Гладиатор Гора

7. МНЕ КИДАЮТ ЖЕНЩИНУ

Я находился в своей камере — сидел на тяжелой скамье перед большим прямоугольным столом. На мне была легкая туника, сшитая из репса. На полу, на соломе, лежало одеяло, которое мне предоставили. Хотя дверь в камеру по-прежнему заперта, я уже не закован. На столе — чаша дешевого вина, несколько ломтей желтого хлеба и деревянная миска с овощами и кусками мяса.

Сегодня мне назначили цену. Я до сих пор в ярости. Я не женщина!

Тут я улыбнулся про себя. Мысль, достойная горианца. Мне пришлось напомнить себе, что я — землянин. Как, должно быть, постыдна эта процедура и для женщин! Достойно сожаления, что восхитительные красавицы могут быть порабощены. Хотел бы я обладать одной из них!

Но я, конечно, отогнал эту мысль, прожевал кусок мяса и выпил из неглубокой, кое-где отбитой чаши немного вина.

Мои мысли были путаными и тревожными. Итак, сегодня мне назначили цену. Я был теперь уверен, что в тюрьме меня не долго продержат. Притом местоположение этой тюрьмы мне по-прежнему неизвестно. Я даже не знал, в каком городе она находится. Мне ведь внушили, что любопытство в рабах не приветствуется.

Я вновь улыбнулся про себя. Как далеко кажется теперь Земля с ее мелкими проблемами. Почему-то я даже не чувствовал себя несчастным из-за того, что меня похитили оттуда, и не понимал, почему это так. Безусловно, мое положение постыдно. Безусловно, я в ужасе от мира, в котором оказался. Меня едва не сожрали слины. Я познал плеть. И все-таки меня нельзя назвать несчастным.

Земля отравлена и загрязнена. Сам воздух, которым дышат ее жители, сама пища, которую они едят, содержат токсические элементы. И с этим невозможно что-либо сделать. Каким невообразимым миром кажется земная цивилизация! Неужели нельзя понять, что экологический преступник гораздо более опасен, чем маньяк-одиночка или наемный убийца? Его преступление затрагивает не единичную жертву, а целую планету и ставит под угрозу жизнь не родившихся еще поколений! Неужели нажива настолько священна? Неужели она ценнее, чем будущее Земли? Земляне самодовольно поздравляют себя с достижениями демократии, при которой якобы правит народ. Но так ли это? Если так, почему же многие процессы на планете угрожают человеческому благополучию? Как мог докатиться до полного убожества мир, которым правят люди? Но может быть, они и не правят? Может быть, им просто внушают, что они — цари природы и люди удовлетворяются этим?

Кто же, интересно, настоящие правители Земли? Иногда мне кажется, что вовсе не было никаких правителей, одно только сумасшествие неуправляемых машин.

Я поднялся со скамьи, прошелся по клетке и потрогал одну из сырых стен. Теперь у меня есть одеяло. Я чувствовал благодарность.

Подойдя к тяжелой решетке, я ухватился за нее.

Меня надежно заперли. Я — невольник. На мне стальной ошейник. Однако мне совсем не досадно. Очень хочется увидеть мир, в котором я, землянин, не более чем простой раб. У меня оставалась надежда, что мне позволят жить, если я стану слушаться своих хозяев.

Почему отступила безысходная тоска, терзавшая меня в первые дни пребывания на данной планете? Я долго размышлял над этим. Из-за здорового питания и упражнений, которые меня заставляли делать, я стал гораздо сильнее, чем прежде. Возможно, это как-то повлияло на мои мысли и ощущения. Такие незамысловатые вещи, как питание, отдых и физические упражнения, могут творить чудеса с восприятием жизни.

И еще — я с волнением ожидал приключений.

Возможно, все дело просто в свежей воде и чистом воздухе Гора. Они возбуждают даже в тюрьме.

Я схватил скамью за одну из ножек и поднял ее, медленно и ровно, полностью вытянув руку. Я никогда бы не смог проделать этот трюк на Земле. Уменьшенная гравитация планеты здесь ни при чем — во мне играет вновь обретенная сила.

«Возможно, госпожа пожелает узнать, чем она окажется в твоих руках», — говорила мне леди Джина.

Я засмеялся и медленно опустил скамью на пол. Затем сел и, отправив в рот еще один кусок мяса, обвел камеру взглядом. Мне снова вспомнилась Земля — мир, полный мелочности, жадности, тщеславия и самодовольства. Вредные выбросы и яды, пропитавшие этот мир, его несчастное население, мучимое постоянными страхами, — хватит ли энергии, чтобы завести все эту безмерную и по большей части ненужную технику? А также полностью оправданный ужас — дамоклов меч ядерной войны.

Земля казалась скопищем болезней и ловушек, оскорблением природы, миром, в котором воздух благодаря деятельности людей состоит сплошь из вредных газов. Нет ничего удивительного в том, что, попав в совершенно иную среду, я не находил в себе неудовольствия. Здесь я чувствовал свежесть и чистоту, стремление и надежду, жажду жизни, которых не стало на Земле, еще когда Парфенон только строился. Без сомнения, на этой планете есть многое, о чем можно сокрушаться, но я не могу заставить себя делать это. Без сомнения, Гор нетерпим, жесток и бессердечен, и все же он чист душой, как лев. Нетерпим, жесток, бессердечен и чист душой. Такова его природа.

Гор — планета сильных людей, мир, в котором мужчины снова могут поднять головы к солнцу и засмеяться. Мир, где они снова могут пускаться в длинные путешествия. Здесь уместен был бы Гомер, воспевающий звон мечей и темно-красное море.

Я подумал о грязно-серых ландшафтах Земли. Как печально, когда планета стареет, становится покорной и скорбной.

Я не могу заставить себя сожалеть об изобилии, радости, энергии и свободе, о том, что и есть Гор. Пусть другие делают это, если хотят. Я не буду. Я живу здесь.

Пусть мужчины снова возьмут в руки весла. Пусть спускают на воду низкопалубные быстрые корабли!

Я взял еще один кусок мяса из деревянной миски, снова полюбовавшись на одеяло, тяжелое и теплое. Спать мне еще не хотелось.

Затем я услышал всхлипывания и вскочил.

По ту сторону решетки стоял Продикус, стражник-великан. Я уже испытал на себе его силу: однажды он поднял меня над полом с пугающей легкостью. Я знал, что с такой же легкостью он может переломать мне руки и ноги, если захочет.

— Отойди в глубину камеры, раб, — приказал Продикус.

Я подчинился.

Он вел обнаженную девушку, запустив руки в волосы и наклонив ее голову к своему левому бедру. Она плакала. Ее маленькие руки были скованы за спиной наручниками для рабов. С ошейника свисал ключ, подвешенный на проволоке. Я догадался, что это ключ от наручников. Там же болтался хлыст.

Девушку я узнал сразу.

Продикус выбрал из связки ключ от моей камеры и открыл дверь. Широко распахнул ее и вошел, грубо бросив рабыню на колени передо мной.

— Она твоя на ночь, — сказал он. — Не убивай ее и не ломай ей кости.

— Понимаю, — ответил я.

Повернувшись ко мне спиной, Продикус покинул камеру, снова запер ее и исчез в глубине коридора. Девушка взглянула на меня с ужасом.

— Пожалуйста, не делай мне больно, господин, — проговорила она.

Я, признаться, удивился ее обращению, а затем вспомнил: мне отдали ее на ночь. Я мог владеть ею этой ночью!

— Встань, Лола, — сказал я.

На четвереньках рабыня отползала от меня, пока не оказалась у решетки.

Я приблизился к ней. Тогда Лола поднялась, прижавшись спиной к железным прутьям. Она боялась смотреть мне в глаза и отворачивала лицо.

— Мне жаль, что я так часто обижала тебя, господин, — прошептала девушка.

