка ошибается. Кого только у нас не учат! И за границей таких дураков учат, что нашим до них далеко.

— Со временем-то ты вылечишься, — пообещал я. — Годика через два или три признают нормальной, учись себе дальше.

— Долго! Мне уже сколько лет-то будет? И потом все равно в дурах ходить. Не хочу.

— Ну, голубушка, ты слишком много не хочешь, — вздохнул я. — В тюрьму не хочешь, дурой тоже не хочешь. Усложняешь задачу. Эх… Пришлось бы свидетелей подкупать, работу с ними проводить, чтобы они показания поменяли. А если бы эти уперлись, то других свидетелей искать. Тех, которые видели, как барышня — приличная, в гимназическом платье, погулять вышла. Шла она себе по улице, никого не трогала, а на нее мужик с топором кинулся. Гимназистка испугалась, побежала, он следом. И тут этот мужик споткнулся, сам на топор упал, целых два раза. Нет, лучше три.

— И что, суд бы поверил? — захихикала Анька.

— Конечно нет. Ни судьи бы не поверили, ни присяжные. Но куда присяжным деваться? Свидетели утверждают, что так оно все и было, подсудимая — то есть, ты, ревешь навзрыд, защитник — мы бы денег не пожелали, заливается соловьем. А вообще, хватит морочить мне голову. Устал я с тобой. Проще лопату взять и труп сходить закопать. Говори — что надумала?

— Завтра с утра печник придет с подмастерьями, — сообщила Анька. — Нужно нашу печку переложить, а к ней подтопок пристроить. Я поначалу думала, что сбоку поставим, будет голландка, но прикинула — лучше прямо на устье, чтобы опоры не ставить. Если плиту прямо на пол ставить, половицы прогнутся.

— Аня, что за фигня? Какие-такие печники? — возмутился я.

Но возмутился вяло. Заморочили мы с Анькой друг другу головы, уже и ругаться нет сил. Да и про плиту мы еще с Натальей Никифоровной говорили — зимой бы, вечерком, погреть дом неплохо, но два раза в день топить русскую печь — слишком жирно. А будет плита — топи-не хочу, и ужин можно сготовить. Так что, я целиком и полностью согласен с Анькой, но повозмущаться обязан.

— Почему со мной не обсудила? Я здесь что, для мебели?

— Вань, не сердись, — вскочила девчонка со своего места, подошла ко мне, слегка приобняла. — Что ты, как маленький? Я про подтопок давно думала, хотела сделать, пока ты в Кириллове был, чтобы за один скрип, когда сруб поднимали. Но печника-то хорошего где взять? У них все лето расписано, и даже осень — где и как. А тут, такая удача. Сегодня утром в гимназию пошла — дядю Федю увидела. Лучший печник, а когда работает, то не пьет! Денег, правда, много берет, но мы же с тобой люди не бедные? Подбежала, спрашиваю — а печку не сможешь перекласть? А он — если завтра, с утра. Мол — у него четыре дня свободных, потом в Кадуй уедет. Я говорю — давай.

Определенно, следовало бы Аню поругать, что задумала передел, не посоветовавшись с хозяином дома, но не стану. Какой смысл? К тому же она права. Действовать надо было оперативно, некогда совещания проводить.

— Сколько нам перекладка влетит? — поинтересовался я.

— Дядя Федя обычно пятнадцать рублей берет, но нам за пятерку сделает.

Пятнадцать рублей? Много для перекладки печи. Но если печник хороший, да еще и не пьет во время работы, возможно, он того стоит.

— А почему тебе скидка? — поинтересовался я.

— Скидка, потому что я его как-то с купцом Высотским свела. Для печек-то железо иной раз нужно — вьюшки делать, заслонки. Плиты, если с подтопком класть. Самому печнику каждый раз заказывать — дорого получается, а если он через господина Высотского, да заказ немалый, то все в прибыли будут. И кузнецы, и печник, и даже купец. И хозяевам, которые заказы делают удобно — не нужно думать, печник все сам принесет. Я-то, конечно, не о печнике думала, о батьке — ему же для купца прибыль нужна, но дядя Федор не позабыл.

