Гений: дорогу бомбили?

Глава 20

20.

Эпилог

Не притормозив на трассе, я не остановился и в чемпионате. Занял итоговое третье место в Союзе чисто за счёт стабильности, опередив многих, побеждавших на отдельных этапах, но сходивших на других или не набиравших очков.

Ереванскую трассу закрыли, предписав к началу следующих соревнований обнести её ветрозащитными щитами, что сделало строительство непомерно дорогим даже руками закавказских комсомольцев, но отступать поздно. Лену хоронили в закрытом гробу. Оператору, сидевшему в будке, сравнительно повезло, отделался переломами. Разумеется, на телевидение и в центральную прессу не просочилось ни единого слова правдивой информации, советский автоспорт — самый безопасный в мире.

Девятое место в Кубке Дружбы, где против нас каталась дюжина гонщиков на примерно таких же «союзах», доказало мне окончательно — завязывай ты с этим делом. Я оставил Формулу в качестве пилота, но свалить из неё окончательно не дали. «Есть мнение, что советская команда в следующем сезоне должна принять участие в гонках при участии соперников из капиталистических стран». Мнение было озвучено даже не в Госкомспорте, в в ЦК. «Партия вам доверяет решение особо ответственной задачи…»

Я стал начальником советской команды в классе Формула-3, плюс 500 к окладу в ЦКБ, что недурно, в качестве ложки дёгтя получив невыполнимое задание откатать открытый чемпионат ФРГ и не опозориться. Зима ушла на подготовку техники и выезды на места будущих сражений, удалось прокатиться по большой петле Нюрбургринга, специально возили с собой машины с дефорсированным движком, чтоб не раскрывать конкурентам наши возможности.

Я видел машины немцев, австрийцев, итальянцев, французов и англичан. Где-то из глубины сознания прорезался оптимизм. Мы как-то больше взращены на рассказах о чудо-болидах Формулы-1, дорогих как самолёт — что в приобретении, что в эксплуатации. Тем более машины, претендующие на победу, не продаются. «Феррари», «МакЛаррен», «Рено», «Форд» и прочие конюшни, индивидуально или в альянсе с кем-то, собирают уникальные тачки и ни с кем ими не делятся, причём тот же «Форд» запросто выставит несколько команд, сочетаясь с другими производителями. Небольшие по объёму моторы имеют от 8 до 12 цилиндров, турбонаддув, развивают мощность свыше тысячи лошадей, летают на авиационных скоростях, по прямой разгоняясь за три сотни. В Формуле-3 всё далеко не так. Несколько компаний штампуют автомобили на продажу желающим, не выставляя, как правило, собственные заводские команды. Характеристики машин близкие, успех гораздо больше зависит от собственного умения настроить и пилотировать. Что важно, в них стоят исключительно серийные 2-литровые атмосферники от обычных легковушек, форсированные до 170–190 лошадиных сил, с штатной 5-ступенчатой механической коробкой передач. Цена экземпляра обычно не превышает цену седана бизнес-класса, той же «Ауди-200».

Признаюсь, я как-то пропустил ликбез по устройству иностранных Формул-3, отчасти доверяя Раулю, отчасти ориентируясь скорее на Формулу-1. Теперь с затаённой радостью обнаружил, что мы вложили несравнимо больше усилий в «союзы», чем будущие соперники. Тойотовские моторы 2.0i для гонок уже в цеху Минского моторного завода снабжались очень особенными гильзами цилиндров из сверхпрочных сплавов, на серийные легковухи такие ставить не рентабельно. Головка дорабатывалась весьма кардинально, как и поршневая, коленвал — вообще произведение искусства, в итоге двигатели рвали штатную коробку как тузик грелку. Мы продолжали их комплектовать коробками передач от турбированных трёхлитровиков, эти выдерживали. То есть по энерговооружённости наши «союзы» превосходили всякие «ансоны», «рейнарды» и «шевроны» минимум на треть, а то и в полтора раза. Поскольку с кубика объёма снималась значительно меньшая мощность, чем в Формуле-1, надёжность силового агрегата «союза» получилась весьма приличной. Наконец, наши парни выросли на кольцевых трассах уровня минской Боровой, рассчитанной максимум на «эстонии» с жигулёвским мотором 1.3. И если там научились рассчитывать скорость входа в поворот, европейские трассы для Формулы-1 им не то чтобы семечки, но к хорошему привыкнуть проще, чем к плохому.

