Гений АвтоВАЗа

Глава 5

Штирлиц сказал бы: а это — провал

Правила автоспорта в СССР допускают самый разный набор соревнований в ходе многодневки. Больше всего у нас любят долгие автопробеги по дорогам общего пользования, порой до 10 тыс. км, включая ночные этапы. Скоростные участки, самые адреналиновые, по протяжённости невелики. Гонщики называют такие спецучастки «допами»,не знаю — почему. Организаторы могут включить в программу шоссейно-кольцевые гонки и фигурное вождение, а также, к примеру, стрельбу из малокалиберной винтовки. Лёжа на пузе, конечно, а не из движущегося авто. В любом случае выматывают нас до донышка, обратно возвращаемся не торопясь, приходим в себя.

В этот раз с соревнований приехали ближе к вечеру. Стоял август, было ещё тепло. В дороге не утерпел, когда проезжали городок с почтовым отделением, позвонил Оксане в приёмную: заеду, соскучился, но, возможно, с работы забрать не успею. Перед разговором, наверняка не слишком приятным, хотел элементарно привести себя в порядок, малость одичавший от жизни на колёсах. Подстригся, теперь шевелюра не под битлов как у Харрисона в «Эбби роуд», а скорее под Джо Дассена, с небольшими бакенбардами.

Был на подъёме. Взяли первое командное, я — третье в личном зачёте. Выполнил норматив кандидата в мастера спорта. С корочками КМСа и таким турнирным списком меня с радостью возьмёт любая команда СССР.

Если бы не её шашни с начальником, жизнь прекрасна. А эта бочка дёгтя испортит любую цистерну мёда.

Подъехал на Лесную. Вторник, не «папиков день», та же старушка сидела на скамейке. Отделил от вкуснях, предназначенных для чаепития с Оксаной, два кекса, переложил в отдельный пакетик.

— Доброго вечера, бабуля! Вот, начальник с поручением прислал. И вам от меня — гостинец!

— С чего бы это, милок?

— Да просто так. Вижу, вы хорошая женщина, понятливая. Разбираете где хорошо, а где… как обычно. Как-нибудь буду ждать начальника, посидим, о жизни расскажете.

Бабка раскрыла пакетик с кексами и улыбнулась. Одного зуба у неё не хватало.

— Конечно, милок. Никифоровна меня зовут.

— Я — Сергей. А он в прошлый четверг сам за рулём приезжал, без меня?

— Сам, охальник. Каждый четверг, хоть календарь проверяй.

— Ну, не мне его судить.

Неприятно, но особых эмоций больше не вызвало. За полторы недели на гонках привык к разочарованию. И зачем-то поехал сюда снова. Наверно — зря. Поковыряться в собственной, едва зарубцевавшейся ранке? Выплеснуть наболевшее? Нафиг надо было… Но нет, с упорством, достойным лучшего применения, взбежал на второй этаж.

Открыла, улыбается, бросилась на шею. Выглядит потрясающе — на сто процентов.

— Хочешь?

Понятно, что предлагает — секс без прелюдий. И какая-та часть натуры заорала внутри: да, да! Плевать на всё остальное. Хоть разочек! Последний!

Но перед глазами всплыл товарищ в чёрном костюме, увлекающий её в эту же квартиру, на эту же чрезвычайно удобную тахту, и желание удалось обуздать.

— Может, хоть чаю нальёшь? Я с дороги. Если честно, уставший до ужаса.

— Конечно!

Она суетилась на кухоньке, очень мило и со вкусом обставленной. Пухлый любовничек не пожалел инвестиций в гнёздышко для удовольствий. Когда я думал об этом, просто красная пелена застила картинку перед глазами. Несмотря на всю соблазнительность пейзажа.

Села напротив, близко, ножку перебросила на ножку, из-под халата призывно выглянула коленка.

— Ты переедешь ко мне?

— А к чему спешка?

— Времени на раскачку не осталось. Присмотрись, у меня пятнышки на лице. Наша прошлая встреча не прошла даром.

— Аллергия?

— Началась задержка и сразу токсикоз. Я беременна. У нас будет ребёнок.

А вот это — финиш. Карты на стол.

Я поднялся, отодвинул недопитую кружку.

— Спасибо за чай. Прощай.

— Услышав про ребёнка, ты…

— Поздравляю Льва Иосифовича с третьим наследником. Я к тебе не притронулся без предохранения, он — не знаю.

