Господин следователь. Книга восьмая

Глава 23 Дезертир

Завтракали мы гречневой кашей, которую доставили из дома старосты. Еще презентовали полкаравая свежего хлеба и масло.

— Как жаль, что вы уезжаете, — вздохнула Зоя Владимировна. — С таким постояльцем, как вы, и готовить не нужно, да и веселее с вами. Будет что вспомнить.

Учительница весело рассмеялась.

Ага, вспомнить. Мне почему-то вспоминать нынешнюю ночь было неловко.

— Обидно только, что никто не поверит, что сам следователь Чернавский у меня в ногах валялся!

Как же, не поверят. Поверят. Если бы Чернавский совершил что-то дельное — могли бы не поверить, а когда казус — в это верят. Хохота будет больше, нежели после того раза, когда я оконфузился с печкой, забыв открыть заслонку.

Посреди ночи проснулся от звона и грохота. Повернулся посмотреть — что стряслось, но малость не рассчитал и… брякнулся на пол. У меня дома кровать, пусть и узкая по моим меркам (в этом мире отчего-то все кровати узкие), но все-таки шире, нежели скамья.

Почти не ушибся, зато грохота добавил.

— Твою мать! — проникновенно произнесла хозяйки, а уже потом чиркнула спичкой, зажигая свечу.

Конечно, педагогу такие слова произносить вслух неприлично, но, когда появился свет, я ее и понял и простил — на полу валяется опрокинутая миска, осколки тарелки, а Мурка утаскивает в угол половину жареной рыбины, которую мы вечером не доели. А еще, для полного счастья, на полу растянулся целый коллежский асессор и кавалер — фигура важная и значительная в пределах уезда, пусть и в одном нательном белье.

Вот уж не знаю, как сам удержался от крепкого словца? Наверное, из-за врожденной интеллигентности.

Изумление Зои Владимировны сменилось хохотом, из-за чего и ночную хулиганку сразу простила. Конечно, она бы ее и так простила, на пару минут попозже.

Я поворчал, поднимаясь с пола, а потом и меня самого обуял смех. Видели бы меня в этот момент мои подследственные или череповецкие мещане.

Ладно, что падать невысоко. Вот, если бы с верхней полки в плацкарте навернуться, то куда хуже. Один знакомый уверял, что брякнулся с багажной и хоть бы хны. Врет, наверное.

Отсмеявшись, земская учительница поднялась, вышла из своего закутка и пошла за веником. Я, тем временем, собрал крупные осколки, а хозяйке осталась мелочь и рыбьи кости. Повернувшись к кошке, хозяйка укоризненно сказала:

— Дура ты, я бы тебе ее и так отдала. Зачем варакосить было? Еще и тарелку расколошматила.

А кошка даже не сделала попытки слопать рыбу, уселась рядом, прижав лапкой добычу, демонстрируя — мол, попробуй, отними! Дураков нет, у кошечки отнимать.

— И почему ей обязательно нужно украсть? — вздохнула учительница. — Можно подумать, что не кормят? Да я сама голодом посижу, а Мурку покормлю.

— Украсть, оно интереснее. Тем более, что с точки зрения кошки, она не ворует, а берет свое. Нет умысла на хищение чужого имущества. Мы ее даже к ответственности за кражу привлечь не сможем.

— Жалко, что не сможем. Вот бы ее в участок! У, так бы по заднице и дала! — пригрозила учительница кулачком своей Мурке, а та лишь презрительно зевнула.

— Тогда беру. Оформим ее мышеловом без жалованья.

Обычно в участок городовые приносили своих котов, чтобы те немножко прореживали мышиное поголовье.

Осколки битой посуды замели, свечку потушили и легли досыпать.

Легли, как же… Да только я плюхнулся на лавку, как она вдруг обрушилась и я опять оказался на полу. Вот на этот раз не выдержал. То есть, не сдержался, помянул нехорошим словом и скамью, а может, хозяйку.

