Гений АвтоВАЗа

Глава 17

Наматываю мили на кардан!

Старт!

Ощущение, что адреналин брызжет в кровь точно так же, как топливная смесь во впускной коллектор — щедро, бурно. Срываюсь с места и несусь вперёд, хоть первый участок — на среднюю скорость. Вроде бы можно не спешить, но лучше запас до 10%, сбросить всегда проще.

— Через два шестьсот правый поворот, — сообщает Шура Баранов, мой бессменный штурман, и добавляет отсебячину: — Чёрт, почти никаких ориентиров.

Вокруг выжженная за лето и пыльная степь, облако пыли не до конца рассеялось от машины, стартовавшей минутой раньше. Пока последняя тронется, от старта первой пройдёт более двух часов.

— Шестьсот метров до поворота…

У него по приборам отмечается пройденное расстояние и вычисляется средняя скорость. Она меряется по времени прохождения КВ, но почти наверняка пара постов контроля скорости попадётся между ними, на карте они не обозначены. Стало быть, при их обнаружении нужно срочно считать — мы опережаем или проваливаем график, мне тормозить или давить на железку. Хорошо, что в степи они, по идее, должны быть видны издалека. Говорят, на европейских ралли проще — там лишь бы не превысить заданное время, оттого на КП могут одновременно прикатить несколько машин, и никто не получит штраф.

— Поворот!

Он также обозначен ещё не осевшим пылевым следом предшественника, но покупаться на пыль нельзя. Если штурман впереди идущей промазал, мы повторим его ошибку.

Поворот прохожу не с таким боковым заносом, как на спецучастках-допах, но всё же немного пускаю машину юзом, разминаюсь перед самой напряжённой частью гонок. Выскочить на встречную здесь не грозит: грунтовка однорядная, главное, хоть она считается общего пользования, встречного, поперечного или попутного автотранспорта не водится.

Ухабы присутствуют, это же Россия, «детскую» скорость в сотку по прямой они превращают в нормальное такое испытание. Причём с каждым ударом колеса яма углубляется. Я, КМС и обладатель неплохого рейтинга, ушёл со старта в третьей десятке, любителям из конца списка не завидую, дорога разобьётся, но и сам так начинал — с хвоста, медленно подтягиваясь к фаворитам.

Фильтров в системе вентиляции салона не предусмотрено, пыль быстро покрывает торпедо и носится по кабине, мы оба грязные. Намордник, укрывающий нос, иначе бы чихал, а не рулил, быстро рыжеет.

Машина радовала, запас мощности конский, подготовлена на совесть. Если мы и рисковали попасть на штраф, то только за превышение средней скорости. Но как только Шура метнулся и получил карту последнего отрезка, после нажатия на педаль тормоза моргнула лампочка контроля уровня жидкости.

По правилам на машине с неисправными тормозами ехать нельзя. Но по тем же правилам предусмотрены неприятные последствия при сходе с дистанции.

— Серёга, тормоза! — забеспокоился Шура.

В «жигулях» система двухконтурная, как бы независимая для передней и задней оси. Бачок для тормозной жидкости разделён перегородкой, резкое падение давления в одном контуре не влечёт отказа второго. Но перегородка эта не сплошная, не до пробки, жидкость плещется, из здоровой половинки попадает в пустую, где что-то прохудилось, при каждом нажатии на педаль поршень главного тормозного цилиндра гонит эти капли по системе к прорехе, откуда они вылетают наружу. Словом, каждое торможение чревато потерей жёлтой жидкости и во втором контуре. То есть половина тормозов у меня и так не работает, скоро педаль начнёт становиться мягче, и в моём распоряжении окажется ручник, которым остановить машину на скорости свыше сотки — что волну прибоя бросанием в неё камушков.

В повороте тиснул педаль до пола и определил — задние колёса не блокируются. Значит, пока работает передок.

Останавливаюсь, поднимаю капот. Бачок почти пустой. Затыкаю отверстие заднего контура, доливаю «Неву» до пробки.

— Не падай духом, Шура. На скоростной сошёл бы. Эту дотянем.

Езда приобрела странный рисунок. На прямых разгонялся до полутораста, а в повороты входил плавно, словно вёз в салоне аквариум с рыбками и стремился не расплескать. Последний КП проехали, едва не задавив людей за чертой финиша.

Кинул машину Гаврилычу, нашему главному механику команды, шепнув:

— Тормозов нет! Задние сдохли, передние завоздушены.

