Горький сладкий плен

Глава 31. Триса

Все прошло как по маслу. Цель появилась ровно в то время и в том месте, которые были указаны в письме, что принес ворон Зрячей. Мои люди перехватили карету Мориуса Аларана на проселочной дороге, петляющей меж холмов, в сорока километрах от нашего лагеря. Они вырезали его слуг и охранников, а затем переоделись в униформу убитых.

С помощью дара ситхлифы я взяла хозяина экипажа под свой контроль, и вместе мы отправились в его фамильный замок, где в глубоком укрепленном подземелье хранился один из самых могущественных артефактов Шотлена. Чтобы не вызывать подозрений, я притворилась фавориткой его светлости.

Задание было выполнено. Мы гнали лошадей во весь опор, возвращаясь в лагерь, а окаменевший разум дракона, завернутый в холстину, лежал у меня в седельной сумке. Надо было сниматься с места и уходить. Нас ждали суровые стены Цитадели.

Дождь, наш неизменный спутник, охлаждал пылающее лицо. Кажется, в этом скверном климате я подхватила простуду. Как невовремя! С каждой секундой держаться в седле становилось все сложнее, и, боясь упасть с коня, я судорожно, из последних сил сжимала поводья.

Проклятый Шотлен! Ни разу не болела — и вот тебе. Даже самое крепкое здоровье даст трещину, если с утра до вечера ходить в мокрых сапогах.

От злости хотелось выть.

Я ненавидела чувствовать себя слабой, но сейчас слабость и вовсе грозила перерасти в беспомощность. Меня лихорадило. Зубы отбивали дробь, а голова напоминала орех, зажатый между ладонями невидимого великана: еще немного — и расколется пополам.

Ко всем этим радостям, я еще и вымокла насквозь. Хотелось в тепло и сухость. Хотелось под бок к…

Хватит! Его там нет.

Я стиснула зубы, гоня ненужные мысли прочь. Но они, эти гребаные мысли, не желали уходить, снова и снова крутились в голове, дохлыми рыбешками болтались в вязкой мути моего разума, охваченного лихорадкой.

Я вернусь в лагерь, а его там нет.

Распахну полог своей палатки, а она пуста.

Рухну на подстилку из шкур, а та окажется холодной, как могила.

И мне придется с этим жить.

Зная, что никто не услышит меня в этом шумной ливне, я тихонько зарычала сквозь зубы.

Ушел. Ушел. Ушел.

И правильно.

И хорошо.

Так лучше и для меня, и для него. Для нас обоих.

А теперь, Три тысячи триста вторая, выкинь его образ из головы, выдерни из сердца ростки ненужных, опасных чувств и живи дальше. Своей пустой, никчемной жизнью.

Когда в серой дождливой дымке проступили очертания знакомых палаток, я испытала и горечь, и облегчение, и глупую затаенную надежду.

А вдруг он все-таки не…

Нет. Не надо. Не обнадеживай себя, иначе в последствии будет мучительно больно. Так больно, что ты развалишься на части и больше не соберешь себя воедино.

Несмотря на тоскливые думы, я была рада слезть с лошади. Хотелось скорее добраться до постели и рухнуть в нее без сил.

— Госпожа, горячий обед? — Стоило спешиться, ко мне подбежал повар. — Мясное рагу. Только-только с огня.

Я нетерпеливо тряхнула головой.

Скорее к себе, под крышу, скрыться от ветра и мороси, от посторонних глаз. Быстрее. Пока окончательно не расклеилась.

Мокрая земля хлюпала под ногами. Высокая трава оставляла на юбке темные пятна. Прижимая к себе сумку с артефактом, я распахнула полог шатра и… резко вздохнула.

Он был там.

Сидел, скрестив ноги, на волчьей шкуре и смотрел на меня из темноты.

Я замерла на пороге и прикрыла глаза, охваченная внезапным приступом счастья.

Он здесь. Здесь. Здесь.

Слившись в одно бесконечное слово, в голове раздавалось: «Здесьздесьздесьздесьздесь…»

Я не могла пошевелиться. Не могла заговорить. Меня била сильная, неконтролируемая дрожь.

Не ушел.

Остался.

Почему?

Взяв себя в руки, я шагнула в глубь палатки.

Э’эрлинг следил за мной молча, из-под сведенных бровей. Без единого слова он наблюдал за тем, как дрожащими пальцами я расстегиваю мокрое платье, спускаю чулки, избавляюсь от белья и натягиваю на горящее в лихорадке тело сухую чистую одежду.

— Я не ушел, — сказал он наконец, и в его напряженном голосе мне почудился вызов.

— Вижу. — Мой тон был холоден, лицо застыло равнодушной маской, но под этой маской я кричала от радости и скулила от безысходности.

Остался. Но разве это что-то меняет? Это было как рубить гниющую руку по частям. Мне придется вернуться в Цитадель, и взять его с собой я не смогу даже в качестве трофея. Слишком опасно.

— Хотя ты меня и прогнала.

— Не прогнала, а отпустила.

Я стояла к Э’эрлингу спиной, притворяясь, что ищу что-то на столе, ибо так было легче. Не видеть его лица, упрека в глазах, мучительной красоты черт.

Жар усиливался. Я чувствовала, как щеки пылают чахоточным румянцем, как на лбу и висках выступают капли ледяного пота, слышала частые тяжелые удары собственного сердца. Ноги подгибались. Теперь я цеплялась за стол, чтобы не упасть на землю мешком.

— Отпустила, — хмуро процедил за спиной Э’эрлинг. — А я не отпустился. И раз уж я больше не пленник, то сам решаю, что мне делать, куда идти и где оставаться.

С протяжным вздохом я принялась растирать ноющую грудь.

О Многоликая, почему с ним так сложно?

— Ты можешь остаться здесь, мы все равно скоро уйдем.

— А я уйду с тобой.

Я почти увидела, как он упрямо выпятил подбородок. Мысленно я взяла в руку тупую ржавую пилу и приставила к своему запястью. Зажмурилась.

— Я не хочу этого. Ты мне не нужен.

Вот. Сказала. Как в пропасть рухнула. В черную зловонную бездну.

Несколько секунд по ушам била пронзительная тишина, а потом…

— А мне плевать! — закричал Э’эрлинг.

В этот момент я почувствовала, как силы мне отказывают. На меня нахлынула чудовищная слабость. Колени обмякли, рука, опирающаяся на стол, подломилась, и я начала заваливаться набок, уплывая во тьму.