Она окаменела. Потом раскаменела и бросилась в атаку.

— Ты… Ты носил всё время в себе эти грязные подозрения и снова пришёл ко мне?

Её глаза потемнели от гнева и сузились. Красота осталась, но обаяние исчезло напрочь. В чём-то даже была страшна. В гневе, в обманутых иллюзиях.

— Я пришёл, потому что надеялся — ты расстанешься с ним, объяснишься со мной, и мы вместе пойдём по жизни рука об руку.

— Жуткая, гадкая, несправедливая клевета!

— Скажешь, он не бывает здесь?

— Откуда ты взял⁈

— Ведёт к дому, хозяйски обнимая за талию, уединяется с тобой на часок.

— Ты следил за мной?

— Бабушки рассказали. И бухгалтерия торга в курсе. И Роза Давыдовна, супруга твоего начальника, известная, кстати, стоматолог, тоже наверняка осведомлена, городок-то маленький. Или она ещё не знает?

— Шпионил… И молчал!

— Молчал, потому что дал тебе шанс. Сейчас он исчез. Совет да любовь с Львом Иосифовичем.

— Дурак… Какой же ты дурак… Не понимаешь, от чего отказался!

— Таким родился, таким помру.

Двинул уже к выходу, но Оксана проявила незавидное упорство.

— Это — твой ребёнок! Презерватив мог порваться или соскользнуть.

На 24-летнего аргумент бы подействовал. На меня — нет.

— Хочешь, узнаем в поликлинике срок беременности? Хотя зачем, и так всё понятно. Он больше, чем с нашей встречи. Не хочу быть с тобой жесток. Ты говорила о потерянных кошкиных жизнях, значит, пережила какие-то потрясения, сочувствую и понимаю. Почти полюбил тебя. Разочарован страшно. Из нас троих я потерял больше всех.

Вдруг дрогнет? Ничего подобного. Не призналась в сексе с начальником, скорее всего, из железного женского правила — никогда не колоться ни при каких обстоятельствах. Как в старом анекдоте, когда муж застаёт супругу в постели с любовником, та встаёт, накидывает халат и лениво замечает: надоело, сейчас опять начнутся какие-то глупые упрёки и необоснованные подозрения.

Вместо наивно ожидавшегося «чистосердечного раскаяния» Оксана рявкнула напоследок:

— Убирайся! Но учти: никто и никогда меня не бросал. Даром тебе не пройдёт.

Пока катил домой, чувствовал пустоту потери… и облегчение. Всё же треть века жил в постсоветской России. Это советскому времени соответствовали строки: любите, девушки, простых романтиков, отважных лётчиков и моряков. Хотя бы — гонщиков. Новой эпохе более подходили рассуждения: чтоб любить такие ноги, нужен белый «кадиллак» и толстый банковский счёт. Следовательно, не имеющий ни смокинга, ни фрака, ни «кадиллака», а на счету всего лишь чуть более тысячи рублей, слёзы, я не мог поверить в серьёзность происходящего. (Использованы неточные цитаты из песен В. Сюткина и А. Еромолина). Столь декоративные дивы уместны под руку с олигархами, Серёга Брунов знает свой шесток. Обломилось отведать сладенького, когда дива решила поразвлечься с более молодым, и спасибо на том.

На следующий день, в среду, нас чествовали: директор крепко жал руки каждому, включая штурманов и технарей команды, каждый получил премию в размере двойного оклада, я — дополнительную грамоту за рацухи с подвеской и смазкой распредвала. Всё это — в актовом зале под грохот торжественной музыки, в присутствии администрации. Для массовки в публике сидели девочки из бухгалтерии, в том числе та, симпатичная, с круглой мордашкой и острым язычком.

Неизбежный поход в бухгалтерию дал прекрасную возможность подкатить, тем самым смыть пренеприятный осадок… понятно от чего. Лучшее лекарство от женщины — другая женщина. Я сделал вид, будто чего-то не понял в квитанции на перечисление премии, уронил бумажку ей на стол и спросил: всё ли здесь правильно, проверьте, окажите любезность.

— Вам причитается 680 рублей премии за победу и 350 за рацпредложение, чемпион. Завтра будут у вас на сберкнижке. Что непонятно?

— Только одно! — я опустил голову к ней вплотную и шепнул: — Согласитесь ли отметить премию со мной?