Сам кинулся к техничке, Шура — за мной. Там предстояло отлить, попить воды и перекусить, после чего повалиться — на сиденье машины техподдержки или прямо на степную траву.

Кто жалуется «ах, ворочаюсь — не могу уснуть», точно не участвовал в раллийных многодневках. Вокруг бегают и голосят люди, ревут моторы с прямоточными глушителями, а ты дрыхнешь как младенец, выкроив хотя бы несколько десятков минут… Если сейчас ко мне запустить смазливую поклонницу автоспорта, желающую интимно разнообразить отдых гонщика, сил не потрачу, даже чтоб послать подальше, банально не проснусь раньше времени.

За двадцать минут до следующего старта нас будят. Семенихин:

— Тормоза тебе сделали. Задние тормозные колодки нахрен сжёг и трос ручника порвал, герой-молодец. Пробило шланг сзади слева. Заменили. Дуй!

Поскольку стартовал сравнительно рано, спецучасток пройду до темноты, следующим гонщикам придётся тяжелее.

— Без тормозов не рискуй, ладно? — попросил Шура. — У меня аж очко вспотело.

Понеслись. На скоростной заблудиться сложно, повороты обозначены флажками и баррикадами покрышек. А я впервые, кроме тренировки, попробовал форсаж.

Включается наддув и одновременно срабатывает дополнительный клапан в карбюраторах. Смесь бензина и воздуха устремляется во впускной коллектор в лошадиных дозах. Долго так нельзя — температура взлетает, сожгу мотор.

Километров через десять понял: легенда составлена человеком, прошедшем трассу на куда менее резвой машинке. Повороты и препятствия указаны правильно, а вот пометки с рекомендованной скоростью занижены, вообще непонятно, зачем они приведены — каждый, не проехавший здесь заранее, выбирает скорость сам, исходя из увиденного. И я начал активно добавлять на прямых участках, обошёл двоих, стартовавших ранее. Затем в облаке пыли показалась корма третьего, когда он проходил поворот, разглядел №15 на двери. Стасис Брундза!

Километров двадцать шёл за ним, не представляя, как обогнать. Литовец выводил повороты как первоклашка-отличник буквы в прописях — идеально. Мы с ним обогнали ещё двоих. На прямых он удалялся, наверняка где-то на 150-ти втыкал 5-ю передачу. Но я утапливал педальку форсажа на каждом выходе из поворота, отыгрывая эти метры, вцепился как репей в собачий хвост, и Брундза не мог не понять: если финиширую у него на закорках, то покажу лучшее время, потому что он стартовал раньше.

— Подъем, длинный спуск, прыжок-трамплин, — предупредил Баранов, подтолкнув меня на провокацию.

Газ в пол до упора. Форсаж! Я быстро сокращал расстояние, намекая сопернику, что на этой прямой сумею опередить. И Стасис купился, тоже выжав из своей тачки всё возможное и невозможное. Но когда он вылетел на гребень, раскочегарив под две сотни, я резко тормознул, отпуская его метров на 30.

А он сбросить скорость не успел или не захотел.

Это было нечто! «Жигуль» пролетел по воздуху не менее 40 метров, к приземлению основательно опустив морду, врезался в грунтовку и буквально вспахал её передком, передние колёса в этот момент, похоже, не касались дороги. Литовская машина встала практически вертикально! Мы проскочили её, объезжая вплотную, я вонзился в густое облако поднятой ими пыли, молясь всем богам, чтоб на дорогу не выскочил кто-то из зрителей, у трамплинов их обычно набивается много, подниму человека на капот только так.

Впереди прояснилось, в зеркало заднего вида через пыльную муть увидел, как «жигули» грохнулись назад, хорошо — не на крышу. Фары, бампер, решётку радиатора, всё это он наверняка стесал.

— Ой-ёй! — выдохнул Шура, извернувшийся поглядеть назад. Вместо штурманских данных он выдал пару очень эмоциональных замечаний.

Вообще, аварийность на трассе вышла приличная. Мы видели перевёрнутые машины, слетевшие с дороги, потерявшие колесо, пускающие пар из радиатора и даже столкнувшиеся. Экстремальный заезд в экстремальном спорте. Слава богу, нашу ласточку мы сберегли.

Дальше после короткого перерыва был ночной заезд — опять на среднее время. У меня, блин, полетел генератор. Ехал как мог — на ближнем свете, экономя электричество и порой выключая его, когда цеплялся за огоньки впереди идущего, затем тормозил перед самым КВ, иначе получил бы штраф за избыток скорости, потом с одними габаритами, почти ничего не освещающими, снова догонял переднего. Выключил свет с первыми проблесками зари, дотянул до КП, практически в ноль высадив аккумулятор, заглохни двигатель — не завёлся бы от стартёра.

