Господин следователь. Книга восьмая

Глава 18 Возвращение Василия Яковлевича

По субботам рабочий день в наших бюрократических учреждениях заканчивается рано — аж в четыре часа. А я нынче гуляю. Анька, вместе с подругами-гимназистками наводит генеральную уборку, необходимость в которой возникла после разборки старой и строительства новой печки. Или про печку как-то иначе следует говорить? Да, перекладка. Я заглянул — особо печка не изменилась, разве что стала поменьше, потому что печники использовали старое основание, чтобы встроить подпечек. Или подтопок? В общем, что-то такое, которое можно топить и на котором можно варить. И яичницу жарить, потому что на нашу спиртовку горючего не напасешься, да и спирт приходится заказывать то есть, по нынешнему — выписывать. Купил как-то водки, так на ней спиртовка, хоть и работает, но плохо. Скорее бы керосинку изобретали.

Еще она теперь страшная и некрасивая (это я про новую печку), кирпичи отчего-то не красные, а какие-то бурые, а некоторые вообще белые. Никакой эстетики. Ну да, кирпичик-то старый, оставшиеся от прежней печки. Анька пообещала, что как только раствор «схватится» (слово-то какое!), она все побелит.

Потом меня выгнали — дескать, иди гулять, Иван Александрович, мы тут с барышнями сами все сделаем, а от вас, ваше высокоблагородие, лучшая помощь, если не мешаете. И куда бедному хозяину деваться? Пошел, а мне в спину еще немножко похихикали. Это моя Анька, и две ее новые подружки, которых она «припахала» к грязной работе. Ладно, пусть трудятся. Труд облагораживает любого человека, а уж гимназисток, тем более.

Ну и куда пойти? К Леночке бы сходил, но мы с Анькой там обедали нынче, да и время пока не «гостевое». У всех свои дела, заботы, раньше семи –восьми вечера в гости приходить неприлично.

Вышел со своей улицы, повернул в сторону Александровского проспекта, а потом мне отчего-то понесло на городское — то есть, на Покровское кладбище.

Некоторые фамилии на памятниках, да на крестах знакомы — вон, Милютины, Волковы, Высотские. Вот тут я бывал на похоронах — семейное захоронение Сомовых. Крест, а на нем табличка, что здесь лежит предводитель дворянства господин Сомов Николай Сергеевич. А где Сомов-младший? А, он же не здесь, а за церковной оградой. И еще за церковной оградой имеются могилы, к появлению которых я имею самое прямое участие. М-да…

Нет, пойду-ка я отсюда.

Сделал по кладбищу крюк, обошел кладбищенскую церковь и на выходе наткнулся на свежую могилу, на которой установлен временный крест с надписью «Вараксин Сидор Пантелеймонович. 1818–1884 гг.»

Вараксин… Что-то фамилия знакомая? Имя-отчество тоже слышал. Откуда? А, вспомнил. Это же тот самый дедушка, который приходил ко мне с жалобой на соседей. Дескать — у него курятник, а соседи хорька приручили, а он, мерзавец, кур душит. А наш служитель пояснил, что это лишь выдумка старика. Вараксин, став свидетелем смерти своих деток, слегка тронулся умом, но в гибель детей не поверил, а считал, что они живы, а его прямая обязанность — помогать сыну и дочке. Фантазировал себе курятники, крольчатники. Мол — курочек там, кроликов продать, а вырученные деньги деткам послать. И жена у него, со слов Петра Прокофьевича — святая женщина. И деток пережила, и за мужем ухаживала. Вон, детки у старика теперь рядом лежат. Два холмика, уже начавших оплывать, два креста, потемневших от времени. Мальчик Степан, 12 лет от роду и девочка Ксения, 10 лет.

Значит, Вараксину и было всего-то 64 года? По моим меркам прошлобудущего — не такой и старый. А мне он показался едва ли не дряхлым стариком. Впрочем, время другое, старятся здесь пораньше. А с такой бедой, как у него, немудрено и в тридцать пять стариком стать.

Сняв фуражку, перекрестился. Надо бы молитву прочесть, но кроме «Отче наш» ничего не помню. Что ж, прочту хоть ее.

— Отмучился, Сидорушка-то мой, — услышал я сзади.

Обернувшись, увидел невысокую сухонькую старушку.