Обернулась, расширила глазки. Не мисс Тольятти, оставленная на Лесной, но хорошенькая, личико мягкое, щёчки с ямочками, жгучая брюнетка с хитрым карим взглядом. Фигурку оценил только сзади и издали, когда бухгалтерши покидали актовый зал. Стройная, хоть не тростиночка, с выпуклостями где надо, ножки ровные, щиколотки тонкие, вполне-вполне.

Подмигнул, она кивнула. Написала на бумажке телефон и имя «Лиза». Иветта, Лизетта, Мюзетта и ещё кто-нибудь, вся жизнь моя вами согрета. Или что там пел Андрей Миронов в «Соломенной шляпке»?

Следующий день, четверг, что-то этим летом не люблю четверги, начался как обычные трудовые будни, а после обеда превратился в тихий кошмар. В пять, после смены, собрались в цеху на открытое комсомольское собрание, оно же товарищеский суд, на повестке дня лишь один вопрос: об аморальном поведении комсомольца Брунова. Повод — письмо из горкома на имя генерального, спущенное к нам с визой начальнику цеха «рассмотреть по существу дела сегодня же и доложить». Я успел метнуться к машине, прихватив сумку с дешёвым кассетником «Весна».

Парни были за меня, но тон задавал ответственный товарищ Коротченя из парткома завода с орденскими планками, ветеран внутренних войск МВД, которому давно пора на покой, но, как ему показалось, партия шепнула на ухо: ты нужен в рядах строителей коммунизма.

Если кратко, в бумаге горкома утверждалось: комсомолец Сергей Брунов вступил в аморальное внебрачное сожительство с гражданкой Оксаной Востриковой, совратил, обещал жениться, но обещания не сдержал и бросил её, узнав, что та забеременела. Поскольку по лимитам горпромторга ей предоставлена отдельная квартира и оплачены курсы делопроизводства, данная сотрудница исполкомовской структуры считается дорого обошедшимся кадром, выбывающем из общественно-полезной деятельности на время декрета из-за безответственного и распутного поведения Брунова.

— Что скажешь, комсомолец Брунов? — вопросил Коротченя, отчего-то перескочив сразу на «ты».

— Скажу. Летом прошлого года директор горпромторга Тольятти товарищ Лев Иосифович Гринберг пригласил упомянутую вами Оксану Вострикову из Москвы на место своего личного секретаря, выбил ей однокомнатную квартиру и посещал еженедельно по четвергам в 19−00, в тайне от законной супруги.

— Что ты себе, позволяешь, мальчишка! — взревел Коротченя. — Вздумал грязью облить уважаемого товарища и честную девушку?

Испугал ежа голой жопой… Я не моложе его, на самом деле. И повидал не только советскую эпоху, но и лихие девяностые, и последующие четверть века, когда для выживания требовалась большая зубастость, чем в этом аквариуме. Поэтому, не повышая голос, обратился к комсоргу цеха.

— Пётр Петрович! Товарищ Коротченя — не член нашей комсомольской организации и всего лишь лицо приглашённое. Попрошу обеспечить, чтоб он меня не прерывал и мне не тыкал, я с ним на брудершафт не пил и не намерен.

Наверно, зря так. Дедок начал наливаться красным, будто ему на макушке открутили пробку и начали заливать внутрь башки томатный сок.

— Да кем ты себя возомнил, щенок…

— Оскорбление прошу занести в протокол. Буду жаловаться. Копию протокола прошу предоставить после заседания.

Партиец замолк, но не от осаживания комсоргом, а потому, что просто растерялся. Сидел, открывал и закрывал рот, демонстрируя стальные протезы, спасибо — больше пока не встревал.

— Продолжайте, Сергей, — нехотя промямлил Пётр Петрович. Или просто Петька в обиходе, всего-то 26 лет, такой же как я инженер.

— Вострикова забеременела от Гринберга, познакомилась со мной прямо на улице около Дворца культуры и отдалась на первом и единственном свидании. Затем обвинила в отцовстве, хоть я принял самые надёжные меры для предотвращения беременности. Если уж лезете в мою личную жизнь, поясню: презерватив. Он не порвался и не соскочил.

— Гадость… Пошлятина… — прорезался дедок. — Да таких как ты, лагерную пыль, я пускал в расход без суда и следствия… Да и сейчас могу!

О, служил не просто во внутренних органах, а в ГУЛАГ НКВД. Если у меня что-то шевелилось вроде терпимости и уважения к сединам, как ветром сдуло. Припомню.