Сезон вывернул меня наизнанку… Когда при возвращении в Москву слышал, «есть мнение, что партия и правительство в следующем году доверят вам и открытый чемпионат Японии Формулы-3», едва промолчал, чтобы не послать родные партию и правительство на три буквы, и это не слова «дом» или «мир». Конечно, саботировать их приказы иногда полезно, но не публично и не демонстративно. Приближаясь к 40-летию, я хоть иногда демонстрировал сдержанность.

Но трудно было не дать выплеснуться эмоциям, когда в ноябре, выиграв Нюрбургринг вчистую в заключительной гонке, Рауль Сарап поднялся на высшую ступень пьедестала по итогам чемпионата, Напа — на третье место, пропустив к серебру ГДРовского парня Вольфганта Гессе на таком же «союзе»!

Скромняга Рауль дал интервью перед десятками телекамер, где произнёс по-английски и почти не растягивая слова:

— Мы приехали в Германию учить немцев делать скоростные машины и быстро на них ездить.

От такой наглости даже видавшие виды репортёры на миг потеряли дар речи, первым нашёлся француз:

— О-ла-ла! Ждём, месье Сарап, когда вы приедете в Италию учить местных правильно готовить спагетти и пиццу.

Выходка сошла с рук и Раулю, и мне, по должности ответственному за политико-воспитательную работу во вверенной команде, победа затмила неловкость. К Новому году перед телекамерами мелькала уже моя физиономия, Председатель Президиума Верховного Совета СССР за успехи в конструировании спортивных машин вручил мне Орден Ленина и Золотую Звезду Героя Социалистического Труда. Почётно и обидно одновременно, почётно — ясно отчего, а некоторая досада произросла из очевидного факта: у меня в активе переднеприводные «жигули», «рогнеды», «березины», «людмилы», «волги», я отметился в представительских «русланах» и пижонских внедорожниках «лейла», минивенах РАФ, не считая доброго десятка других машин, куда более полезных людям и народному хозяйству, чем углепластиковые рычащие игрушки. Валентина, услышав мою претензию, только рассмеялась: к сорока ты становишься брюзгой.

И положила ещё одну котлетку добавки к ужину.

Пролетел 1988, заканчивался 1989 год… Советские войска не вышли из Афганистана по уважительной причине: никогда туда не входили, эту глупость за нас сделало объединённое командование НАТО. Советский Союз не сотрясали забастовки. Не спорили публично Ельцин и Горбачёв, а даже если в чём-то расходились во мнениях, никому не интересно: слишком мелкие и малоизвестные фигуры. Не факт, что вообще знакомы между собой.

1990 год, точнее спортивный сезон 1990 года, для страны запомнился участием наших гонщиков сразу в нескольких открытых чемпионатах Формулы-3, а для нас с Валей ознаменовался совершенно иным: в своей возрастной группе Сергей Сергеич Брунов выиграл чемпионат Москвы по картингу. Александр Сергеевич выступил слабее, но у него всё впереди. Пушкин тоже не сразу стал великим.

Мариночка, радость моя, в автогонщицы не рвалась, за что ей премного благодарен. В 1994 году сразу после 8 марта повёз её в Минск, хоть сопротивлялась отчаянно — хотела отметить 16-летие с подружками, а я раньше времени не мог раскрыть причину поездки. Бурлящие гормоны переходного возраста мешали согласиться с отцовской волей, не проявив ершистость. В общем, если бы Валя не поддержала, запихивал бы её в «волгу» едва ли не в наручниках.

Убеждал:

— По нашим обычаям, день рождения актуален вплоть до ближайших выходных, сегодня лишь вторник. К субботе кое-что получишь, чем сразишь своих девиц наповал.

— Что получу?

А сама даже голову не повернула, уставившись в темноту за окном. Я стартовал около полуночи, чтоб, не торопясь, приехать в Чижовку на рассвете.

— Узнаешь примерно в 8 утра. Запасись терпением. Я хоть раз тебя обманывал?

— Не помню.

— Значит, случаев обмана не зарегистрировано. Сегодня тоже не разочарую.