— Здравствуйте, Нина Николаевна, — поздоровался я. Как хоть и имя-то вспомнил? А ведь вспомнил же.

— Здравствуйте, молодой человек, — поздоровалась со мной женщина. Слегка удивленно посмотрев на меня, подслеповато прищурилась, пытаясь рассмотреть, потом спросила: — Вы уж меня простите, но я вас не признала. Верно, старая стала, людей перестала узнавать или сослепу ничего не вижу.

— А вы меня и не знаете, — успокоил я женщину. — Сидор Пантелеймонович однажды ко мне в кабинет приходил, а потом мне рассказали, какое у него горе. И ваше имя назвали, я и запомнил.

— А звать-то вас как? — поинтересовалась женщина.

— Иваном меня звать, — назвался я. — Фамилия Чернавский, служу следователем.

— Слышала, — кивнула женщина. — Чернавский Иван, а по отчеству Александрович. Городок-то у нас небольшой, все люди на виду.

— Вам можно без отчества, и на ты, — сказал я. — Мы не на службе, да и вообще…

Хотел сказать, что по возрасту я ей даже не в дети гожусь, а во внуки, но не стал. Не стоит напоминать женщинам о возрасте. А на кладбище, так вообще нелепо представляться полным именем.

— На ты, так на ты, — согласилась женщина. — Посидишь немножко со мной? Вон, у соседей скамеечка есть. У нас тоже была, но как Сидорушку хороняли, снесли, а новую пока не поставила. А может — не стоит и ставить?

Не знал, что и ответить, но послушно прошел к другой могилке и уселся рядышком со старушкой. Впрочем, почему старушка? Вернее будет — пожилая женщина.

— Иван, можно тебя попросить? — спросила вдова Сидора Вараксина и полезла в старенькую сумочку. — Я тебе «семишник»[1] дам, а ты свечку купи, да за упокой души мужа моего, да деток наших поставь. Сама-то я каждый день ставлю, но хорошо, если бы еще кто-нибудь в церкву пришел, да помянул рабов Божиих Сидора, да Степушку с Ксюшенькой.

Накрывая своей рукой руку старушки, остановил ее:

— Не надо мне денег, не разорюсь. В церковь приду, куплю свечей и поставлю. Хотите — еще и записочки подам, за упокой души Сидора Пантелеймоновича, и за деток.

Бабушка отказываться не стала, а погладила меня по руке.

— Добрый ты человек Иван. Слышала — девочку-сиротку у цыган отбил, у себя приютил, а теперь еще и в гимназию ее определил.

Я мысленно простонал. И чего я такое брякнул, не подумав? Надо было соседке сразу правду сказать, а теперь, вишь, уже в народе интерпретация — следователь барышню сам отбил, а теперь учит! Кому бы другому бы только кивнул, но этой старушке врать отчего-то не мог.

— Слухи все это и сплетни. Никого ни у кого я не отбивал. Нанял себе в прислуги девчонку из деревни, а она умной оказалась. Если выучить — так может, из нее что-то толковое и выйдет.

Нина Николаевна усмехнулась, но быстро согнала улыбку с лица.

— Прости Господи, посмеялась бы, да нельзя, не место здесь, — перекрестилась старушка. — А я, как услышала, удивилась — отродясь не было такого, чтобы цыгане детей воровали. Коней уводят, кур крадут, а дети-то им зачем? У них, чай, своих детишек хватает.

— Это я виноват, — повинился я. — Соседка спросила, а я сдуру пошутить решил — дескать, у цыган барышню отбили, а она моей сестрой оказалась.

— Милый, тебе бы романы писать, — опять улыбнулась старушка. — А барышню, коли сестрой назвал, придется сестрой считать.

— Так я и считаю, — проворчал я. — Не то сестрой, не то племянницей. А иной раз она мне дочкой кажется.

Про то, что Анька иной раз ведет себя как моя мамка, промолчу. Я и так слишком разоткровенничался перед совершенно незнакомой женщиной. И чего вдруг? Наверное, потому что она вызывала уважение.

— Это и хорошо, — похвалила меня старушка.

— Нина Николаевна, а вы давно тут сидите? — спохватился я. — Вы, вообще, сегодня обедали? Может, я вас в трактир свожу? Супчика там возьмете, еще чего?

— Милый, ты, небось думаешь, что бабка рехнулась? — искоса посмотрела на меня женщина.