— Секретарь, занесите в протокол. Мне понадобится доказательство в милицию, угроза убийством — это статья.

— Серёжа, можешь писать заявления куда хочешь, — устало сказал начальник цеха. — Тут всё просто как три гвоздя. Или ты прямо сейчас заявляешь, что осознал ошибку, признаёшь отцовство и завтра подаёшь заявление в ЗАГС с гражданкой Востриковой, или мы заносим в протокол, что не желаем тебя видеть в нашем коллективе по моральным соображениям и ходатайствуем об увольнении с завода. Говори: ты — отец?

— Нет. И по советским законам это собрание не имеет права признать меня отцом. Только суд — если проживал с матерью ребёнка и вёл с ней общее хозяйство. Пацаны, подтвердите — жил как всегда, в заводском доме, каждый вечер все меня видели. И последнее время провёл на ралли-многодневке. Какое, к чёрту, сожительство?

Слесаря и инженеры одобрительно загудели. Мужики понимают, что такое бабья подстава.

Начальник цеха убедился — резолюция о моём увольнении голосованием не пройдёт, но не имел права отступиться.

— Тебе предложат по собственному желанию, откажешься — по статье. В любом случае сгорает бронь военкомата. Осенний призыв — и обувай сапоги. Выбирай!

Вот он, гроссмейстерский ход товарища Гринберга. Силён, Фишер. Просчитал, что чужого ребёнка не приму даже под расстрелом, решил удалить меня через армию. Прости, папик, не на того напал.

— Выбираю. Вы сейчас готовите незаконное решение, противоречащее Уставу партии, Уставу ВЛКСМ и КЗоТу. Давайте мне копию. Пойду искать правды — в суд, а там хоть до ЦК КПСС.

— И пойдёшь! На х… пойдёшь, пидарас, — вежливо подвёл черту ветеран.

Собрание распустили, не оформив протоколом вообще. Я получил на руки только «решение актива», подписанное начальником цеха, прятавшим глаза, а потом признавшимся — если пролечу мимо квартиры, жена убьёт. Вторая и последняя — Коротчени, никто больше эту гнусность не подмахнул.

Отстранённый от работы, я с утра осаждал кабинет генерального. Когда его секретарша прочитала моё заявление, нет, не об увольнении по собственному, а донос в ЦК, пулей рванула к нему в кабинет. Оттуда через минуту выперла двух замов и трёх начальников цехов, впустив меня одного.

— Смерти моей хотите? — спросил Поляков, снова на «вы». — Ветерана зачем обидел?

Ага. Ушлый дед успел настучать до моего прихода. Ну-ну.

Включил кассетник. Это потом как-нибудь придумают, что запись разговоров можно вести только с согласия и уведомления собеседника, в СССР было проще. Как раз лента стояла на том месте, когда посылал меня на три буквы и причислял к секс-меньшинствам.

Сунул вторую бумажку.

— Вот полная расшифровка аудиозаписи собрания. Матерные ругательства в общественном месте — это мелкое хулиганство, 15 суток административного ареста. Уже побывал у юриста. Потом, на основании протокола милиции, подам в суд — за оскорбление и угрозу убийством. Деда не посадят, конечно, но до конца жизни будет перечислять мне половину пенсии — за моральный ущерб. Кроме того, горком партии получит информацию, какого кадра содержит партком АвтоВАЗа. Ну, а в письме для ЦК всё разложено по существу.

— Вы не понимаете, какую снежную лавину спустите…

— Ничем не хочу помешать лично вам, Виктор Николаевич. Отношусь с максимальным уважением.

— Но если ваше заявление, да с документами, попадёт в ЦК накануне моего назначения в министерство…

— Так это не все документы. Ещё у меня записаны показания соседок Востриковой о визитах любовника, если дело дойдёт до суда — о клевете или восстановлении на работе, с радостью дадут их в суде официально. Не любят старушки «шалаву».

Генеральный вздохнул.

— Давайте так, Сергей Борисович. Раз вы не отправили заявления ни в ЦК, ни в милицию, ни в суд… Точно не отправили?

— Счёл своим долгом сначала прийти к вам. По-честному. Вы позавчера нам руки жали, для коллектива — как отец родной. Народ в трауре, что уходите от нас. Не верил, что не разберётесь по справедливости.

— Но заявление всё же заготовили… Понятно, скорее — для меня, а не для Москвы. Что вы хотите?