Ай да Анька! Можно сказать, что раскидывала добрые дела, теперь они дивиденды приносят.

— Деньги в столе лежат, — кивнул я. — Возьмешь, сколько надо.

— Не, Ваня, я из своих заплачу. Затея моя, мне отдуваться. Дядя Федор еще и кирпич привезет, плиту, за это отдельно платить.

Раз хочет сама — на здоровье. Авось не разорится.

Я оглянулся, посмотрел через плечо на нашу печь, вздохнул:

— Кирпича много понадобится. Вон, печка-то какая большая. Воз, если не два.

— Почему много? — удивилась Аня. — Нашу печечку по кирпичику разберут, старый раствор собьют, да снова в дело пристроят. Конечно, заменят кое-какие кирпичики, да на подпечек понадобится. Я прикидывала — рублей на пять, не больше.

Печку ломать, потом новую строить… Получается, мы с Анькой четыре дня без печи жить станем? Еще, насколько помню, сразу-то новую печь не топят, дают раствору просохнуть.

— Получается, нам с тобой неделю по ресторанам питаться? — поинтересовался я. — А как же мы запреты обойдем? Гимназисткам ведь запрещено кафе с ресторанами посещать?

— Самовар у нас есть, спиртовка имеется, — начала перечислять Аня. — Завтраки да ужины изладим, а на обеды к Анне Николаевне пойдем.

— К кому?

— Как к кому? К тетушке невесты твоей, к кому же еще? Я с Леной — то есть, с Еленой Георгиевной говорила, они нас примут. И обедом накормят, и ты лишний раз с невестой повидаешься. Она ведь тоже обедать домой приходит.

— Ну Анька, ты даешь! — покрутил я головой. Мне бы и в голову не пришло напрашиваться на обеды к невесте.

— Я-то, по правде-то говоря, у Елены Георгиевны только насчет тебя спросила, —призналась Аня. — Сам-то ведь постесняешься. Вот и говорю — мол, печку станут ломать, а Ивана Александровича надо кормить. Сама-то в деревне пообедаю — недалеко, да и тетя Галя давно зовет. А что мне с Иваном делать? По ресторанам пойдет — так кормят там плохо. Лена и говорит — так и приходите к нам оба. Тетушке скажу, что на обеды двое гостей придут.

— Не так и плохо в наших ресторанах кормят, — сказал я, заступаясь за череповецкий общепит.

— А они такие щи или борщи сварят, что я варю? — подбочинилась Анька. — А судака потушат? А картошку?

— Ну, ты сравнила, — развел я руками. — Тебя любой ресторатор шеф-поваром возьмет. Пока ты моей кухаркой считалась, батюшка тебя собирался переманить. А он толк в еде знает.

— Вот и я про то! — вздела Анька указательный пальчик ввысь. — Брюхо у тебя не казенное, а свое. Нечего его по ресторанам портить. А мне, Ванечка, тебя еще женить. Вот, Леночке тебя сдам, пусть она и волнуется, а пока я за тебя отвечаю.

— Подожди, — спохватился я. — Если печник завтра придет, то кому-то нужно его контролировать? Ты в гимназию убежишь, я на службу.

— А зачем? Я его утром встречу, все покажу. Народ надежный, худого про них не слышала. Еще нам надо книжки прикрыть, шкафы. Одежду, что в прихожей висит, пока в чулан вынесем. Станут печку разбирать, пылишшы будет! Еще осколков всяких с обломками. Постели я завтра с утра старыми простынями накрою. Ты говорил, что до пяти часов нынче свободен, так помогать станешь. Столы надо отодвинуть, шкафы, чтобы печникам не мешали. Ты только револьвер свой подальше прибери, да деньги и часы из стола убери. И я свою шкатулочку Лене на сохранение отдам. Тряпки там, посуду никто не возьмет, а вот денежки да часики лучше убрать.

— Ты ж говорила, что люди надежные, так чего убирать?

— Ваня, так от греха подальше. Люди-то, они все честные, но иной раз, если что-то увидят, так нет-нет, да и есть-есть…

Образно, но правильно.