Мне припомнились многие примеры ее жестокости: удары хлыста, которыми она удостаивала меня, тычки ее маленьких кулаков, пинки, ее постоянное желание унизить меня. Лучше всего я запомнил, как она разлила вино и приговорила меня к двадцати ударам «змеей». Леди Джина милостиво сократила их количество до пяти. Двадцать ударов могли стоить мне жизни!

Меня раздражало, что Лола не смотрит мне в глаза. Неожиданно для самого себя я сжал ее рот пальцами, вдавив щеки между зубов, и, причиняя ей боль, повернул голову рабыни так, чтобы видеть ее лицо. Однажды на моих глазах стражник сделал так же с Телой, когда та не сразу обратила на него внимание. Против этого приема любая женщина бессильна. Испытав его на себе, она сразу же подчиняется. Удерживая Лолу таким образом, я заставил ее посмотреть на меня. Рабыня испугалась еще сильнее. Но внезапно я понял по ее глазам, что она сама хочет, чтобы с ней обходились жестоко. Впервые в жизни я подчинил женщину, как грубый мужчина, ее хозяин. Это чувство я запомнил навсегда. Но тогда я отпустил ее.

— Почему ты разлила вино и обвинила в этом меня? — спросил я.

— Это была шутка, — прошептала Лола.

— Не лги мне!

— Я ненавидела тебя, — ответила она.

— Ты и теперь ненавидишь?

— О нет, господин, — торопливо сказала рабыня, — теперь я люблю тебя и хочу угодить тебе. Пожалуйста, будь добр со мной.

Я улыбнулся. Вряд ли Лола когда-нибудь предполагала, что однажды окажется в моей камере.

— Почему именно двадцать ударов «змеей»? Ты хотела убить меня? — спросил я.

— Ты сильный, — ответила девушка, слегка нагнув голову вниз. — Ты выдержал бы двадцать ударов.

— Неужели ты ненавидела меня так сильно?

— Да, господин, — проговорила Лола и поспешно добавила: — Но это в прошлом. Теперь я люблю тебя. Пожалуйста, будь добр со мной, господин.

— Давай я освобожу тебя от этого хлыста, — сказал я и потянулся, чтобы отвязать орудие пытки с ее шеи.

Рабыня подняла голову, прижавшись к решетке. Ее чудные обнаженные плечи вжались в стальные прутья.

— Ты собираешься применить его? — спросила Лола.

— Я не слышал, как ты сказала «господин», — ответил я.

— Господин, — поспешно произнесла она.

Отвязав хлыст, я вернулся к скамье и сел, после чего посмотрел на девушку, стоящую у решетки.

— Подойди и встань на колени, рабыня.

Лола подчинилась.

— Я буду выпорота, господин? — спросила она.

— Молчи.

— Слушаюсь, господин.

Я смотрел на девушку и ощущал противоречивые чувства. Лола — одна из красивейших женщин, каких я когда-либо видел. Сейчас она стоит передо мной на коленях, испуганная и покорная, обнаженная и закованная в наручники. Эта красавица в моей власти, и я могу сделать с ней все, что сочту нужным. Да, она причинила мне много боли и обижала меня. Но, как ни странно, несчастья и унижения, испытанные мною по ее вине, не главенствовали в моем сознании. Мне представилась возможность выместить обиды на ее красивой коже. Но это не занимало меня. И уж точно не казалось мне самым важным и захватывающим в данной ситуации.

Я смотрел на красивую женщину, стоящую на коленях, закованную в наручники. Рабыня должна повиноваться — эта мысль буквально опьяняла меня.

— Господин… — проговорила Лола.

— Да?

— Меня не кормили с утра. Можно я поем?

Я взял кусок мяса из миски и протянул ей.

— Спасибо, господин.

Аккуратно повернув голову, Лола взяла кусок зубами. Какое-то время я кормил ее с рук. Она зависела от меня в еде и питье.

Я с трудом понимал происходящее. Раньше мне не верилось, что мужчина может испытывать подобные чувства.

Затем я поставил миску на пол, и Лола, опустив голову, буквально погрузилась в ее содержимое. Я смотрел на рабыню и понимал: она в моей власти. В эти часы она принадлежит мне.

Я боролся с невероятным всплеском силы и наслаждения и знал, что на самом деле борюсь со своим мужским началом, борюсь против могущества и страсти, славы и радости. Потому что я — землянин. Но прежде чем мне удалось искренне осудить и подавить свои желания, я осознал, что значит быть мужчиной по закону природы. Я познал вкус господства.

Но вновь и вновь мне приходилось вспоминать, что я землянин и что моя мужская природа должна быть подавлена. Испытывая жажду, я не должен пить. Голодая, я не должен есть. Нельзя доверять себе. Следует безоговорочно верить другим — слабакам, не умеющим быть сильными, чья безопасность состоит в обескровливании более опасных зверей. Рабам выгодно, чтобы короли не предъявляли претензий на трон.

Затем меня охватило раскаяние и чувство вины. Как я только осмелился так думать? Природа ошибается! Человек не должен подчиняться законам царства зверей!

Почему, собственно, мне следует удовлетворять свои потребности? Разве у меня есть право на них? Мужчины должны уподобиться растениям, а не хищным животным.

Но кто прикажет льву стать цветком? Несомненно, только цветок. Кто прикажет мужчине не быть мужчиной? Несомненно, растение, которое боится шагов тяжелой лапы, уверенной поступи воина.

Я засмеялся — внутри меня бушевали немыслимые противоречия. Несомненно, я, человек с Земли, хорошо знаю, как следует жить. Меня научили этому, и если, существуя по принципу самоотречения, я стал несчастлив и жалок, какое это имеет значение в общем устройстве мира? Что я понимал о самом себе? Откуда во мне это чувство собственной значимости? Разве лев или мужчина важнее насекомого или цветка? И если растений больше, чем львов, не правильнее ли сделаться цветами? Львам будет непросто притворяться растениями, но пусть они стараются получше. А самое главное — пусть цветы даже не догадываются, что среди них прячется лев. Это может их расстроить, и тогда поникнут их нежные лепестки.

Прогонять горианские мысли из своей головы с каждым разом оказывалось все труднее. Когда я рассмеялся, девушка перестала есть и задрожала. Но через какое-то время она успокоилась и продолжила трапезу.

— Вот! — сказал я, раскрошив в ее миску остаток хлеба и перемешав его с овощами и мясом.

— Спасибо, господин, — поблагодарила Лола, снова опустила голову и продолжила есть.

Я улыбнулся. Красивая рабыня, закованная в наручники, сильно проголодалась.

Я смеялся от души. Мне казалось абсурдным, что я, пусть на мгновение, позволил себе неподобающие мысли. Разве я не землянин, способный покорить самого себя?

А зачем мне следует покорять себя? Огорченный и смущенный, я запретил себе думать об этом.

«Но кто же действительно сильнее? — спросил я себя. — Тот, кто продолжает пускать себе кровь, дабы угодить другим, или тот, кто отказывается делать это?»

Чтобы отогнать эту мысль, мне пришлось помотать головой.

Девушка подняла взгляд. Миска была пуста. Я поставил ее на маленькую полку.

— Спасибо за пищу, господин, — проговорила рабыня. Я нежно вытер ей рот прядью ее же волос. К моему удивлению, Лола осторожно взяла мою руку зубами, лизнула и поцеловала ее. Затем она откинула голову.

— Ты ведь не собираешься бить меня, правда, господин?

— Помолчи, — приказал я.

— Слушаюсь, господин.

Я взглянул на Лолу и с трудом заставил себя вспомнить, что она, несмотря на ошейник, все-таки личность. Я увидел между ее грудей маленький ключ на проволоке. Без сомнения, это ключ от наручников. Мне следует освободить ее. И все-таки, должен признаться, разглядывая ее, я испытывал наслаждение, поскольку знал, что она в моей власти.