Пока я барахтался на полу, Зоя Владимировна ухохатывалась.

— Ох, Иван Александрович, забыла предупредить — ножка у лавки плохая, давно заменить нужно, но все забываю. Еще вчера вам хотела сказать, но тоже забыла. Подумала — уж как-нибудь да поспите, а потом старосте скажу, чтобы прислал кого. Вы пока книжку какую-нибудь подложите. Снизу в шкафу берите — там старые учебники, их не жалко. Свечку не стану зажигать — спички на опечке забыла, а вставать лень. Только осторожно идите, на Мурку не наступите.

Выезжать домой мы планировали в восемь утра, а сейчас, если судить по «отцовским» часам (царские дома оставил) еще половина восьмого. Можно немного поболтать с хозяйкой. Только о чем? Есть, конечно, одна тема, но как мне к ней подступиться? Но учительница сама плавно подошла к ней.

— Удивительно, я собиралась вас о чем-нибудь расспросить, а вышло так, что сама о себе рассказывала. Как так вышло?

Все просто. Тут и эффект откровения с незнакомцем, которого никогда не увидишь, а самое главное, что Зоя Владимировна соскучилась по урокам и ученикам. Учителя, из своего опыта знаю, больше сами любят поговорить, нежели слушать. Не все, разумеется, но большинство. Но об этом я с учительницей говорить не стану.

— Зоя Владимировна, зато вы мне не рассказали самое главное, — осторожно приступил я к нелегкому разговору, — где прячется ваш бывший ученик?

— Какой ученик? — захлопала глазами учительница.

Эх, ей бы у своей кошки поучиться делать невинный вид.

— Вы, давеча, меня упрекнули, что врать не умею, — усмехнулся я. — Но вы тоже не мастерица в этом деле. Вы интересовались — что бывает, если солдат со службы сбежал, я вам ответил, из чего делаю вывод, что кто-то из ваших знакомых подался в бега. А кто ваши знакомые подходящего возраста? Только бывшие ученики, так? Скорее всего, парень скрывается где-то неподалеку.

— Нет, Иван Александрович, вам показалось, — твердо, даже чересчур твердо, ответила Зоя Владимировна. — Я просто из любопытства интересовалась.

— Ну да, ну да, — покивал я. — Когда вашего бывшего ученика хоронить станут, наш разговор вспомните. Зато ученика бывшего не выдали, совесть чиста.

— Почему станут хоронить? — не поняла учительница, своим вопросом выдав себя с головой.

— А что с ним еще делать? Покойника поверх земли не оставят, — хмыкнул я. — Знаете, как дезертиров ловят?

— Откуда мне знать?

— Так вот, послушайте, как оно бывает, — начал я. — Если солдат сбежал, сразу искать не станут. Вначале подождут — не вернется ли сам? Так чаще всего и бывает — сбежал, побегал немного, да и вернулся. Чего раньше времени шум поднимать? В наряды его поставят или в караул вне очереди, чтобы службу знал. Так что, подождут недельку, а может и две, потом ротный командир батальонному доложит, тот командиру полка. Полковник, скорее всего, тоже немного выждет, а уж потом в министерство доклад отправит. А как доклад в министерство попадет, все зашевелится. Ориентировку на беглеца в МВД пошлют, министерство по всем губерниям копии разошлет. Но вначале дезертира в нашем уезде искать станут. А коли беглец из Ольховской волости, значит, скорее всего, домой прибежит.

— Почему домой? — перебила меня учительница.

— А куда еще? Чаще всего домой и бегут. И каторжники беглые домой идут, а уж солдатики тем более. Есть, конечно такие, кто к шайке какой примкнет, но это редкость. Дезертиру и кушать хочется, и в бане помыться. Манна небесная с неба не валится, на хлебушек надо самому зарабатывать, либо у своего ближнего отобрать. А иначе, почему дезертира стараются побыстрее отловить? Не только потому, что присягу нарушил, свой пост бросил, но и потому, что опасен для окружающих. На работу беглого не возьмут, да такие и сами не захотят работать. Вот и остается, что на большую дорогу выходить, с кистенем. Образно, конечно, но вы меня поняли. Разве не так?