На каждом участке что-то случалось, а то и не с одной машиной. Трасса прошла через станицу, один «жигуль» вылетел с неё, пробил плетень и проломил стену дома. Поскольку там уже толпились жители и остановился шедший впереди нас экипаж, я не притормозил.

Последний участок, очень сложный, хоть на среднюю скорость, проходил по предгорьям Северного Кавказа. На спуске с крутым поворотом на 180 градусов, по типу серпантина, Шура закричал:

— Падает!

— Да вижу я!

Со склона катился «москвич», сорвавшийся сверху.

Твою мать… Тормозил в пол, избежал удара.

Их машина легла на крышу у самого края обрыва. Я сдал назад и включил мигалки поворотников, превратив наш «жигуль» в большой знак аварийной остановки, чтоб следующий архаровец, выходя из поворота, не врубился бы в «москвича», скинув его вниз.

Парни были живы и в сознании. Каркас безопасности выдержал, серийная машина уже давно превратилась бы в кабриолет, а люди во всадников без головы. Шура заметил очень подходящий дрын — ствол сухого дерева, словно специально ждавший москвичистов. Мы просунули его под рессоры подвески и, используя как рычаг, опрокинули машину на бок, на колёса она стала легко. Передняя правая дверь отсутствовала, открывшаяся и сорванная при кувыркании. Я отстегнул ремни штурмана, мы его вытащили. За ним выполз водитель. А теперь сюрприз: он попросил помощи завести «москвич» с толкача, чтоб продолжить движение!

Я даже слушать не стал.

— Оба — садитесь назад! Везу в больницу.

Шура открыл заднюю дверцу. Сидений там, конечно, нет. Пусть сидят на дне салона, в любой другой раллийной не лучше.

Штурман скорчился на земле, обхватив голову руками, шлем потерял, глаза в кучку. Водитель заупрямился: нет, я еду дальше!

Произошла короткая перепалка. На одних свидетельских показаниях проезжавших — не факт, что докажу оказание помощи. Светит огромный штраф, ухудшающий и личное положение в таблице, и командный результат. Не драться же…

— Хочешь — езжай. Но у твоего штурмана явное сотрясение. Я везу его в больницу.

— За помощь — спасибо. Но не пошёл бы ты…

Любитель. Профессиональный гонщик, типа нас с Шурой, подобного бы не допустил.

Я не бил его. Перехватил руку, вывернул, уронил мордой на камни и держал, наступив ногой, пока Шура не затащил коллегу-штурмана к нам. Уехали.

Деревянный кол так и остался торчать, зажатый в рессорах, когда «москвич» вернулся на колёса. Смог ли его вытащить тот нахал, завёлся ли и продолжил гонку либо заночевал у покорёженного авто — не знаю.

Поскольку на КП не оказалось доктора, судья снял меня с дистанции для доставки пострадавшего в больницу. Тем самым аннулировал штрафные очки. Повезло и с врачом-осетином. Войдя в положение, он выписал мне справку, что пациент получил черепно-мозговую травму. То есть выдал гарантированную отмазку на случай жалобы водителя «москвича» в насильственной эвакуации его штурмана.

Нервная поездочка!

Что интересно, горный этап большинство прошло отвратительно, преимущественно натасканное как равнинные гонщики. Наше снятие ради оказания помощи обнулило мои штрафы, неизбежные, если бы доехал до финиша как все. Правила велят поощрять «добрых самаритян». Итого я победил в личном зачёте в своей группе, сделав шажок к заветному титулу мастера спорта СССР.

Узнал позже и удивился: Стасис добрался до финиша. Там, где я его оставил на скоростном спецучастке, литовцы вытащили домкрат и отогнули вперёд мятые крылья, препятствующие вращению колёс, в итоге дотянули-таки до конца участка, доливая воду в повреждённый радиатор. Брундза получил штраф и за превышение контрольного времени, и, позже, за вынужденную замену агрегатов. В общем, я его неслабо подставил, повиснув на заднице и раззадорив. Не горжусь и не стыжусь, это — гонка, мной ничего не нарушено. Кроме наддува, конечно.