— Другой разговор. Ничего не хочу. Чтоб вообще ничего не было. Ответ в горком: сигнал проверен, информация об аморальном поведении не подтвердилась.

— Обгажу с ними отношения. А, плевать. Пусть преемник налаживает. Все? — требовательно надавил Поляков.

— Коротчения. Я не обидчив. Если прямо вчерашним числом оформить его на пенсию, максимум — сегодняшним, то забыли и проехали. Никакой милиции и судов, пусть живёт, сколько ему осталось. Для пользы завода.

— Шантажируешь?

— Ни в коей мере. Вношу рационализаторское предложение об изгнании мерзавца, бесплатно — без него на заводе будет чище. Я же не агрессор, не доносчик. Но на меня напали. Защищаю свои права, стараюсь, чтоб никто невинный не пострадал. Особенно вы. Разве неправильно?

Генеральный вызвал секретаршу, продиктовал ответ в горком. Обождал, пока та распечатает, подмахнул, приказал: зарегистрируй исходящим и отправь срочно.

Я хотел порвать своё заявление, но Поляков не позволил.

— Сегодня партхозактив в мэрии. Сначала первый увидит. Потом отзову Гринберга и покажу ему. Найду правильные слова, чтоб, когда узнает про ответ с завода, не залупался.

Вот что значит — рабоче-инженерная косточка! Всё понимает как надо и говорит прямо, хоть и грубо. Бриллиант, а не человек. Отдал ему и кассету, копия дома припасена.

В понедельник история аморалки Сергея Брунова получила неожиданное продолжение. Меня после обеда снова позвали в кабинет к генеральному. Я так и явился — в комбинезоне, только руки отмыл.

— Такое дело, Сергей. Партия умеет признавать ошибки, о твоём наказании и речи нет. Но первый секретарь недоволен, катит на меня: Виктор Николаевич, в этой истории горком выставлен в неприглядном свете как подавший ложный сигнал. Надо что-то решать, говорит.

— Что?

— Я пообещал, что переведу вас с завода, вообще уберу из Тольятти. Не прямо сейчас, а когда обоснуюсь в министерстве. Прорабатывается идея открытия ещё одной производственной линии на крупном машиностроительном предприятии, с выпуском новой линейки легковых автомашин. Возможно — переднеприводных. Так что вроде как реагирую на представление горкома о принятии мер, но фактически тяну за собой на повышение.

Тем самым из города убирается молодой конкурент возрастного папика. Тот же метод, что с военкоматом, но не так быстро и не столь болезненно для изгоняемого. Неужели Гринберг не понимает, что его «верная» пассия столь же легко прыгнет в машину другому молодому АвтоВАЗовцу? Весь завод, что ли, отсюда убрать? Глупо. Но меня больше сейчас волновали взаимоотношения с Поляковым.

— Вы оказываете протекцию инженеру, приготовившему на вас донос в ЦК?

— Но не отправил же! — он откинулся в кресле, переплетая пальцы на животе. — Это хорошо, когда человек умеет отстаивать свою правоту. Только на таких и можно опираться. У вас море инициативы, нестандартное мышление, техническая грамотность. Не блатной, без папы в ЦК или в каком-то промышленном министерстве, сам всего добился. Если давать дорогу молодым, то только таким! — подсластив пилюлю до приторности, опустил на землю: — Всё равно у вас в Тольятти нет квартиры, не считая барачной халупы.

Я поверил ему. Тем более, обещание выгнать Коротченю Поляков тоже сдержал. Пётр Петрович присутствовал, рассказывал. Их с Коротченей и председателем общезаводского парткома генеральный выдернул в понедельник на 8 утра, спросил про персональное дело Брунова, наглый тюремный дед хвастливо заявил, что «сделал развратника».

— Вот так сделал? — Виктор Николаевич включил запись на эпизоде с матерным эпитетом. — Брунов успел сходить к адвокату и подготовить документы — в милицию и в суд. Чтобы не допустить скандала, я вынужден его не наказать, а премировать. Гражданин Коротченя, вы уволены.

— Ещё чего! — взвился тот.

— Мне сотрудники нужны, чтоб решать проблемы, а не создавать. С уважением к вашим прошлым заслугам оставляю выбор. Могу по статье за грубое нарушение правил внутреннего распорядка и хамское отношение к молодому специалисту, с неизбежным представлением в партком об исключении из КПСС за порочащий партию проступок. Так, наверно, стоило бы. Или по собственному желанию, — он придвинул лист и ручку старому негодяю. — Дату сегодняшнюю. Сегодня будет приказ.