Я понимал, конечно, что не могу позволить себе воспользоваться своей властью, несмотря на то что она женщина и рабыня, а я — мужчина и ее господин. Это господство предопределено природой, но мне, землянину, надлежит игнорировать его. Современные общественные взгляды моей планеты отрицают преимущества и привилегии сильного пола. Еще совсем недавно мужчинам даже не дозволялось вспоминать, что они — животные. Теперь, после символического разрешения признавать свое животное начало, им отказано в праве определять, животными какого пола они являются. Мне стало любопытно, возможны ли вообще принципы общественного поведения, которые не искажали бы истинного положения вещей. Могли бы такие принципы когда-нибудь возникнуть в горниле истории?

— Там, у стены, есть ведерко с водой. Сходи попей, а вернувшись, встань передо мной так, как стоишь сейчас, — велел я.

— Слушаюсь, господин, — ответила Лола и отправилась в угол комнаты, где опустилась на колени перед наполненным деревянным ведерком, скрепленным железными обручами.

Рабыня пила, опустив голову. Тем временем я поставил чашу с вином на полку. Девушка не обратила на мои действия ни малейшего внимания. Ей и в голову не пришло, что ее угостят вином. Для рабыни в наручниках вполне достаточно воды из ведерка. Впрочем, я не заставлял ее ползти к ведру на животе.

Очистив стол, я вернулся к скамейке и сел. Через мгновение девушка уже стояла передо мной на коленях.

— Спасибо, господин.

Я встал и обошел вокруг нее. Наверное, мне не следовало этого делать, но Лола выглядела невероятно красиво. Я с наслаждением созерцал ее во всей красе. Рабыня стояла на коленях очень прямо, немного напряженно, отклонившись на пятки, с расставленными коленями.

Как чудесно, должно быть, обладать такой рабыней, думал я.

И опять мне пришлось напоминать себе, что она — личность, живой человек. Было что-то неуловимое в ее дыхании и позе, чего я тогда не мог разгадать. От Лолы исходил некий возбуждающий запах, легко ощущаемый в горианском воздухе, даже в тюрьме. Я, землянин, не понимал этих знаков, поскольку никогда не замечал их в земных женщинах. Как я теперь понимаю, Лола старалась держаться спокойно и контролировать себя, но тело выдавало ее. Наивный дурачок с Земли, я не мог увидеть очевидного — у моих ног находилась возбужденная страстью рабыня.

Я взял ее за плечи вполне доброжелательно и не понимал, почему она дрожит.

— Господин… — умоляюще проговорила Лола.

Я знал, что должен освободить ее. Именно потому, что эта девушка причинила мне много неприятностей.

Приподняв Лолу над полом, я удивился, поскольку не представлял, что так легко могу держать ее на руках. Думаю, она то лее не представляла этого.

— Господин, — шептала рабыня, — пожалуйста… Менее нежно, чем следовало бы, я бросил ее животом на стол. Лола напряглась и лежала очень тихо. Закинув ее волосы вперед, я повернул ошейник на ней так, чтобы проволока с ключом оказалась под рукой. Открутил проволоку и положил ее вместе с ключом рядом с головой девушки. Потом поправил на ней ошейник.

Крохотным ключом в два поворота я открыл наручники и снял их с ее рук. Ключ с проволокой и наручниками бросил на скамью.

— Теперь мои руки свободны, так что я могу угодить тебе как следует, — прошептала Лола.

Она лежала передо мной вниз лицом, протянув руки вдоль тела ладонями кверху. Руки девушки особенно чувствительны и эротичны. Я подавил желание провести легонько пальцем по ее левой ладони, начертив букву «кеф». Именно эта буква используется для клеймения рабынь.

Лола лежала неподвижно. Это раздражало меня. Разве я не освободил ее от наручников? Теперь я понимаю, что она просто ожидала следующего приказа.

Рабыня чуть слышно застонала. Она выглядела невероятно возбуждающе, и я с трудом напоминал себе, что должен обращаться с ней так, как будто ее принадлежность к слабому полу — случайна и не важна.

— Что угодно господину?.. — пробормотала Лола. Внезапно на мгновение я увидел ее такой, какой она и была, — нагой рабыней в ошейнике, принесшей мне столько несчастий. Теперь эта рабыня лежала передо мной, и я мог делать с ней все, что захочу.

Почувствовав во мне перемену, Лола напряглась. Мои руки сжимали край столешницы.

— Не бей меня кнутом, господин, — умоляла Лола. — Позволь мне угодить тебе. Если не угожу, тогда избей.

— Ты торгуешься? — спросил я.

— Нет, господин, — закричала она. — Нет, господин! Прости меня, господин! Пожалуйста, прости меня!

— Помолчи.

— Слушаюсь, господин.

Я наслаждался — Лола находилась в моей власти. Все настойчивее мне приходилось напоминать себе, что с этой девушкой не следует обращаться по суровым законам природы, диктующим подчинение и принуждение к порядку. Неужели эта бедняжка на самом деле думала, что я, землянин, буду обращаться с ней как с рабыней? Безусловно, Лола должна понимать: ей нечего опасаться. Ведь я буду обходиться с ней с уважением и почтением.

Но взглянув на нее еще раз, я почувствовал прилив гнева. Эта маленькая сучка хотела, чтобы я получил двадцать ударов «змеей»!

Приподняв стол за край, я сбросил рабыню на пол. Стол отлетел на другую сторону камеры.

Лола лежала в соломе у моих ног. Я почувствовал, как ее губы целуют мои ноги. Мне никогда и не мечталось подчинить женщину такой красоты. Я бросил взгляд вниз. Рабыня опустила голову.

— Лола старается угодить господину, — сказала она и заплакала.

Испытав в этот момент волну силы, мощи и возбуждения, прошедшую по всему телу, я откинул голову и рассмеялся. Девушка не поднимала глаз и дрожала. Думаю, ей приходилось слышать подобный смех раньше.

Меня охватили непостижимые и невыразимо прекрасные чувства. Я взирал на Лолу сверху вниз, она находилась у моих ног. И я понял тогда со всей ясностью и силой, перед которыми меркли все аргументы и теории: таков естественный порядок вещей.

Смеясь, я присел над рабыней и, запустив руку ей в волосы, поднял ее голову. Она закрыла глаза. На лице Лолы, к моему изумлению, был восторг.

— Да, господин, — проговорила она, — да!

Я приготовился опрокинуть ее на солому и камни и поступить с ней, как должно поступать с женщиной и рабыней. А потом вспомнил, что я — землянин. Отпустил ее волосы и отбросил от себя. Закричав от неудовлетворенности и отчаяния, я сжал кулаки. Лола встала на колени, прямо на камни, и посмотрела на меня испуганно.

— Господин?

Я впился ногтями себе в ладони и стиснул зубы. Не говоря ни слова, Лола подползла ко мне вплотную. Протянула руку, чтобы коснуться меня.

— Господин…

— Не трогай меня! — проговорил я.

Лола быстро отдернула руку.

— Слушаюсь, господин.

Я отвернулся от нее.

— Мне не удалось угодить тебе? — с мольбой в голосе спросила девушка.

— Молчи!

— Слушаюсь, господин, — прошептала Лола.

Большими шагами я отошел к другой стене клетки, подальше от нее. Опустив руки и голову, прижался к стене, я боролся с собой.

— Господин? — позвала рабыня.

— Молчи! — закричал я.

— Слушаюсь, господин.

Со стоном я стукнул кулаками по камням. Я должен обуздать себя! Я должен победить себя! Я должен отрицать, калечить и подавлять свои импульсы, свою кровь и мужское начало! Я должен стать врагом самому себе! Я должен сделать себя собственной жертвой…

— Можно я подам тебе вина, господин? — спросила девушка.

Я уже более-менее контролировал себя, правда, дышал еще слишком глубоко, почти судорожно. Не дожидаясь разрешения, Лола подошла к полке, куда я поставил чашу с темным дешевым вином для рабов. Затем, держа чашу, рабыня грациозно опустилась передо мной на колени. Глядя на меня, она тряхнула головой, отбрасывая волосы назад. Тонкий стальной ошейник красиво смотрелся на ее шее. Придерживая чашу двумя руками, Лола прижала ее к своему животу ниже пупка. Я не отрываясь смотрел на край чаши, врезавшийся в ее тело.