С взрослением Мариночка всё больше внешне походила на родившую её маму, хрупкую блондинку, особенно когда начала красить волосы. Со мной и, тем более, с Валей — почти ничего общего. Ни в мать, ни в отца, ни в заезжего молодца, шутили общие знакомые, не посвящённые в тайну удочерения.

Я спокойно рулил, давно привычный к долгим ночным дорогам. Правда, теперь несколько однообразным и успокаивающе-расслабляющим, не нужно постоянно держаться в напряжении и в готовности обойти на скорости яму на асфальте. На периферии бывает всякое, а основные магистрали вполне. Их точно не бомбила авиация. Мариночка подняла воротник пальто, свернулась калачиком и уснула.

Разбудил её в сером свете утра около арки на входе. Протянул флягу с водой, ехавшую под капотом и согретую.

— Умойся. Сейчас сделаем то, зачем приехали, и пойдём завтракать.

Пока она с кислой миной полоскала лицо, достал из багажника две пары сапог — себе и ей. Дочь изумлённо взглянула на них, потом на ряды могил за забором.

— Папа! Куда ты меня привёз? На кладбище⁈

— На котором похоронен очень дорогой для нас обоих человек.

— Кто? Бабушка и дедушка живы, мамины похоронены не в Минске. Папа, что за спектакль?

— Я обещал ответ как приедем. Осталось несколько минут. Обувай сапоги, там может быть грязно.

Надо бы купить цветы… Но у входной арки тётки предлагали что-то страшное, возможно — украденное с других могил. В Москве не запасся, Мариночка бы увидела в багажнике, хранил интригу до конца.

Ничего. Сейчас её мама увидит то, что стоит больше миллиона алых роз. Дочку.

К утру подморозило, грязи не было, подошвы резиновых сапог скользили по инею на асфальте. Мог, конечно, заплатить мелкую мзду и проехать по центральной аллее, но не стал без крайней нужды, считаю недостойным пижонством рассекать на машине меж могильных холмиков и заставлять прыскать в стороны замотанных в чёрное старушек.

Правда, в этот утренний час мы первыми нарушили безлюдье погоста. Тишина. Лёгкий ветер в голых ветвях деревьев. Скрип под ногами. Далёкое «кар-р-р» вездесущих ворон.

— Папа! Не ночь, конечно, но жутковато.

Мариночка ступала очень близко ко мне, касаясь плечом, потом взяла под руку.

Я не навещал её маму лет пять. Поэтому не сразу узнал могилу, привычный памятник-парус исчез, его сменила широченная плита. Рядом с Мариной упокоились её родители, покинувшие грешный мир, судя по надписям, пару лет назад с интервалом в один день. Наверно, надгробие переделала сестра Марины.

Снял шапку. Опустился на колено. Дочь, ничего не понимая, тоже его преклонила.

— Папа! Кто они?

— Твои бабушка и дедушка. И твоя мама, умершая через несколько часов после твоего рождения. Она подарила тебе жизнь, пожертвовав своей. Валя тебя удочерила. Примерь. Это кольцо твоей мамы, мой ей подарок на свадьбу. Теперь понимаешь, почему тебя называли только Мариночкой, а не Мариной? Потому что Марина — это она.

У дочки задрожали губы. Потом брызнули слёзы. Кольцо с бриллиантом, а оно стоит дороже нашей «волги», чисто машинально нацепила на средний палец. Очевидно, в её душе бурлили десятки вопросов, но наружу вытекала только солёная влага. Больше около могилы не произнесли ни слова.

В машине сказала:

— Всё равно, моя мама — Валя. Хоть я и очень сильно впечатлена.

— Конечно, Валентина — твоя мама, потому что мама не только рожает, но и выращивает. У тебя две мамы. Одна, к сожалению, умерла ровно 16 лет назад. Совсем молодая.

— Да… Но почему не сказали мне раньше? Я давно не ребёнок. Познакомилась бы с бабушкой и дедушкой — при их жизни.

— В них и проблема. Точнее — в бабушке, бывшей моей тёще. Она меня на дух не переносила, не признавала. Валентину, когда мы сблизились через год после смерти Марины, возненавидела и сочла шлюхой. Пыталась отобрать тебя у нас. Пришлось разорвать отношения. Прости, в истории нашей семьи находятся и не очень приятные страницы.