— Петенька — очень хороший мальчик, в школе очень послушным был. Учился хорошо. И родители у него замечательные. Не пойдет он на большую дорогу, родители прокормят.

— И сколько они Петеньку кормить станут? — усмехнулся я. — Ну да, пока родители в силе, и накормят, и напоят, и ночью в баньку сыночка сводят. А что потом? В лес уйдет? Так беглые только в книжках в лесу сидят. В лесах и холодно, и картошка с жареной рыбой не растет. И охотой он прокормиться не сможет.

Зоя Владимировна задумалась, а я продолжил:

— Как вы считаете, как быстро Серафим Макарович узнает, где Петька прячется?

— Думаю, если я о том знаю, так и исправник знает. Соседи у нас неплохие, но о беглом солдате или арестанте сразу же донесут.

— Почему донесут? — хмыкнул я. — Соседи, в отличие от вас, прекрасно понимают, что он уже не Петька, хороший мальчик, а бывший солдат, без пяти минут преступник, который опасен. У соседей, небось, дочери есть?

— А при чем здесь это? — не поняла учительница. Или сделал вид, что не поняла.

— Да при том, что мужскую природу никто не отменял. Изнасилует какую-нибудь девку, а то украдет, к себе утащит. Мужики, конечно, отыщут Петьку. Если не убьют, то отметелят и властям сдадут, только зачем до этого дело доводить?

— Иван Александрович, вы начали говорить про то, что Петю хоронить станут… — напомнила Зоя Владимировна.

— Ах да, отвлекся. Так вот, если урядник своими силами Петьку не поймает, или Петька ему сам не сдастся, то он исправнику рапорт пошлет, а тот из Новгорода солдат вызовет. А с солдат какой спрос? Не захочет Петька сдаваться — пальнут по нему, вот и все. Так даже проще, чем живым брать. Живым — это значит караульных к нему приставлять, в Петербург везти, в военную тюрьму сдавать. А с мертвым и вошкаться не нужно. Бумагу составят — так мол, и так, во время задержания оказал сопротивление, был убит. Опознание проводить не надо — все и так ясно. И могилу ваши мужики копать станут.

Я, конечно, сгущаю краски. Не станет Василий Яковлевич помощь у Новгорода просить, а если и попросит, скорее всего, из-за одного дезертира солдат сюда не пошлют. Накладно это, да и времени много займет. Все будет проще: Абрютин отдаст команду, соберет и городовых, и конную стражу, а потом нагрянет в Ольховскую волость. Место, где прячется беглый, здешний урядник выяснит (соседи помогут), оцепит его полиция, вот и все. Удастся живым беглеца взять — отлично, нет — тоже ладно. В полиции бывшие солдаты служат, некоторые из них фронтовики (пусть нет пока такого слова), дезертиров они шибко не любят.

— И что ему делать? — спросила учительница.

Ладно, что не спрашивает — кто виноват, что Петька сбежал? Вот уж не знаю. Мог и скрысятничать, за что и огреб от сослуживцев, да и пустился в бега. Возможно, парень просто не выдержал тягот и лишений воинской службы. Скорее всего, так оно и есть, но разбираться в таких деталях не стану. Петька — пусть он сто раз примерный ученик, хороший мальчик и прочее, сейчас для меня потенциальная угроза благополучия уезда. Да, именно так.

— Самое лучшее, что вы можете сделать — сходить к Петьке и уговорить его сдаться. Либо уряднику, либо пусть в Череповец едет, — заявил я. Подумав, предложил: — Желаете — сходите к нему, поговорите. Приведете, я его сам арестую, потом до Череповца довезу. Присмотрю, чтобы парня не обижали, в камеру определю. На суде потом приговор смягчат — не месяц дадут, а дней двадцать.