Затем рабыня подняла чашу перед собой и нежно, повернув голову, коснулась ее губами. После чего, опустив голову, протянула руки и предложила мне эту старую чашу с отбитыми краями.

— Господин желает вина?

Я принял вино. Рабыня смотрела на меня и дрожала. Я отпил немного, держа чашу двумя руками, но через секунду опустил ее и посмотрел на Лолу.

— Вино и Лола твои, господин, — сказала она.

Я знал, что она говорит правду. Поднес чашу к губам и снова начал пить. Потом поставил чашу с остатками вина на стол. Я пил, как подобает хозяину перед коленопреклоненной рабыней.

— Ты пробовал вино дома Андроникаса, — произнесла она, — теперь попробуй вино Лолы.

И тут я впервые осознал, что рабыня, находящаяся передо мной, сексуально возбуждена. До сих пор я не воспринимал ее потребностей, хотя они явно выставлялись напоказ. Мой разум отказывался принимать их во внимание, даже умоляющий аромат ее тела не трогал меня. А если я и замечал эти робкие сигналы, то упорно боролся с желанием отозваться на них.

Я был туп и эмоционально глух. Одно дело — понимать, что происходит с рабыней, и по собственному выбору удовлетворить или не удовлетворить девушку, воспользовавшись ее возбуждением. И совсем другое дело — даже не поинтересоваться, что происходит в ее хорошенькой головке. Мое невежество в подобных вещах объяснимо несколькими обстоятельствами. Во-первых, я землянин и, соответственно, не имею привычки честно смотреть на женщин и понимать их. Большинство землян, к несчастью, не обращают на женщин внимания. Зачастую они не знают по-настоящему даже собственных жен. В противном случае было бы гораздо меньше разводов. Интересным парадоксом в данном случае являются отношения между горианским хозяином и рабыней. Мужчины склонны проявлять огромный интерес к тому, чем владеют, и обычно остаются вполне довольны своей собственностью. Женщины, которыми они владеют, не являются исключением из этого правила. Рабыня желанна и ценима своим хозяином, поскольку принадлежит к числу его сокровищ. Горианский хозяин — заинтересованный собственник, поэтому он внимателен и любопытен. Он хочет знать ее мысли, ее эмоции и чувства, вникая в самые лирические детали. Беседа с очаровательной рабыней — одно из многих удовольствий, доступных хозяину. Невольнице почти невозможно утаить от него свои мысли и чувства.

Большинство рабынь необычайно отзывчивы и привязаны к своим хозяевам и глубоко любят их той невероятной любовью, которая может встречаться только у порабощенной женщины. Но я был бы недобросовестным, если бы не упомянул, что даже самая живая и энергичная рабыня, с удовольствием беседующая со своим господином, хорошо знает: в любой момент ее могут лишить одежды и посадить на цепь. Ею владеют как вещью. Многие рабыни к тому же содержатся у грубых, холодных мужчин, которые презирают их. Эти девушки тоже вынуждены повиноваться и выполнять все требования своих хозяев.

— Я твоя, господин, — проговорила Лола.

Нет, до сих пор я не понимал ее потребностей. Я смотрел на нее, но не видел. Теперь же, отбросив умозрительные теории и обобщения, я разглядел эту девушку. У моих ног находилось живое воплощение страсти и вожделения. На моем месте испугался бы любой землянин.

Я сжал кулаки.

— Господин… — простонала Лола.

Я даже предполагать не мог, что женщина может иметь чувства такой глубины и отчаяния. Моя предыдущая жизнь на Земле не познакомила меня со сложными и глубокими потребностями женщин. Это, мне кажется, вторая причина, по которой я до сих пор не был внимателен к Лоле.

Я пришел в бешенство. Очевидно, мое образование в данной области преднамеренно оставляли неполным. На Земле, я уверен, много специалистов, знакомых с истинным положением вещей. По какой-то причине они расчетливо замалчивали правду, избегали выставлять ее на всеобщее обозрение. В науке есть много неисследованного. Но, безусловно, не все нуждается в изучении одинаково, особенно если некстати опубликованные неосторожные изыскания могут погубить чью-то карьеру. Насколько проще быть объективным в изучении составных частей атома, чем нас самих!

Я снова посмотрел на девушку. Бесспорно, никогда мне не доводилось видеть такого сильного желания в девушках Земли. И уж конечно, я никогда не видел такую девушку обнаженной у моих ног, на соломе в горианском подземелье. Мне стало интересно, так ли сильно отличаются девушки Гора от девушек Земли? Горианки казались сексуальными, женственными и полными жизни, в то время как многие из земных женщин выглядели подавленными, робкими, сдержанными, непроницаемыми, смущенными и стыдливыми, боящимися своей половой принадлежности.

В чем суть псевдомаскулинизации многих женщин Земли, проявившейся в одежде и поведении? Неужели в истерической попытке отрицания своей сексуальности? Чего боятся женщины Земли? Того, что полное признание своих глубочайших сексуальных потребностей поставит их на колени к ногам хозяина.

Лола посмотрела на меня глазами, полными слез. Рабство, внезапно подумал я, освобождает женственность в женщине. Я не предполагал, что свободные горианские женщины могли бы дойти до такой степени откровенности, уязвимости и возбуждения, какие возможны у рабынь. Должно быть, основное различие проходит не между горианской и земной женщиной, а между свободной гражданкой и рабыней.

Работорговцы нередко доставляли земных женщин на Гор в качестве рабынь. Безусловно, они бы не делали этого, если бы рабыни с Земли плохо продавались. И конечно, они бы не продавались так хорошо, если бы из них не получались хорошие рабыни. Не одна земная девушка, считавшая себя фригидной и сексуально пассивной, обнаруживала, к собственному ужасу, что закованная в ошейник, нагая, она становится горячей, податливой игрушкой в руках своего хозяина. Девушка с Земли открывала свою сексуальность на планете Гор, или кнут хозяина помогал ей сделать это.

— Господину понравилось вино? — спросила Лола.

— Я еще не закончил, — ответил я. Чаша стояла передо мной на столе.

— Да, господин, — проговорила она.

Я вспомнил, как только что пил из чаши, которую она мне предложила. Я пил, как настоящий хозяин, у ног которого лежала рабыня! В моем теле оживала первобытная сила. Мне следовало бы стыдиться ее, но я не смог заставить себя и сомневался: неужели недостойно чувствовать себя сильным и могущественным? Почему? Почему мужчине нельзя чувствовать себя мужчиной? Возможно, это не так уж плохо. Кому придет в голову оспорить это, кроме тех, конечно, кто мужчинами не являются?

— Господин хочет, чтобы я подала еще вина? — опять спросила Лола.

— Пока нет, — ответил я.

— Хорошо, господин. — Рабыня почтительно опустила голову.

Я понял: она ждет, что я возьму ее за руки, брошу спиной на солому и начну подчинять своему безжалостному диктату, иногда нежно, иногда грубо, но всегда непреклонно. Так, как хозяин ведет себя со своей жалкой рабыней.

На моих глазах выступили слезы. Я хотел Лолу и все-таки знал, что не должен трогать ее. Я — землянин и обязан это помнить. А она — беспомощная девушка, но при этом — личность.

Лола подняла взгляд.

— Попробуй меня, — просто сказала она.

И тут я осознал, к своему разочарованию, что имеется и другая причина, по которой я не готов исполнить ее желание: мой страх. Тот, кто не может распознать женских потребностей, не должен думать, что смог бы удовлетворить их. Когда девушка предлагает себя в качестве рабыни, она просит тем самым покорить ее.

Лола — рабыня у моих ног. Не из-за этого ли я стремлюсь надеть на нее собственный ошейник?