Почти двое суток тащились назад, две из наших телег едва ковыляли, нуждающиеся в заводском ремонте ходовой, и впервые меня никто особо не ждал, ни Лиза с распахнутыми объятиями и не только объятиями, ни Оксана с желанием навесить отцовство. Лишний раз убедился: больше расстраиваюсь, что меня никто не встречает, а не то, что расстался с Лизеттой, последние поползновения сгонять в Горький рассеялись.

Встреча как всегда после победы была обставлена с помпой. В пятницу во второй половине дня в ДК АвтоВАЗа согнали весь женский молодёжный персонал из заводоуправления в качестве чирлидирш, только без танцев с вениками, что называется — выбирай любую. Митинг провели на улице, затем публика повалила в зрительный зал. Меня сунули в партер в самый эпицентр женского присутствия перед тем, как заместитель генерального, ответственный за культурно-просветительную работу, таинственно произнёс в микрофон, что для героев ралли «Донские просторы» и их болельщиков руководство завода приготовило особый сюрприз. Просим на сцену!

Погас свет, прожектор выделил лишь середину с двумя микрофонами на стойках, один на высоте головы, второй ниже. Вышел «сюрприз», не нуждающийся ни в каких представлениях и рекомендациях: с гитарой на ремне, в рубахе, небрежно заправленной в джинсы-клёш.

Наверно, сильнее, чем при его появлении, зал взорвался бы больше, только если бы под пятно прожектора вышел сам Юрий Гагарин. Но это был не Гагарин.

Он поправил микрофоны и начал без предисловия:

— Поскольку в зале присутствуют гонщики, песня «Горизонт» посвящается вам, мужики.

Пальцы привычно ударили по струнам. Хриплый голос завёл тысячу раз звучавшую песню, но вот так, вживую, в его собственном исполнении, не слышанную никогда.

— Наматываю мили на кардан… — неслось со сцены, усиленное динамиками.

Наверно, не я один мысленно обматерил наших тузов, что не поступили как люди, не предупредили — будет петь сам Владимир Семёнович. Я бы взял с собой кассетник и получил собственную запись концерта, а не пятую копию с шестой копии, это гораздо позже весь сохранившийся багаж великого поэта-барда выпустят на CD… Нет, не получилось бы качественной записи, потому что вскоре весь зал встал и орал в тысячу глоток: «…Но стрелки я топлю — на этих скоростях песчинка обретает силу пули…». Наверно, среди заводчан не было ни одного, не знавшего наизусть главные хиты Высоцкого. Я тоже встал среди чирлидирш, вплетая свой голос в их звонкие девичьи: «…Наматываю мили на кардан назло канатам, тросам, проводам. Вы только проигравших урезоньте, когда я появлюсь на горизонте!»

Он исполнял одну за другой лучшие свои песни, и зал просто рыдал. Дошёл до «О фатальных датах и цифрах», в числе моих любимых. У кого настроен поэтический слух, сразу заметит, в тексте не всё идеально с размером, ритмом. Кто не верит, может расставить ударения и пересчитать слоги в строках, есть не самые удачные рифмы, например: «дуло-подуло», но когда я слышу «Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души!», метафору века, Высоцкому можно простить всё и даже больше. Его стихи и песни лучше, чем 99% других, написанных академически правильно в плане стихосложения.

Знаю, что ему суждено умереть в год Московской Олимпиады, и вряд ли повороты к лучшему, произошедшие в этом мире по сравнению с моим прежним, что-то поправят, поэт жил как горел, испытав в 42 года больше, чем иные за восемь десятков. Ничего не изменю, если пробьюсь к нему и начну втирать: переходи к здоровому образу жизни, без ЗОЖ через пятилетку сыграешь в ящик. Пошлёт меня подальше и будет прав.

Кроме отсутствия магнитофона, напрягало, что не подготовили цветов. Пусть артист забудет их в гримёрке, сам факт поднесения — стоящий. Посмотрел налево, где Яша, безнадёжно женатый, но всё равно окружённый феминами, сжимал букет, вручённый ему как капитану за командный успех. Второй был у меня.

Я приобнял даму-экономисточку, чуть старше меня — под тридцать, вполне себе ничего и сидевшую слева. Громко зашептал ей в ухо:

— Давай подарим Высоцкому цветы!

Та обрадовалась:

— Конечно!

Руку с плеча не сбросила.

— Вон Яша Лукьянов сидит в окружении цветника и сам с букетом. Ну же, выйдем всем рядом, человек шесть! Букетов два, но хоть сколько…

Экономистка перегнулась влево и моментально организовала процесс. Мы поднялись и потащились к проходу, цепляясь за коленки сидящих, большей частью весьма симпатичные коленки.