Вру я госпоже учительнице. Не имею права ни арестовывать беглого солдата, ни даже задерживать, не мое это дело. Если бы он по какому-то «моему» преступлению проходил, тогда да, имел бы. Но потом обязан военной прокуратуре отдать. Присмотреть за соблюдением законности имею право. Только не как следователь, а как помощник прокурора.

— И что потом?

— Вначале нужно узнать — объявлен ли Петька в розыск? Если объявлен, и у исправника на него ориентировка имеется, тогда я вашего ученика господину Абрютину передам. Василий Яковлевич обязан губернатору обо всем доложить, тот с военным прокурором свяжется, потом за дезертиром военный конвой прибудет. Да, а фамилия-то у Петьки есть?

— Фамилия у него Опарышев. А если он в розыск не объявлен?

— Все равно Абрютину. Исправник в уезде третий после господа бога и губернатора.

Я снова вытащил часы. Ба, а уже без пяти минут восемь, пора бежать. Хотя, чего бегать, заедут за мной, не забудут.

— Вам пора? — поинтересовалась учительница. — Вы идите, а я посижу, подумаю. Наверное, схожу и попрошу мальчика, чтобы он сам вышел и сдался. Но потом, позже.

— Но мне не скажете — где прячется? — уточнил я.

— Нет, Иван Александрович, даже не просите. Понимаю, что вы правы, но выдать своего ученикам властям не могу, совесть не позволяет.

— А не боитесь, что он вас ограбит?

— Грабить у меня особо и нечего. Но коли ограбит — я сама виновата. Плохого ученика воспитала.

Святая простота. Что ж, остается только поблагодарить за ночлег, забрать свое барахло (тьфу ты, а плащ и сапоги Анькиного отца так и не высохли) и отправиться к дому старосты.

И с этим Петькой надо решать. Можно, конечно надеяться, что дезертир поддастся увещеванию любимой учительницы, а потом сдастся, но это вряд ли.

Когда я пришел к дому старосты, там шла суета — городовые увязывали мешки, готовясь к отъезду. Завидев меня, исправник покачал головой:

— А я решил, что господин следователь разоспался, радовался, что сейчас приедем, да и разбудим, а он, вишь, сам пришел.

Я кинул на землю плащ, сверху опустил саквояж и тихонько спросил:

— Василий Яковлевич, можно тебя на пару слов?

Мы отошли в сторонку, чтобы нас не слышали подчиненные.

— Неужели узнал — кто каменную змею соорудил? — улыбнулся исправник. — Быстро же ты.

— Нет, про змею я ничего не выяснил, — покачал я головой, — сам потом все выведаешь и мне расскажешь. Скажи-ка лучше, ты о беглом солдате из этих мест что-нибудь знаешь? Фамилия у него Опарышев, зовут Петькой. Петром, то есть.

Василий Яковлевич мгновенно стал серьезным.

— Ничегошеньки не знаю. Или что-то без меня пришло, какая-нибудь бумага, а я еще и не видел. А ты что знаешь?

Вполне возможно. Господин Щука, оставленный за исправника, мог какую-то из бумаг и не передать своему начальнику. Запамятовал.

— Хозяйка моя интересовалась — что бывает, если солдат со службы утек, — пояснил я. — Я, как сумел, объяснил, но интересно стало — зачем ей это? Так, слово за слово, узнал, что где-то дезертир скрывается. Не уверен — спохватилось ли военное ведомство, или нет, но информацию я получил, до тебя довел. Проверять станем? Еще нужно, чтобы источник информации не разглашался. Ему, ей, то есть, принципы не позволяют на учеников доносить.

Василий Яковлевич думал недолго. Кивнув старосте, подозвал его к себе.

— Андриан, что у вас в волости есть такое, о чем я не знаю? Н-ну?