Тот, кто испытывает страх, не может удовлетворить женщину и вынужден притворяться, будто не понимает ее желаний. Если понадобится, он может мягко пожурить или унизить ее, чтобы она стыдилась своих побуждений. Только так, чтобы она не заметила его немощи. Женщину обманом вынуждают отречься от своих потребностей, и мужчине, к его облегчению, не надо придумывать способ выкрутиться. Такие хитрости, впрочем, редко бывают удачными. Когда желания не могут быть исполнены физиологически, отсутствие счастья, конфликт и чувство вины — как для мужчин, так и для женщин — становятся неизбежными. Тот, кто боится быть хозяином, сомневается в своих способностях, силе, мощи, воле и решительности, останется глух к мольбам даже самой несчастной из рабынь. Как можно ожидать, что мужчина удовлетворит женщину, когда он боится удовлетворить себя самого? Не может быть по-настоящему счастлив тот, кто не владел рабыней. Не может быть счастлива женщина, которая не принадлежала хозяину.

Но если передо мной вдруг мелькала перспектива удовлетворения своих желаний, перспектива радости и невероятной силы, заряжающая и стимулирующая идея господства, откликающаяся на глубинные потребности очаровательной женщины, я быстро выбрасывал эти пугающие видения из головы. Я боялся глубоко заглянуть в себя.

Был ли я достаточно силен, чтобы принять то, что мог бы там увидеть? Не безопаснее ли прятаться в пещере лжи, чем встать на скалу правды, обозревая мир?

Когда человек стоит на солнечном свету и чувствует ветер реальности, каким промозглым и постыдным представляется ему убежище фальши, какой глупой кажется боязнь дневного света и свежего воздуха!

Но я, землянин, воспитанный мифами, быстро осмеял идею страха перед мужским началом. Я хорошо знал, что представляет собой мое мужское начало. Знал также, насколько должен соответствовать ему. Я понимал, что должен быть мягким, заботливым, похожим на женщину и слушаться каждого женского каприза, иначе меня назовут животным. Теперь я сознаю, что эти познания не учитывали сигналов природы, сформированных суровой эволюцией, ссылок на генетические задатки, заложенные в нас во времена, когда на лугах слышалась крадущаяся поступь саблезубых тигров, а на холмах раздавался рев мастодонтов. Мифы, на которых я был воспитан, не рассказывали о мрачных песнях и криках охотников, они не повествовали о бивачных кострах и ножах из голубого кремня, о мясе, приготовленном пленными женщинами с ремнями на шеях. Некая реальность не была обозначена в формулах, которые мне преподавались. Один пункт оказался пропущен в определениях того, что называется словом «мужчина».

— Я преклоняю колени перед моим господином и жду, когда он возьмет меня силой, — сказала Лола.

Я завыл от отчаяния и разочарования. Лола испуганно посмотрела на меня, не в состоянии понять, что терзает ее господина на одну ночь. Мне хотелось схватить ее и бросить спиной на солому, выплеснуть на нее свою ярость и радость, бессознательно удовлетворяя свои права над ней. Права, данные мне от природы! Сжать в руках ее горячую плоть, заставить ее извиваться от моих прикосновений и кричать о своей покорности… Но я знал, что я — землянин, а она — личность. Внезапно и злобно я набросился на нее и ударил по спине тыльной стороной левой ладони. Лола упала вперед. Я поразился тому, что сделал. Но все произошло так быстро, что я едва осознал, что происходит.

Я пришел в ярость не из-за нее, а из-за себя. Лола не виновата. Она просто обнаженная, возбужденная, красивая, закованная в ошейник рабыня у моих ног. Нет ее вины ни в том, что она брошена ко мне, ни в том, что ее переполняют желания. Однако рабыня стала очевидной причиной моих сомнений и страданий. Именно поэтому я и ударил ее.

Это было глупо и бессмысленно. Девушка упала на солому, и кровь показалась у ее красивого рта. Я ожидал, что она посмотрит на меня со страхом и упреком. Вместо этого Лола опустила голову и быстро поползла к моим ногам. Легла животом на солому передо мной, приподнявшись на локтях, и опустила голову прямо у моих ног. Я почувствовал, как ее мягкие полные губы целуют мои ступни. В голосе девушки появились удивление и радость.

— Да, господин. Спасибо, господин. Я прошу прощения, что не угодила тебе, — проговорила она.

Тогда я понял, что бедняжка приняла мой удар за знак господства над ней, за яркое свидетельство моего старшинства. Ее поцелуи были проявлением благодарности.

— Достаточно, — сказал я.

— Хорошо, господин, — ответила Лола, оставаясь лежать у моих ног. Она только отвернула голову в сторону и положила правую щеку на мою ногу.

Рабыня подлежит наказанию. Ее можно ударить по какой-либо причине или без причины. Обычно у хозяина есть повод, каким бы незначительным он ни был. Это напоминает рабыне, что она — рабыня.

Я взглянул на Лолу. Она посмотрела на меня, потом, повернув голову и поднявшись на локтях, снова поцеловала мои ноги. Затем откатилась на солому и улеглась на спину, разглядывая меня счастливым взором.

— Не бей меня больше, господин, — попросила она, — я буду покорной, послушной и любящей.

Лола смотрела на меня, улыбаясь, подняв при этом левое колено и раскинув руки вдоль тела.

— Возьми меня, господин. Используй меня для своего удовольствия.

— Ты умоляешь об этом? — Не знаю, почему я задал именно этот вопрос.

— Да, господин, — улыбнулась Лола, — я умоляю об этом.

— Почему тебя поместили ко мне сегодня?

— Для наказания, — ответила рабыня и снова улыбнулась. — Я жду своего наказания, господин.

Внезапно я испугался, почувствовал себя виноватым и смущенным, ослабел, покраснел и запнулся. Я ударил бедняжку. Конечно, она не ожидала, что я проявлю силу и распущу руки, как сделал бы горианский хозяин. Я-то землянин! Кроме того, Лола вряд ли догадывалась, что она — личность.

— Прости… я ударил тебя, — заикаясь проговорил я. — Это было нехорошо… Я рассердился не на тебя, а на себя и поступил как скотина. Мне очень жаль.

Лола посмотрела на меня испуганно. Она не понимала, какие силы двигали мной. Да и как горианская девушка в ошейнике, в которой сильные мужчины давно развили женские свойства, могла меня понять? Разве эта рабыня знала, что я из-за своих страхов попытался сделать из нее мужчину? Сама мысль об этом ей бы и в голову не пришла. На Земле каждый пол, повинуясь своим страхам, пытается защитить себя от другого пола, для чего отрицает очевидную взаимодополняемость природы, совмещение разнообразных склонностей и задатков. Но невозможно сложить мозаику, подбирая куски одной конфигурации.

В замешательстве Лола встала на колени и опустила голову к соломе, словно пыталась стать меньше.

— Не будь жесток, господин, — умоляла она. — Если я не угодила тебе, просто побей меня кнутом. Я не понимаю тебя, не понимаю, чего ты хочешь. Я просто несчастная рабыня! Пожалуйста, не мучай меня таким хитрым способом. Если я не угодила тебе, умоляю просто подвергнуть меня честному наказанию плетью.

— Что ты говоришь? — пробормотал я.

Лола застонала.

— Пожалуйста, не подвергай меня этим мучениям, господин. Лола просто бедная рабыня. Привяжи ее и высеки плетью. Тогда она, возможно, поймет, как лучше угодить тебе.

— Я не хочу мучить тебя, — объяснил я. — Напротив, я стараюсь быть добрым.

Она застонала еще громче.

— Посмотри на меня, — велел я.

— Да, господин…

— Мне жаль, что я ударил тебя. Мне очень жаль.

— Но Лола просто рабыня. Рабыни предназначены для ударов и оскорблений.

— Мне жаль, — повторил я.

— Жаль? — переспросила Лола.

— Да, — ответил я. — Мне действительно жаль.

Лола содрогнулась и умоляюще произнесла:

— Привяжи меня и выпори!

— Послушай! — Я быстро пошел за вином, которое оставил на столе, взял его и присел около дрожащей девушки. Поднес чашу к ее губам.

Содрогаясь, она выпила.

— Видишь, ты дала мне вино, а теперь я дал вино тебе, — объяснил я.