— Но твои родители и Мария Борисовна…

— Конечно — в курсе. Сдержали обещание молчать. Муж Машки не осведомлён, чтоб не проболтался. Мои родители очень любили, уважали, ценили Марину. Сохранили её золото, это кольцо — далеко не единственный подарок тебе от первой мамы. Потом, когда успокоишься, расскажу подробно. В Москве покажу фотографии.

— На медальоне она — красивая…

— Ещё бы. Ты растёшь похожая на неё, не в отца слава богу. Марина была рекламным лицом «березины», лучшего автомобиля СССР 1970-х годов, мамину внешность знала вся Европа, да и другие страны тоже, где торговал «Автоэкспорт».

— Она работала моделью?

— Нет. Адвокатом. Адвокат же не обязан быть похожим на Бабу Ягу?

— Тогда я укрепляюсь в прежнем решении. После школы поступаю на юрфак МГУ.

— Сложно. Там та-акой конкурс!

— А у тебя та-акие связи в ЦК КПСС! — передразнила меня.

Больше не упрекала, что едва ли не силой затянул в Минск, стоически перенесла долгие разговоры с японцами, бережно погладила пальчиками выставочный экземпляр новой «короллы» для европейского рынка.

Я счёл себя в форме, не отдыхая, выдержать обратный перегон. В машине Мариночка вдруг сказала:

— Прости. Перед выездом вела себя как дура, не поверила тебе, что это важно. Папа! Я очень люблю тебя. Мама Марина меня родила, мама Валя помогала растить… а ты всегда со мной. Даже уезжающий в командировку!

Растрогался, честное слово. Ехал до Москвы сверхаккуратно, две ночи в пути — сложно и несколько рискованно, особенно если помнить, какая ценность сопит в две дырки рядом на пассажирском сиденье.

Добрались благополучно.

Позже был приём на Старом Арбате в Фонде Гагарина. Юрий Алексеевич давно оставил пост Генерального секретаря, заявив, что 10 лет — максимально допустимый срок на высшей ступени власти, дальше начинается бронзовение, овладевает чувство непогрешимости, самокритика улетучивается. В худшем случае удержание власти становится единственной целью и достигается любой ценой.

Возможно, в этом прав, хоть история знает случаи долгого и вполне успешного правления. Так или иначе, он, занявшись космосом и конкретно достижением Марса пилотируемым кораблём, не оставил полностью государственно-общественной деятельности, ограниченно вмешиваясь в процессы или лично, или через Фонд Гагарина.

Он радикально отличался от известного мне Юрия Алексеевича, с трудом переносившего бремя славы, одно время ударившегося в загул и едва не погибшего подшофе. В целом, тот был простым русским рубахой-парнем. Достаточно умным для лётчика-космонавта, но без разносторонности натуры, которую проявил Гагарин здешний, выбившись на вершину партийной вертикали.

Это два совершенно разных человека. Топтавший ногами Луну — наверняка попаданец из будущего, как и я.

В нашу первую и единственную встречу, когда пихнул Генсеку альбом с проспектом «березины», бросил ему слова об автомобилях производства Российской Федерации, вроде бы заметил отклик, хоть это неточно. РСФСР тоже имеет федеративное устройство, но слова «Российская Федерация» как отдельное государство характерны именно для постсоветской эпохи.

Он сделал вывод и смолчал? Или не обратил внимания, изменение выражения его лица — плод моего воображения. Я не вхож к Гагарину, а если меня сведут с ним неформально на каким-нибудь кремлёвском мероприятии, точно не намереваюсь выяснять про его возможное попаданчество. В психбольнице имени Кащенко слишком прочные стены, не хуже чем в Волгоградском следственном изоляторе.

Более того, он может счесть меня опасным для себя. Что, начнётся вражда? Играть против Гагарина, лучшего советского человека эпохи⁈ Вдобавок, несравнимо более могущественного. Не подписываюсь.

В этот раз причиной сбора стало будущее участие заводской команды «АЗЛК-Тойота» в чемпионате мира Формулы-1, впервые в истории СССР. Предварительные расходы затянули на многие десятки миллионов или даже больше сотни, часть суммы выделил Фонд Гагарина. То есть решение принял лично Юрий Алексеевич. И, естественно, имел право посмотреть на группу энтузиастов, лихо растративших сумму, равную годовому бюджету какой-нибудь маленькой банановой республики. Конечно, мы вернём эти деньги, если не все, то часть, за счёт надписей «Мишлен» на болидах и кепок «Кока-Кола», за право трансляции заезда в Тропарёво, но так или иначе — сумма изрядная. Вылетевшая в трубу в самом прямом смысле слова — в выхлопную.