Староста зачесал затылок, но думал недолго и сразу сказал:

— Если про Петьку Опарышева, но про это сам лишь вчера узнал.

Абрютин посмотрел на старосту таким взглядом, что тот стал ниже ростом.

— Мне почему не доложил?

— Так ваше высокоблагородие, говорю — сам я вчера узнал. А еще побоялся, что поперек Серафима Макаровича влезу.

— Андриан, тебе в старостах надоело ходить? Или нужно твою лавку закрыть? Проверить — все ли у тебя в порядке, нет ли каких нарушений? Так я закрою, — пообещал Абрютин очень «ласковым» тоном. Таким, что даже мне стало не по себе.

Мне даже стало жалко старосту. Вроде, гостей принял как положено, следователю и ужин отправил, и завтрак. А все равно начальству не угодил.

— Ваше высокоблагородие, простите дурака. Не любит у нас урядник, чтобы через его голову скакали. Подумал — пусть господину исправнику урядник докладывает, ему положено. Я-то хотел Серафиму Макарычу сообщить, но он вчера целый день с вами был, а вечером не успел. Вы-то уедете, а мне потом с ним оставаться. Да вон он, — радостно затараторил староста, указывая куда-то вдаль, — сам господин урядник скачет. Верно, он вам все и сообщит.

И впрямь, на полном скаку к нам несся урядник. А ведь похоже, что Серафим Макарович служил в кавалерии — уж слишком он уверенно в седле держался. Видел я пару раз здешних наездников — далеко им до волостного урядника.

Подскакав, полицейский соскочил с седла и вытянулся во фрунт.

— Разрешите доложить ваше высокоблагородие? — обратился урядник.

— Разрешаю, — кивнул исправник.

— Доложили мне, что в старой бане, в деревне Избища, дезертир скрывается, — доложил урядник.

— Давно скрывается? — спросил Абрютин.

— Со слов Ефрема Опарышева — это дядька его, второй день. А так ли, не могу знать.

— Дядька доложил?

— Так точно. Ефрем Опарышев — дядька, да еще и сосед. С утра пришел, сказал — так мол, и так, Петька прошлой ночью явился. Митрофан — Петькин отец, да мать, накормили его-напоили, но от греха подальше в баню отправили спать. Брат к нему приходил посоветоваться — мол, че делать-то? Ефрем сказал надобно Петьке самому властям сдаваться. Дескать — прятаться будет, ничего хорошего не выйдет. Все равно отыщут, а у Митрофана с женой, кроме Петьки еще четверо. И у Ефрема пятеро. Митрофан с Петькой потолковал, а тот сказал — мол, сдаваться не будет. Мол — фельдфебель ему морду набил, да сослуживцы избили. Лучше он потом сам уйдет. Только, куда пойдет?

— Ладно, пусть с этим военный следователь разбирается, — прервал Абрютин урядника. — Петька с оружием сбежал или как?

— Про оружие Ефрем ничего не говорил, — побледнел урядник, — а я, дурак, не спросил. Но могу съездить, да разузнать.

— Чего уж теперь узнавать? — хмыкнул Абрютин. — Поехали-ка лучше дезертира ловить, пока он у отца с матерью. В лес убежит — свищи его потом. Андриан, — обернулся он к старосте, — лошадь запрягай, с нами поедешь. Вдруг телега понадобится, на подхвате будешь. И сына прихвати.

Андриан, радуясь, что грозу пронесло, рванул запрягать лошадь, а господин надворный советник повернулся ко мне:

— Иван, ты ведь небось на месте не усидишь?

— Не усижу, — хмыкнул я. — К тому же, я первым сведения раздобыл.

— Тогда так, господин коллежский асессор, — строго сказал исправник. — Тебе при поимке дезертира нечего делать, но зная твою неуемную задницу, приказываю — да-да, Иван Александрович, я тебе приказываю — вперед не лезть, держаться рядом со мной, а еще лучше — чуть позади. Про оружие неизвестно, может и нет, но кто знает?