— Да, господин, — дрожа, сказала Лола.

Теперь я лучше понимаю ее тревогу, чем в тот момент.

Мои эмоциональные противоречия и неудовлетворенность, мои противоречивые мотивации, выражающиеся в непоследовательном поведении, напугали ее. Лола была горианской девушкой, жизненный опыт не подготовил ее к пониманию мужчины, приученного отвергать свою природу и мучить, калечить себя в наказание за импульсы, желания и чувства, естественные, как циркуляция крови и движение молекул через мембраны клетки. Она могла понять, что такое стыд, досада человека, который не смог быть честным. Но ей оказалось незнакомо патологически воспитанное чувство вины, а также привитые невротические тревоги, используемые в качестве контролирующих устройств.

Теперь я понимаю: Лола наверняка боялась, что оказалась в обществе сумасшедшего, для которого ее красота, ранимость и беспомощность ничего не значили. Который не мог понять, что она — женщина и рабыня, который игнорировал ее желания и оказался глух к ее потребностям. Который не понимал, что с ней делать и как с ней обращаться. Девушка оказалась в обществе непредсказуемого и иррационального типа. Этот как бы мужчина своим поведением даже отдаленно не напоминал мужчину настоящего. Не стоит удивляться, что она была напугана. Безусловно, Лола подозревала, что если я и не сумасшедший, то, по крайней мере, глупец. Кто, как не глупец, откажется пить, если его мучит жажда, или откажется есть, если голоден?

Но я не был ни глупцом, ни сумасшедшим. Я был мужчиной с Земли.

— Прости меня, — умоляюще сказал я девушке.

Лола вздрогнула и пролила немного вина, взглянув на меня с ужасом. Я не ударил ее.

— Ты закончила? — спросил я.

Она кивнула испуганно.

— Там немного осталось. Допей.

Я держал чашу, пока девушка со страхом допивала вино.

Поставив чашу на стол, я вернулся к ней и присел рядом. Лола боялась встретиться со мной взглядом.

— Пожалуйста, прости меня, — взмолился я.

Она вздрогнула.

— Прости меня, — повторил я с раздражением.

— Я прощаю тебя, господин, — быстро ответила рабыня.

— Это не приказ, — сказал я. — Было бы лучше, если бы ты сама, по своей воле, по своему желанию простила меня.

— Хорошо, господин, — прошептала Лола, — я прощаю тебя по своей воле, по своему желанию.

— Спасибо, — ответил я.

— Не делай мне больно, господин, — попросила она, отказываясь встретиться со мной взглядом.

— Посмотри на меня, — велел я.

— Пожалуйста, не мучай меня, господин.

— Посмотри на меня, — еще раз попросил я.

— Да, господин.

Лола подняла голову и посмотрела мне в глаза. Я поразился. Она была основательно испугана.

Я взглянул на ее изящный стальной ошейник. Должно быть, мой взгляд моментально стал тяжелым или заблестел. Девушка содрогнулась. Но я уже контролировал себя.

— Не называй меня господином, — ласково сказал я.

— Да, господин.

— Не зови меня господином, — повторил я.

— Я — рабыня, — заплакала Лола.

Неуважение, проявленное рабом, могло караться смертью.

— Не зови меня господином, — настаивал я.

— Да, господин. — Она всхлипнула. — Я хочу сказать — да.

— Зови меня — Джейсон.

Лола отвела глаза вниз.

— Джейсон, — прошептала она. — Пожалуйста, не убивай меня, господин!

— Не понимаю, о чем ты, — признался я.

— Ты пренебрег моей красотой, — заплакала девушка. — Ты отказался взять меня силой. Ты заставил меня показать тебе мое неуважение. Теперь ты не наказываешь меня жестоко за то, что я недостаточно красива, за то, что я не отдалась тебе, как презренная рабыня, за то, что показала тебе неуважение. Разве ты не бросишь теперь меня к своим ногам и не начнешь пинать и избивать безжалостно?

— Конечно нет, — ответил я.

Лола отпрянула назад.

— Дому Андроникаса не понравится, если ты убьешь меня. Я их собственность, — проговорила она.

— Я не намереваюсь убивать тебя, — ответил я.

Рабыня с облегчением вздохнула.

— Что ты собираешься сделать со мной в таком случае? — спросила она.

— Ничего, — сказал я.

— Мне трудно в это поверить, господин, — проговорила Лола.

Я пожал плечами.

— В какую игру ты играешь со мной? — спросила она. — Для какого жестокого наказания ты готовишь меня?

— Ни для какого.

— Я знаю, что ты не с планеты Гор. Все ли мужчины твоего мира такие, как ты?

— Большинство, я полагаю.

— В каком ужасе перед ними, должно быть, живут их рабыни!

— Большинство мужчин в моем мире не имеют рабынь, — объяснил я. — Наши женщины, почти все, содержатся свободно.

— Вне зависимости от их желания? — недоверчиво спросила Лола.

— Конечно, в данном случае их желания не играют роли.

— Это называется свободой?

— Да, — ответил я. — Мне так кажется.

— Но некоторые мужчины должны порабощать женщин, — возразила она.

Я кивнул. Мне было известно о подобных случаях. Существуют мужчины, способные устанавливать собственные законы.

— Но большинство мужчин в твоем мире не имеют рабынь? — уточнила Лола.

— Конечно нет.

— У тебя были рабыни?

— Нет.

— Ни одной?

— Ни одной, — ответил я.

— Ты такой, как все на твоей планете?

— Думаю, да.

— Если это правда, — Лола сузила глаза, — то откуда ты знаешь, как внушить женщине ужас?

— Если я нечаянно испугал тебя, мне очень жаль. У меня не было такого намерения, — объяснил я.

— Я нагая и в ошейнике, я в твоей власти. Ты и вправду хочешь, чтобы я поверила, будто ты не хочешь меня наказать?

— Я не обижу тебя. Ты в безопасности. Не бойся.

— О, как ты мучаешь меня! — закричала рабыня, содрогаясь. — Почему ты не сделаешь то, что задумал, и не покончишь с этим? Неужели я была так жестока с тобой, что ты находишь возможным подвергать меня этой агонии?

Я не знал, как разубедить ее.

— Существует ли какой-то жестокий каприз, который ты намереваешься исполнить? Какое-то унизительное и разрушительное действо, которое ты хочешь устроить для своего удовольствия?

— Не бойся. — Я тщетно пытался успокоить ее.

— Мучитель. — Лола зарыдала. — Мучитель!

— Не бойся, — опять повторил я.

Она закрыла лицо руками и громко заплакала.

— Как жестоки и коварны мужчины твоего мира, — всхлипывала Лола. — Как просты и незамысловаты требования мужчин с Гора по сравнению с этим! Почему ты не мог просто заставить меня служить тебе?

— У меня нет намерения причинить тебе зло.

Всхлипывая, Лола подползла к скамейке, где я оставил хлыст. Зубами взяла его со скамьи и приблизилась ко мне. Я вынул орудие пытки из ее маленьких белых зубов.

— Побей меня, — жалобно попросила она.

Я отбросил кнут.

— Нет.

Дрожа всем телом, Лола улеглась у моих ног, не зная, что будет с ней дальше. Не говоря ни слова, я подошел к темному одеялу, которое лежало на соломе. Оно было тяжелое, сделанное из оленьей шерсти. Я расстелил одеяло на соломе и сделал приглашающий жест рукой.

— Ложись, — сказал я ласково.

Лола вползла на одеяло и легла на спину. Ее тело казалось очень белым на темном одеяле. Легко, кончиками пальцев она потрогала ошейник, после чего взглянула на меня.

— Теперь начинается?

Я стоял и смотрел на ее маленькое дрожащее тело, готовое к любому наказанию, какое бы я ни выбрал. Потом присел рядом с ней, и ее испуганные глаза встретились с моими.

— Пожалуйста, будь добр с Лолой, господин, — прошептала девушка. — Лола просто бедная рабыня.