— Нет, на рехнувшуюся вы непохожи, — твердо ответил я. — Знаю только, что в горе человек о себе забывает. Думаю — а вдруг вы поесть забыли? Да и на бабку вы не слишком похожи.

— Про горе-то милый, я поболе тебя знаю, — покачала головой женщина. — А бабка, так это не от возраста зависит, от человека.

— Как знать… — хмыкнул я. — Может, все-таки в трактир сходим?

— Да не тревожься ты, — снова похлопала меня по руке старушка. — У меня дома и супчик сварен, и здесь я недавно. Нельзя на могилах долго сидеть. Вон, Сидорушка мой, когда деток похоронили, места себе не находил. Днем-то я его уводила, а он по ночам ходил. Сидел, разговаривал. Так вот, ходил он, ходил, да и доходился. Уверовал, что деточки живы, сам умом тронулся. Иди-ка ты милый, а я здесь еще немножечко посижу, да и пойду.

Я встал, поклонился бабушке, надел фуражку.

— Как думаешь — признаю я на том свете деток, или нет? — спросила вдруг Нина Николаевна.

— В смысле? — не понял я, потом дошло. — Почему вы их не признаете?

— Так выросли они, чай. Им же теперь годиков много. Или ты думаешь, что они так маленькими и остались?

Я дипломатично пожал плечами. Дескать — чего не знаю, того не знаю. Потом сказал:

— Вот, когда встретитесь — так и поймете. И мне расскажете, когда Там увидимся.

— Ой, милый, тебе-то туда рано, — покачала головой бабушка. — Да и я еще поживу. Но верно сказал — как попадем туда, так и узнаем. Пожалуй, я тоже пойду.

Я протянул Нине Николаевна руку, чтобы помочь, но она фыркнула:

— Старая я, да не дряхлая.

Мы разошлись. Нина Николаевна, как я надеюсь, пошла домой, а сам отправился в Воскресенский собор ставить свечи за упокой Сидора Вараксина и его детей, подавать записки. Покровская церковь ближе, но она кладбищенская и службы там проводят не каждый день. А Воскресенский собор уже стал для меня родным.

Из собора пошел по Воскресенскому, рассчитывая, что еще намотаю пару кругов, а потом-таки пойду в гости к невесте. Или домой вначале заглянуть?

Решив, что все-таки нужно посмотреть — как там дела у отчаянных гимназисток, проводивших субботник, решил немного срезать и пройти мимо здания с каланчей, где у нас и Городская управа, и Городская дума, да и управление полиции.

В иной день заглянул бы в управление — у них служба заканчивается позже, но без Абрютина там и чай разучились заваривать, а трудиться вместо господина Щуки не намерен. Опять, небось, господин надворный советник попытается спихнуть на рассмотрение Окружного суда какую-нибудь хрень, которую сам должен решать.

— Иван Александрович, а почему мимо проходишь?

Ба! Сам господин исправник собственной персоной. Нет, он уже должен стать исполняющим обязанности начальника какого-то структурного подразделения департамента полиции МВД. Забыл, правда, какая должность у Василия, но знаю, что почти генеральская. А генералам высовываться из окна несолидно. Исправникам, к слову сказать, тем более. В столице начальников как стерляди в Шексне, а исправник у нас один.

Через минуту уже обнимался с начальником нашего уезда. А ведь я и на самом деле соскучился по Абрютину. Все-таки, не хватает мне его мудрого слова, а то и насмешки.

— Ты что это, господин кавалер, ходишь, как неприкаянный? — поинтересовался Абрютин.

— Из дома выгнали, — поспешил наябедничать я. — Причем, собственная прислуга.

— Эта, которая Нюшка, а теперь гимназистка? — хохотнул исправник. — Эта может… Она что, полы моет?

Ну вот, даже неинтересно. Хотел на судьбу пожаловаться, а Василий сразу просек.

— Их там у меня трое. Сама Анька, а с ней две подружки. Печку у меня перекладывали, а барышни уборку устроили.

— О, тогда правильно сделали, что выгнали, — авторитетно заявил Абрютин. — Меня тоже, если Верочка с горничной убираются, из дома во двор выгоняют. А грустный-то ты чего?

Отделаться шуточкой не удалось, пришлось рассказывать.

— На кладбище был, старушку встретил — вдова Вараксина, может помнишь такого? Поговорили, я немного расстроился.