Штаб-квартира фонда в Замоскворечье, сравнительно небольшая, имела всего один конференц-зал, тоже маленький. Мы, набившиеся в него, заполнили все места. Я как начальник команды, чиновники из ДОСААФ и Госкомспорта, без них ни туда, ни в Красную армию, гонщики, технари, врач команды с удивительно знакомым именем Валентина, чуть не забыл конструкторов ЦКБ Минавтопрома, словом, все основные причастные и несколько лишних, мы встали и дружно аплодировали, когда к нам вышел такой знакомый человек. Низкорослый, как большинство космонавтов, немного располневший на чиновной работе. Улыбающийся не в 32 зуба, как на снимках после первого полёта, но вполне позитивно.

— Садитесь, товарищи. Мне, право, неудобно.

А вот это — вряд ли. Ему не единожды рукоплескал Кремлёвский Дворец Съездов, Гагарин пережил легко. Значит, всего лишь пытается установить неформальную атмосферу. Зачёт.

Отчётно-выборного профсоюзного собрания Формулы-1 СССР не состоялось, встреча и впрямь получилась душевно-неофициальной, Юрий Алексеевич спрашивал о трудностях, какая ещё понадобится помощь. Мы охотно отвечали. Закруглились через час, снабжённые номерами телефонов — куда звонить и что говорить, если возникнут новые сложные проблемы, а так обязательно произойдёт. Пожелал успеха, такого как в дебютных стартах чемпионата ФРГ, а потом и чемпионата Европы в Формлуле-3. Конечно, в королевской Формуле всё будет иначе, жёстко, конкурентно, безжалостно.

По окончании повторилось «а вас, Штирлиц…», я сделал знак жене — обожди снаружи, сам последовал за секретаршей в кабинет главы фонда.

— Мы встречались? — Гагарин вторично протянул руку, хоть уже пожимал в начале общей встречи.

— Лет десять назад. На Красной площади. Я сунул вам проспект «березины».

— Точно! Именно вы…

— Её главный конструктор. А также «рогнеды», «людмилы», «лейлы», «руслана» и представительской «ЗИЛ-Чайки», на которой, думаю, вы и ездите.

— Удивительно похожей на 600-й «мерс» девяностых годов, — бросил он ключевые слова. — Значит, точно вы. О вашей конструкторской и спортивной биографии мне докладывали. Моя жена ездит на «березине». Кто ещё знает?

— Моя супруга, она тоже побывала в 2025 году. В Российской Федерации, оставшейся после краха СССР.

— Ох-х… Даже моя не в курсе… Сергей Борисович, не представляете, я впервые разговариваю о самом важном — с 1957 года!

— Когда вас занесло в Гагарина. Очуметь! Мне проще, я попал в себя самого, но молодого. Встретил живых родителей, старых друзей… И в 1974 году увидел совсем другой СССР. Не представляете, как благодарен вам за всё!

— Каждый из нас делал что мог. А ваша жена…

Вопрос повис в воздухе. Естественно, он опасался утечки информации, пусть даже на уровне досужих сплетен.

— Мы разбились с ней к чертям собачьим на ралли в Румынии, Валя ехала штурманом. И выскочили в московское лето 2025 года, где провели меньше суток, после чего хотелось единственного — снова разогнаться до предела и вписаться в столб, что мы и решили. Мы — там, дети остались в СССР… Оказались снова под Бухарестом. Да вы её видели, единственная женщина среди нас, врач команды Формула-1.

— Да, эффектная брюнетка. Что же, пусть держит рот на замке. Если могу быть чем-то полезен…

Мне захотелось его обнять, но удержался от панибратства.

— Вы и так более чем полезны — всему советскому народу, всему человечеству, простите за парадный стиль. И я тоже пытаюсь. На своём месте.

Вале, ожидавшей у «волги», сказал только: Гагарин интересовался эффектной брюнеткой в первом ряду.

— У него хороший вкус на женщин.

— У меня тоже хороший… я имел в виду только тебя!

Вовремя ввернул последнее, иначе рисковал получить зонтиком. Не только в автогонках нужна быстрая реакция.

Конец романа и цикла