Я осторожно взял свободную часть одеяла и набросил на нее, укрывая.

— Уже поздно. Ты, должно быть, устала, засыпай, — сказал я.

Лола недоверчиво и испуганно глядела на меня.

— Ты не собираешься овладеть мной? — спросила она.

— Конечно нет, — ответил я. — Отдохни, прелестная Лола.

Потом я подумал, что не должен был называть ее «прелестная Лола». То, что она прелестна и беспомощна, должно быть проигнорировано мною. Такие вещи могут мешать искусственным истолкованиям бесполого понятия «личность».

Каким глупым сейчас мне кажется мое поведение!

— Ты собираешься разделить со мной одеяло? — спросила Лола.

— Нет, — ответил я.

— Но у меня есть клеймо, и я ношу ошейник, — сказала она.

— Отдыхай, спи, Лола, — произнес я, прошел в дальний угол клетки и присел, прижавшись спиной к стене. — Засыпай, — нежно сказал я, обращаясь к девушке.

Она смотрела на меня, натянув одеяло до шеи.

— Ты не свяжешь и не закуешь меня?

— Нет, — ответил я.

Лола лежала тихо. Я добавил:

— Ты в безопасности.

— Да, господин. Господин… — вдруг позвала она меня.

— Что? — отозвался я.

— Я — рабыня.

— Я знаю это.

— Ты не собираешься обращаться со мной как подобает?

— Конечно нет. Я человек с Земли, — объяснил я. Неужели она на самом деле думала, что я стал бы обращаться с ней как с рабыней просто потому, что она ей была?

Лола промолчала. Я велел ей:

— Засыпай.

— Да, господин.

Я откинулся к стене, сидя на соломе. Девушка лежала очень тихо. Долгое время мы не разговаривали. Потом, спустя почти час, я услышал ее стон и увидел, как она вертится под одеялом.

— Господин… — услышал я ее умоляющий голос. — Господин…

Я подошел к ней. В полутьме она откинула темное одеяло до бедер и полусидела-полулежала на куске одеяла. Взглянув на меня, Лола попыталась вытянуть свои маленькие руки, чтобы схватить меня за шею.

— Господин… — молила она. — Пожалуйста, господин!

Ее маленькое округлое тело красиво смотрелось в полутьме клетки. Грудь Лолы выглядела изумительно. Я заметил чудный изгиб ее живота, плавно перетекающий в пышные бедра.

— Что с тобой? — спросил я.

Я держал Лолу за руки.

— Пожалуйста, возьми меня, господин. Пожалуйста, побудь со мной как с рабыней!

Я посмотрел на ее маленькое тело и на стальной ошейник на горле.

— Нет, — ответил я.

Лола перестала тянуться ко мне, и я отпустил ее запястья. Затем поднялся на ноги и некоторое время стоял, рассматривая ее. А она дрожала, стоя на коленях на одеяле.

— Я землянин, — сказал я ей.

— Да, господин, — ответила Лола, опустив голову.

Я был сердит и испуган. Мое сердце колотилось.

— Тебе нечего бояться меня, — продолжал я.

— Да, господин.

Без сомнения, Лола должна знать, что ей нечего бояться того, кто будет обращаться с ней уважительно. Почему же тогда она, простая рабыня, внушала мне такой ужас? Я думаю, это происходило оттого, что я боялся. Она могла разбудить во мне нечто гордое и дикое, такое, что не поддается притворству, нечто давно забытое и мощное, что было воспитано в пещерах и на охоте.

Рассматривая коленопреклоненную рабыню, я на мгновение испытал спокойствие силы. Затем вспомнил, что не должен быть мужчиной, поскольку мужественность запрещена, подлежит унижению и высмеивается.

Нельзя быть мужчиной! Следует быть личностью. Львы должны быть пойманы в капкан и кастрированы. Пусть истекают кровью! Среди цветов им нет места. Пусть львы поймут, что их задача — катать тележки с овцами. Они будут вознаграждены за это одобрительным блеянием.

Но на секунду взглянув на девушку, я почувствовал прилив чего-то темного и могучего, непреодолимого и сильного, чего-то, что сказало мне: красавицы вроде этой — полная и безусловная собственность мужчин.

Но и в тот раз я выбросил эти мысли из головы.

— Я не понимаю тебя, — сердито проговорил я.

Лола не подняла головы.

— Я обращался с тобой с добротой и вежливостью. А ты продолжаешь вести себя как рабыня.

— Я и есть рабыня, господин, — ответила она.

— Я не знаю, чего ты хочешь. Мне следовало бы привязать тебя к решетке, чтобы урты тобой полакомились?

— Пожалуйста, не делай этого, господин, — проговорила Лола.

— Это шутка, — ответил я, ужаснувшись тому, что она приняла мою угрозу всерьез.

— Я думала, ты так и сделаешь, — мягко сказала девушка.

— Кстати, о шутках. Какую великолепную шутку мы сыграли сегодня над нашими тюремщиками!

— Что, господин? — не поняла она.

— Они поместили тебя ко мне, чтобы я мог издеваться над тобой, а я все-таки не сделал этого. Я обошелся с тобой мягко и вежливо, с добротой и уважением.

— Да, господин, — отреагировала Лола. — Великолепная шутка.

— Очевидно, у тебя проблемы со сном. Я тоже не хочу спать. Если желаешь, мы можем поговорить, — предложил я.

Она опустила голову и молчала.

— Хотела бы ты, чтобы я рассказал тебе о женщинах моего мира, которые прекрасны и свободны? — спросил я.

— Они счастливы? — задала она вопрос.

— Нет… Но и мужчины тоже несчастливы, — торопливо добавил я.

— Без сомнения, некоторые мужчины и женщины твоего мира должны быть счастливы.

— Некоторые, я полагаю, — ответил я. — Я хочу надеяться, что это так.

Я не видел большого смысла рассказывать ей в деталях о всеобщем страдании моего мира, мелочности и неудовлетворенности его жителей. Если судить о цивилизации по уровню радости и удовлетворенности ее населения, большинство цивилизаций Земли следует считать неудачными. Интересно отметить, с большим уважением рассматриваются цивилизации, оказавшиеся просто катастрофичными в плане обыкновенного человеческого счастья.

— Ты в безопасности, — сказал я Лоле. — Я не унижу тебя, обращаясь с тобой как с женщиной.

— Разве это унизительно, когда с тобой обращаются как с женщиной? — не поняла она.

— Предполагается, что унизительно.

— О! — не поверила рабыня.

— С ними следует обращаться как с мужчинами, — объяснил я. — Иначе они чувствуют себя оскорбленными.

— Понимаю, — сказала Лола задумчиво.

— Стало быть, это правда.

— Но я — женщина, — произнесла она.

— То, что ты думаешь об этом, не имеет значения, — ответил я.

— Понимаю.

Я замолчал.

— Мне бы показалось оскорбительным, если бы ко мне относились как к мужчине.

— Зря, — возразил ей я.

— О! — отреагировала Лола. — Но разве мужчины и женщины не разные?

— Статистически, конечно, между ними существует глубокая и очевидная разница, психологическая и физическая. Но можно найти некоторых мужчин, которые очень женственны, и некоторых женщин, весьма мужеподобных. Таким образом, существование женственных мужчин и мужеподобных женщин доказывает, что на самом деле мужчины и женщины одинаковы.

— Не понимаю, — призналась Лола.

— Я сам этого не понимаю, — усмехнулся я.

— Если можно найти мужчину, который похож на женщину, и женщину, которая похожа на мужчину, разве это не предполагает, что мужчины и женщины различаются?

Я промолчал.

— Если бы можно было найти урта, который был бы как слин, — продолжала она, — и слина, который был бы как урт, разве это показывало бы, что урты и слины — одно и то же?

— Конечно нет. Это было бы абсурдно, — заявил я.

— В чем разница? — задала она вопрос.

— Я не знаю. Должна быть какая-то, — ответил я.