— Помню, конечно, — кивнул исправник. — И старика помню, и Нину Николаевну знаю. Очень достойная женщина. А Сидор Пантелеймонович, насколько помню, еще весной умер. Дай Бог ему Царствие небесное.

Василий Яковлевич перекрестился и пошел давать указания заваривать чай. Канцелярист, судя по его унылому тону, за время отсутствия начальства подрасслабился, и хотел уйти домой. А тут, начальство.

Дождавшись, пока исправник озадачит канцеляриста подготовкой к чаепитию, спросил:

— Василий, ты за вещами? А когда окончательно переберешься в столицу?

— А я, Иван, насовсем вернулся, — вздохнул Абрютин.

— В каком смысле — насовсем? — не понял я. — Тебе что, столица не показалась?

— Да бог с ней, со столицей, — махнул рукой Василий. Поморщившись, пояснил: — Понимаешь, Верочка снова кашлять начала. Я к докторам, а они — давайте-ка вы свою жену обратно увозите. Климат в Петербурге не подходящий. Я к господину товарищу министра — дескать, простите, Ваше превосходительство, обстоятельства. Он только руками развел, нахмурился, да и сказал — что тут поделать, езжай назад. Губернатору Новгородскому депешу сам отправлю — мол, не ищите в Череповецкий уезд исправника, прежний останется. Так что, прости меня Ваня, не оправдал я твоих надежд.

— Вася, ты на мои надежды плюнь, — махнул я рукой. — Ты же знаешь, что Веру Львовну — твою Верочку, я очень люблю и уважаю. Не стоит карьера здоровья жены. Правда, — вздохнул я, — придется свадьбу в Череповце играть. Тебе так и так шафером на ней быть, а без Веры ты в Петербург не поедешь.

— Ты сначала до свадьбы доживи, потом думать станешь — кого шафером звать.

Заметно, что Василий Яковлевич повеселел. Он что, на самом деле считал, что я обижусь, что он отказался от повышения?

— Василий, а знаешь, я даже и рад, что ты остаешься, — сообщил я. — Мне в Череповце еще год, а кого на твое место назначат — неизвестно. Ладно, если Щуку, он хотя бы дров не наломает, а если какого-нибудь дуболома?

Хотел сказать — вроде кирилловского коллеги Абрютина, но не стал. Тем более, что мрачный канцелярист принес нам чай и мы на какое-то время отвлеклись.

Вон, как начальство вернулось — опять чай в полиции нормальный, а не тот, которым меня Щука угощал.

Абрютин, горделиво выпятив грудь, звеневшую наградами, отхлебнул из стакана и сказал:

— Думаю, господину тайному советнику проще найти управляющего делопроизводством, нежели исправника.

— А ты с каким тайным советником дело имел? С министром? А я-то думал, что ты с отцом договаривался.

— Иван, а ты что, газет не читаешь? — удивленно вытаращился Абрютин.

— Почему не читаю? Читаю, — слегка обиделся я. — Вот, как мне делать нечего, так я газеты и читаю. И «Новгородские губернские ведомости» и «Биржевые». Правда, в последнюю неделю дел навалилось. Сам понимаешь — не каждый день печку перекладывают, а тут аж на три дня затянулось. Еще козу у меня украли — слава богу, что вернули потом.

— Да, если хочешь — подскажу, кто твою козу похищал, — развеселился Абрютин.

— Не надо, — отмахнулся я. — Вернули — так уже хорошо. Подозреваю, что гимназистка увела, класса так… четвертого — пятого.

— Силен! — восхищенно покачал головой Абрютин. — Только не одна гимназистка была, а две. Ко мне папаша одной из похитительниц приходил — мол, христом-богом молю, заступитесь, Василий Яковлевич. Просыпаюсь — а во дворе коза чужая блеет. Дочка Маринка, а с ней подружка Светка. Спрашиваю — откуда коза? Говорят, у господина Чернавского ненадолго взяли, хотим барышнями настоящими стать. Папашу аж в холодный пот кинуло. У самого Чернавского козу украсть? Он ремень схватил, девок отлупил не разбираясь — где своя, где чужая, а козу к тебе и отвел. Подвел, а сам деру дал. Теперь две семьи трясутся — мол, а как Чернавский прознает, кто украл? А ты бы прознал?