Дед умоляюще глянул на председателя парткома, но тот, уловив волну, только указал глазами на лист: пиши, не тяни время.

Злорадствовать, что приструнил тюремного вертухая, не собираюсь. И парней не ставил в известность о своих манёврах при Ватерлоо. Только уверил, что проблемы решены. Петя тоже не трепался лишнего.

С Лукьяновыми происшедшее не обсуждал, но Яшка, само собой, супруге про «собрание актива» растрещал, та мигом поделилась с пухлой подружкой. К среде я получил фидбэк от агентуры внутри горпромторга: Оксана ходит на работу, скрывая половину лица под широкими тёмными очками. Лев Иосифович с утра и до вечера нервный, злой, крутится как на углях, орёт по любому поводу и без.

Мне всё равно. Будет знать, как шпилить секретаршу, используя служебное положение. Раз Поляков выложил первому секретарю горкома неприглядную правду, в глазах партийного руководства города товарищ Гринберг предстал в весьма неприятном свете. Если ещё до Розы Давыдовны докатится пикантная весть о беременности любовницы мужа, устроит ему дома пыточную МОССАДа. Одно слово — терпила… Мораль сей басни: никаких амуров на рабочем месте!

А послевкусие горькое. И сильное.

Лизочка! Смывай неприятный осадок со страдающей мужской души. Хорошо, что она трудится далеко, пусть со мной на одном заводе, зато я над ней не начальник. В субботу сводил в тот же ресторан «Волга», во вторник погуляли, зашли в кафе-мороженное. Никакого «сразу в койку», конфетно-букетный этап неизбежен и необременителен, по-своему приятен. Лизетта простая, смешливая, общительная. Очень ладненькая внешне, спортивная, крепенькая и упругая, радует на глаз и обещает радость на ощупь.

Всё нормально? Нет. История с Оксаной не выходила из головы. Пусть я достиг нескольких важных побед, а в чём-то важном для себя проиграл. Провалился.

Но на то и молодость дана: подниматься, упав, двигаться вперёд. Время, главный капитал, имеется с запасом.

Я решил жить как жилось, не рассчитывая, что скоро уезжать. Когда ещё Поляков переведётся в министры и вспомнит обещание убрать меня из Тольятти?

В общем, до обеда истязал серийные машины, после обеда колупался в гоночных. Дрифтовал на треке. В свободное время отдыхал с пацанами, играл в футбол, ходил на Волгу. Встречался с Лизой, и петтинг с поцелуями в тени деревьев неминуемо приближался к «пойдём ко мне».

А ещё — рисовал. Боялся, что память о XXI-м веке если не сотрётся, то потускнеет. Поэтому, натырив в канцелярии цеха писчей бумаги А4, часами рисовал — дома на кухонном столике. Подвеска Мак-Ферсон, торсионная подвеска, устройство коробки передач переднеприводного автомобиля, отдельно с продольным, отдельно с поперечным расположением двигателя. И многое-многое другое. Наверно, в лаборатории какого-нибудь Фольксваген-Ауди Групп за мой альбом из сотен эскизов с детальными проработками Ауди-100 в кузове С4, Ауди-200, Фольксваген-Гольф, Фольксваген-Пассат отвалили бы кучу дойчмарок, но я понятия не имею, как им предложить.

Да, по зрелому размышлению, и не стал бы. Они сами с усами, всю эту технику без подсказки разработают, поставят на конвейер и распродадут в немыслимых, по меркам АвтоВАЗа, количествах. Я же хочу наше, советское. Пусть не самым честным образом построенное, на краденых идеях из будущего. Плевать. Чтоб наши парни снимали девушек на крутизну нормальной тачки, а не «копейки» ВАЗ-2101.

В августе нашёл своего тренера Денисовича, у которого в прошлой жизни начал заниматься гораздо позже — ближе к восьмидесятым. Показал корочки кандидата в мастера спорта, мол — в спорте я не левый человек. Тот уже имел маленькую группу единомышленников, всего-то семь человек, взял меня восьмым.

С тремя вечерними тренировками по рукопашному бою неделя стала насыщенной до предела, время уплотнилось, его больше не хватало. В Российской Федерации после распада СССР я никогда не жил столь насыщенно.