— Понял, самодеятельности не будет.

— Ваня, ты точно понял? — еще раз поинтересовался Абрютин.

— Василий, я тебе еще ни разу не врал. Ты здесь начальник, командуй.

— И вот еще что, — слегка задумался Абрютин. — Если увидишь, что у него винтовка и он ее вскидывает, падай на землю.

— А что у него за винтовка? — зачем-то поинтересовался я.

— Скорее всего бердана, но может еще и крынка[1]. Если из караула бежал, то с крынкой.

Про «берданку» я слышал, а что за крынка такая? Но расспрашивать Абрютина неудобно, да и ехать пора.

До деревни Избища (кто такое название дал?) доехали за пятнадцать минут. Там и вся деревня из десяти дворов. Подъехав почти что к самому дому Опарышевых, остановились, а исправник спросил:

— Ну, кого на разведку пошлем? Где дезертир сидит? В доме или в бане? Господин следователь, вы даже не высовывайтесь.

— Дозвольте сбегаю? — предложил свои услуги староста, но сын его опередил. Соскочив с телеги, сказал: — Я сейчас быстренько все узнаю.

Сын старосты (да, его же Степаном зовут, учительница говорила), вернулся минут через пять.

— Дядька Ефрем сказал, что в бане он как сидел, так и сидит. С ружьем он.

— Да что б тебя, — выругался сквозь зубы исправник. — Так он ружьем или с винтовкой? Впрочем, уже без разницы. Андриан, вы с сыном идите, попридержите Петькиного отца с матерью, чтобы не бегали, не рыдали и под руку не лезли. А мы пошли.

Думал, что мы начнем изображать разведчиков, которым нужно незаметно подкрасться к штабу неприятеля, а мы пошли напрямую. И верно — чего нам прятаться и от кого?

Прошли мимо дома, миновали одну баню — эта новая, нам она не нужна, вышли к старой. Судя по всему, она и есть. Крыша завалилась, жить здесь нельзя, но переночевать можно. Повинуясь жесту исправника, городовые разошлись по сторонам, прикидывая — нет ли в этой лачуге запасных выходов? Вроде, в бане только один вход-выход, но мало ли? Вдруг там в стене дыра?

— Иван, — кивнул Абрютин и я послушно зашел за его плечо, а Василий Яковлевич, расстегнул кобуру и, откинув у нее крышку, громко скомандовал:

— Опарышев, выходи! Не прячься, мы знаем, что ты там.

В бане какое-то время была тишина, потом раздался плачущий, почти мальчишеский голос:

— Не выйду!

— Петр, по хорошему выходи, — продолжал увещевать исправник. — Штурмовать мы баню не станем, я попросту прикажу ее поджечь к едреной матери. Сгоришь или в дыму задохнешься — не велика потеря. Еще и дом отца сгорит. Считаю до трех…

Не знаю, блефовал ли Абрютин, нет ли, но голос быт таков, что невольно поверишь.

— Раз…

— Выхожу, не жгите!

Из бани вышел человек в солдатской шинели, с ружьем в руках. Или это винтовка? Нет, ружье.

— Оружие выбрось и руки подними! — приказал Абрютин, положив руку на рукоять револьвера, но оружие пока не вытаскивал. Я теперь знал, почему. Если достал оружие — нужно стрелять.

— Все, бросаю, — уныло сказал дезертир, оглядываясь — куда бы кинуть ружье, а потом вдруг резко вскинул оружие, заорав: — Да будьте вы прокляты!

А я, вместо того, чтобы падать, как приказал Василий, или стрелять, сообразил, что сам исправник не успеет выхватить револьвер, а стоит он на линии огня. Все, что успел, так это оттолкнуть Василия в сторону.

Увидел вспышку, потом мне стало очень больно. Но боль быстро прошла.

[1] Разумеется, винтовка системы Крнка — чешского оружейника, но выговорить четыре согласные буквы сложно.