Горький сладкий плен

Глава 8. Ситхлифа

Эмоций было много, сильных и самых разных, но завтрак не доставил мне удовольствия. Воспоминания испортили настроение и аппетит. Я не знала, зачем позвала в свою палатку сразу обоих эльфов. Больше всего на свете мне хотелось остаться в одиночестве.

Мои воины грубо втолкнули А’алмара в шатер. Из-за повязки на глазах он ничего не видел и споткнулся о разбухшую от влаги доску, невольно образовавшую ступеньку-выступ. В другой ситуации пленник, может, и удержался бы на ногах, но сейчас его руки были связаны за спиной, и он не сумел взмахнуть ими, чтобы сохранить равновесие. Я видела, как его скованные руки дернулись в тщетной попытке это сделать. Из груди А’алмара вырвался судорожный вздох — эльф падал головой вперед в полной темноте и даже не мог защитить лицо ладонями.

Одним слитным движением я оказалась рядом, чтобы подставить ему плечо. Вместо того, чтобы расквасить нос о доски пола, пленник влетел в мои объятия и вздрогнул от неожиданности.

— Ну-ну, все хорошо, — шепнула я и зачем-то погладила его по спутанным волосам. — Чудовище о тебе позаботилось.

В этот момент полог шатра распахнулся, и внутрь вошел Э’эрлинг. Сам. По доброй воле. Не под конвоем. Заметив А’алмара в моих объятиях, он недовольно поджал губы — видимо, решил, что похотливая демоница домогается его приятеля. Он определенно хотел что-то сказать по этому поводу, но сдержался, только сильнее стиснул зубы.

После пережитого А’алмара трясло. Он дрожал всем телом. Я сняла с его лица мокрую повязку, затем избавила эльфа от веревок, стянувших запястья до кровавых полос. Встретив мой взгляд, пленник отвел глаза, потом он заметил в углу на шкурах Э’эрлинга и густо покраснел. Почему-то я была уверена: это из-за слез, оставивших на щеках влажные дорожки. Все мужчины, независимо от расы, стыдились проявлять слабость.

— Завтрак, — без лишних церемоний я бросила на колени Э’эрлинга мешок с лепешками и олениной, принесенный нам вчера поваром.

В этот раз мое строптивое эхо не стало упрямиться и полезло внутрь за едой. А’алмар опустился рядом с ним на шкуры, растирая покрасневшие, израненные запястья. Вид у него был пришибленный. Наверное, так и должен выглядеть человек, прошедший по краю смерти.

«Не человек, — поправила я себя и посмотрела на его уши, — эльф».

Уши у А’алмара были длинные и узкие, как кинжалы, а у Э’эрлинга — изящные, словно заостренные листочки с тонкими кончиками. Захотелось их коснуться. Почему-то мне казалось, что они очень чувствительные.

Э’эрлинг ел жадно и во время трапезы не сводил с меня глаз — так ведет себя дикий зверь, чувствуя угрозу: всегда начеку, ни на миг не теряет бдительности.

Его друга привлекла бутылка, торчащая из мешка. Зубами он вытащил из нее пробку и присосался к горлышку. Его кадык быстро задвигался на шее вверх-вниз. Мимо рта, пачкая подбородок, потекли тонкие струйки вина.

— «Эхо в горах», «Звонкий ручей» — какие поэтичные у вас имена. А знаете, что обозначает мое имя?

«Ручей» напряженно замер, зажав бутылку между бедрами. «Эхо» продолжил демонстративно жевать полоску оленины, твердую и сухую, как дерево.

— Оно означает: «Три тысячи триста вторая».

Я потянула вверх рукав туники и показала пленникам цифры, выбитые на моем запястье: «3302». Я не помнила, как мне делали эту татуировку. В трехлетнем возрасте мало что помнишь о своей жизни.

— Не поэтично, — заметил Э’эрлинг, не прекращая работать челюстями.

— Совсем, — согласилась я, опершись спиной на центральный столб, держащий купол палатки.

На этом разговор увял. А’алмар вернулся к бутылке — традиционному лекарству против измученных нервов.

Ветер распахнул полог шатра. Призрачный дневной свет ворвался в сумрак моего убежища и косой полосой лег между мной и пленниками.

— Откуда у тебя этот шрам? — спросил «Эхо», когда я уже привыкла к молчанию.

Невольно я коснулась толстого выпуклого рубца, что начинался над левой бровью, пересекал чудом уцелевший глаз и сползал со щеки к уголку губ.

— Нравится? — когда я улыбалась, шрам натягивался и я ощущала его как нечто чужеродное, грязью налипшее на лицо: эту грязь хотелось отодрать от себя и отшвырнуть подальше, как противную пиявку.

— Уродство, — прищурился Э’эрлинг, явно желая меня задеть.

Дурачок, у меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться со своим изъяном.

— Подарок бывшего любовника, — я улыбнулась шире, и жирный рубец-пиявка натянулся еще больше, а в голове эхом раздался голос Смотрительницы: «А я говорила тебе, Три тысячи триста вторая, говорила».

Следующую половину дня пленники отдыхали на подстилке в углу палатки, а я следила за пасмурным небом сквозь дыру входа. Сегодня ворон должен был принести от Зрячей письмо с последними указаниями. Выполню задание — можно будет вернуться домой: прощай, хмурый и унылый Шотлен, — здравствуй, гадюшник, полный интриг.

После обеда я заметила, что А’алмар как-то странно кривит лицо и все время держится за пах. Вечером он и вовсе свернулся на шкурах калачиком, притянув колени к груди и тихо постанывая. На его лбу блестели капельки пота. Теперь и Э’эрлинг погладывал на приятеля с беспокойством.

— Что с тобой? — уловила я шепот эльфов.

— Пояс, — хрипло отозвался «Ручей». — Давно уже плохо, а сегодня утром один из этих вонючих хряков заехал мне коленом в пах, и стало еще хуже.

«Эхо» завозился на подстилке. Я почувствовала на себе его взгляд.

— Потерпи, выберемся отсюда и уговорим командира снять с тебя пояс.

Они даже не подумали попросить у меня помощи, целебной мази, какого-нибудь лекарства, способного хотя бы ненадолго облегчить муки, — видимо, в самом деле считали ситхлиф бессердечными чудовищами.

«А разве нет? Разве мы не такие?» — спросил мерзкий голосок у меня в голове, я вспомнила своих соседок из Цитадели и была вынуждена признать, что он прав. Такие. Именно такие.

Прижимая ладони к паху, А’алмар уткнулся лицом в волчью шкуру, чтобы приглушить стон боли.

Я подошла к нему и уперла руки в бока.

— Показывай, что там у тебя случилось.