— О! — Она продолжила: — Разве женственный мужчина и мужеподобная женщина, из-за того что они сравнительно редко встречаются на свете, не только не скрывают очевидной разницы между мужчинами и женщинами, но, наоборот, благодаря своей относительной уникальности более ярко подчеркивают разницу между ними? Я почувствовал растущее раздражение.

— Контрасты со временем будут уменьшаться, — сказал я. — В моем мире теперь образование направлено на маскулинизацию женщин и феминизацию мужчин. Женщины должны стать мужчинами, а мужчины должны стараться быть похожими на женщин. Вот ключ к счастью.

— Но женщины и мужчины разные. — Она выглядела уставшей и раздосадованной.

— Они должны вести себя так, словно между ними нет разницы, — объяснил я.

— Но что же тогда произойдет с их природой?

Я пожал плечами.

— Их природа не имеет значения. Пусть головы формируются при помощи досок. Пусть ноги стягиваются тесной тканью…

— Но не придет ли время воплей? — спросила Лола. — Время ярости, время поднять нож?

— Не знаю. — Я пожал плечами. — Будем надеяться, что не придет.

Я не знал, что неудовлетворенность приводит к агрессии и деструктивности. И вовсе не выглядит невероятным предположение, что неудовлетворенность моего мира, особенно мужской его части, может вызвать безумие термоядерной войны. Вытесняя агрессивность, ее, вероятно, направят на внешнего врага. И когда-нибудь курок будет спущен. Прискорбно, если последним прибежищем для мужчин, желающим доказать себе, что они мужчины, станет кровавая бойня современного технологического конфликта. Тем не менее я знал мужчин, жаждущих этого безумия, — оно разрушило бы стены их тюрьмы. При этом, скорее всего, сами они погибнут… Но может, хотя бы перед лицом смерти эти мужчины смогли бы вернуть себе мужество, от которого они прежде отказались? Мужское начало нельзя отрицать вечно. Чудовище будет освобождено или уничтожит нас.

— Должна ли я понимать, — спросила Лола, — что земляне не бросают женщин к своим ногам?

— Именно так, — ответил я. — С женщинами обходятся весьма почтительно. С ними обращаются как с равными.

— Бедные мужчины, бедные женщины, — проговорила Лола.

— Я не понимаю тебя, — удивился я.

— Ты бы сделал любовницу-рабыню своей ровней?

— Конечно.

— Тогда ты обманул бы ее надежды переполниться чувствами. Ты помешал бы ей исполнить то, что заложено в самых глубинах ее природы.

Я молчал.

— Если ты не будешь мужчиной, как сможет она стать женщиной?

— Ты считаешь, что женщина — рабыня? — с презрением спросил я.

— Я была в руках сильных мужчин и отвечу — да!

Я был ошеломлен.

— Ты ошибаешься! — закричал я. — Ты ошибаешься!

Я ужасно испугался тогда, что если то, что она сказала, — правда, то внутри меня может быть хозяин. Но если женщина опустится передо мной на колени и попросит надеть на нее ошейник, разве я не испугаюсь замкнуть ее прелестное горло жесткой хваткой железа? Разве не стану я бояться овладеть ею, принять могущественную ответственность господства? Была ли у меня сила и крепость, смелость быть хозяином? Не боялся ли я, что окажусь неспособным контролировать, укрощать и покорять такое сложное, прекрасное животное?

Нет, я наверняка, краснея и пугаясь, поторопился бы поднять ее на ноги, пытаясь смутить и пристыдить за то, что проявила свою чувственную природу. Мне пришлось бы подстрекать ее быть мужчиной. Если бы она была мужчиной, то я мог бы со спокойной совестью оставить женщину в ней неудовлетворенной.

— А ты глупый, — сказала она.

Меня разозлило это, но я напомнил себе, что я — человек с Земли и женщины могут злить и оскорблять меня, сколько им угодно, с полной безнаказанностью. Если бы им не разрешали этого делать, как бы они смогли уважать нас?

— Я не удивляюсь, что женщины равны таким мужчинам, как ты, — заявила она. — Мне кажется, Джейсон, что ты, весьма вероятно, равен женщине.

Я молчал.

— Ты — презренный раб, — сказала она.

— Тебе бы понравилось быть равной с мужчинами, — сказал я ей.

— Женщины мечтают не о равенстве, а о хозяевах, — ответила она.

Я сердито сел спиной к стене.

— Унизительно носить ошейник в этой камере, — заключила она и легла на одеяло, повернувшись ко мне спиной.

Она не подумала закрыть свое прелестное тело. Каждый дерзкий, соблазнительный изгиб ее тела был выставлен передо мной презрительно, насмешливо. Это было оскорбление рабыни, наносимое слабому рабу, которого она не боялась.

Мои кулаки сжались. Волна гнева накрыла меня. Я представил, как подскакиваю к Лоле, резко бросаю ее на спину и начинаю хлестать по щекам ладонью и затем безжалостно насилую ее, напоминая, что она всего лишь рабыня, брошенная мне на ночь…

Но я не сделал этого. Я контролировал себя.

Я ведь пытался поладить с ней по-хорошему!

Мой взгляд остановился на хлысте, лежащем на скамье. Я представил, как использую этот хлыст на ее красивом теле, пока она не запросит пощады. Лола поняла бы только пинки или удары хлыста. Это те аргументы, которые могут убедить женщину. Мне не удалось найти с ней общий язык, несмотря на то что я был внимателен и вежлив и обращался с ней благородно и с уважением. Я обращался с ней как с равной, а в ответ получил насмешку и презрение!

Я почти ничего не понял из того, что произошло. Она высмеяла меня, а я обращался с ней как с товарищем, пытался увидеть в ней личность.

— Ты собираешься бить меня хлыстом? — спросила она.

— Конечно нет, — ответил я.

— Я так и думала, — сказала она и, перевернувшись, легла на спину, уставившись в потолок.

Увидев ошейник у нее на горле, я снова сел у стены и, встревоженный, задумался. Лола не поняла, что такое джентльмен. Она привыкла только к дикарям с Гора. Я был слишком хорош для нее.

— Ты не кажешься благодарной, — сердито сказал я.

— За что я должна быть благодарной?

— Тебя отправили ко мне для наказания, — ответил я. — А я не наказал тебя.

— Как умны были мои хозяева, — с горечью проговорила она. — Должно быть, я сильно не угодила им.

— Я не понимаю!

— Я наказана самым жестоким образом.

— Я не понимаю, — повторил я. — Я не наказывал тебя.

Внезапно, удивляя меня, Лола перекатилась на живот и ударила маленькими кулачками по одеялу. Она начала истерически плакать. Я не мог понять ее.

— Что случилось?

Она вскочила с одеяла и с жалобным видом, всхлипывая и рыдая, подбежала к решетке. Прижалась к ней своим прелестным телом и, вытянув руки сквозь прутья клетки, закричала в пустой коридор:

— Хозяева! Хозяева! Выпустите меня! Пожалуйста, выпустите меня!

При этом Лола ударяла по решетке своими крошечными, красивыми руками.

— Выпустите меня! — умоляла она. — Пожалуйста, выпустите меня, хозяева!

Затем сломленная, рыдающая Лола опустилась на колени к решетке, склонив голову, держась за прутья руками.

— Выпустите меня отсюда, хозяева! — плакала она. — Пожалуйста, выпустите меня отсюда, мои хозяева!

Но никто не ответил на ее крики. Лола стояла на коленях у решетки, опустив голову, и шептала:

— Выпустите меня. Пожалуйста, выпустите меня, хозяева…

— Я не понимаю тебя, — сказал я.

Она продолжала плакать.

— Я не понимаю, — повторил я, — я не наказывал тебя.

— Ты знаешь, в чем было мое наказание? — плача, спросила она.

— Нет.

— Оно было в том, что меня поместили с тобой, — ответила она и опустила голову.

Я вернулся туда, где до этого сидел, и опустился на солому. Она, всхлипывая, осталась у решетки. Там же, позже, Лола заснула. Я прислонился к стене, испытывая гнев. Заснуть не удалось.