— Если бы цель поставил — прознал бы, — кивнул я. — Психологический портрет похитителя я сразу составил, следы преступления были — капуста, а дальше ерунда. Дома около Покровского кладбища — вроде их и много, но сколько там гимназисток четвертого класса живет? Вот и все. Городовому всех дел на час. А теперь мне и раскрывать ничего не нужно — исправник уже сам все раскрыл. Когда и успел?

Надо было сказать, что с семейств «похитительниц» в пользу Маньки следует взять хоть какой-нибудь штраф. Даже на пару кочанов капусты согласен за моральный ущерб.

— Я сам только вчера узнал, как из Вологды приехал.

— Яшу в гимназию возвращал? — догадался я. Яша, вроде бы, помладще моего будущего шурина, в один класс учиться не попадут.

— А что делать? — хмыкнул Абрютин, потом вернулся к «газетной» теме: — Если бы ты помимо розыска коз еще и газеты читал, знал бы, что твоему батюшке чин тайного советника пожаловали.

— Да? — удивился я. — И чего это меня никто не поздравил?

— Тебя-то за что поздравлять? — усмехнулся Василий. — Да и от печки тебя не хотели отвлекать. И от утопленницы твоей. А еще — если бы на твоем месте кто другой был — бегали бы, суетились. А про тебя знают — поздравишь, так ты скажешь, что-нибудь — мол, поздравления беру вареньем, можно без хлеба. Будут сидеть и думать — пошутил господин следователь, или нет?

Вона как. Выходит, я уже и с Абрютиным прикалывался?

— Ну и ладно. Значит, я теперь сынок тайного советника? А мой батюшка теперь Высокое Превосходительство или нет?

— Пока просто — Превосходительство, — пояснил Абрютин. — Но думаю, так дела пойдут, так и Высокопревосходительством станет. Если только ты своего батюшку не обгонишь. Да, Его Превосходительство мне сказал, что ты что-то государю-императору задолжал. Дескать — гневается царь-батюшка, ножкой топает.

— Так и сказал? — удивился я.

— Так и сказал, — подтвердил Абрютин. — Господин товарищ министра мне лично сказал — мол, господин надворный советник, знаю, что вы на моего балбеса — Ваня, прости, так твой батюшка сказал, влияние имеете — напомните. Государь подождет-подождет, а потом и обидится может. Обещанная Тунгуска Ванье раем покажется.

— М-да… — вздохнул я. Я ведь и на самом деле государю кое-что обещал.

— Иван, я смогу чем-нибудь помочь? — с беспокойством спросил Абрютин.

— Нет, пока не надо. Думаю, что обещание выполню, просто не сразу.

— Ты лучше Александру Ивановичу напиши — пусть он государю передаст, так спокойнее. И ему, и тебе.

— Так и сделаю. Сегодня приду и напишу.

— Вот и славно, — обрадовался Василий. — Не понадобится для тебя фальшивые паспорта готовить, деньги искать, к границе сопровождать… А не то мы с Верочкой уже гадали — будем ли дом продавать, чтобы тебя деньгами выручить?

Интересно, Василий Яковлевич так шутит? Или он и на самом деле готов ради друга поступиться служебными обязанностями? А кто его знает?

Исправник, между тем, продолжал:

— Представляешь — не успел приехать, а нужно снова уезжать.

— А что стряслось?

— Урядник из Ольхова рапорт прислал — дескать, в лесу, неподалеку от Выксиной пустыни, языческое капище обнаружили. Спрашивает — что теперь делать?

— И что делать? — заинтересовался я.

— Разбираться поеду. Сомнительно, что у нас капища имеются, но лучше самому съездить.

Мне тоже сомнительно, что такое возможно, но любопытно. Капища лишь на картинках видел, да в кино.

— Когда поедем?

— Иван, а тебе-то это зачем? — воззрился на меня исправник. — Преступлений там точно нет. Не то чья-то глупость, не то шутка.

— А вдруг там действительно капище? А если капище, то могут быть человеческие жертвоприношения. И как ты без меня?

— Типун тебе на язык, — огрызнулся исправник. Подумав, тяжко вздохнул: — Куда же я без тебя? Вижу, шило у тебя зашевелилось. А поедем… Так… вот, давай, через пару дней. Собраться надо, то-се, но и затягивать не след. Скоро в Луковце ярмарка, придется еще туда ехать.

[1] «Семишник» — 2 копейки