— Как вас зовут?

— Зоя.

— Зоечка, я — Сергей, держите цветы, от женщины, тем более красивой, ему будет приятнее. Я ограничусь пожатием руки.

Мы подкатили к сцене, когда Владимир Семёнович заканчивал свою самую свежую на тот момент вещь — «Балладу о любви», написанную к фильму «Стрелы Робин Гуда». Фильм ещё не вышел, песня пока не разлетелась хитом от Камчатки до Бреста, в зале висела гробовая тишина, на фоне которой журчал гитарный перебор и нёсся тихий голос, задумчивый и лирический, такой далёкий от рыка «наматываю мили на кар-рдан».

В моём прошлом какой-то шибко умный чиновник запретил песни Высоцкого в этом фильме, и «Стрелы Робин Гуда», банальный проходняк, мелькнули на экранах и тихо умерли среди многочисленных и не самых лучших советских кинолент, зато «Баллада о любви» намного пережила его, нередко звучала на радио после 2000 года. Почему решения принимают вот такие перцы — ни хрена не разбирающиеся в порученных им делах, но мнящие себя главными экспертами?

— Потому что если не любил — значит, и не жил, и не дышал! — закончил певец.

Он снял руки со струн, какие-то секунду или две висела тишина как в склепе, люди в зале, кажется, даже не дышали. Зато потом взорвались аплодисментами и криками во всю мочь! Наверно, покойный Хрущёв столько оваций не сорвал бы, хлопнув ботинком по трибуне и объявив: товарищи, коммунизм построен, завтра товары в магазинах бесплатно, и каждый желающий может получить ключи от пятикомнатной квартиры в Москве.

Мы кинулись на сцену, Высоцкий перецеловал всех женщин (целомудренно и гигиенично — в щёчки), нам с Яшей пожал руки. Я убедился, насколько невелик ростом рядом с нами великий человек.

После концерта его моментально увезли, наверно — на другой концерт, я отправился к Лукьяновым отмечать победу, даже яшина половинка не возражала против двух пузырей коньяка и сколько-то вина в честь победы, принесшей, помимо прочего, обычные призы, то есть всем экипажам по месячному окладу, нам с Шурой — два. Карамышев, штурман Лукьянова, и Баранов взяли жён, очень удобно: никаких пилений «опять напился», ибо веселились вместе. Наконец, как менее склонные накидаться, половинки отлично выполнят роль автопилота на пути домой.

Я, единственный без пары, пригласил Зою, даму симпатичную, стройную и рыжеволосую, немного строгую внешне благодаря интеллигентным очкам. Готовили стол жёны Лукьянова и Карамышева, я проставил спиртное, всё же с Шурой мы заработали больше, хорошо сидели, и подумалось — вот оно, одно из последних застолий. Минчане — не совсем такие, вольюсь ли в их коллектив за год? Тольяттинский сколачивался сугубо из приезжих, потому легче принимал самых разных. Конечно, на легковое производство сманиваются люди с разных мест — из Горького, из Москвы, из Ижевска. Но, похоже, к конструкторам определён один-единственный пришелец — я.

А ещё будет спортивная команда, слышал, в Белоруссии гоняет человек с небелорусской фамилией Вячеслав Русских, преимущественно на машинах, не подвергавшихся переделке, поэтому не пересекавшийся со мной в заездах, хотя в списках участников он встречался. Но такой заводской команды, как эта, на МАЗе точно нет. И коль я пролетел мимо международных гонок даже в составе высококлассного коллектива, шансы попасть на европейские соревнования из Минска оцениваются ещё ниже.

Парни тоже это понимали, пили за меня. Карамышев прямо сказал: с моим отъездом сборная АвтоВАЗа ослабнет. Приятно и грустно.

Потом выставили магнитофон в окно второго этажа и пошли плясать на улицу. Пятница, вечер, никто не возмущался, некоторые из соседей даже присоединились. Напрыгались и покачались в медленных танцах, пацаны менялись жёнами, это же не кроватка, я, так получилось, все три раза был с Зоей, снова поднялись к Лукьяновым — допивать, разливали коньячок мужикам, винишко дамам, потом резали торт и кушали его под чай. Малюсенькая комнатушка с трудом вмещала нас восьмерых, но не было тесно. Даже строгая Зоя поддалась общему дурашливому настроению, оттаяла, серые глаза смотрели чуть насмешливо из-под очков, она, хоть и не слишком старая, хотя бы года на три превосходила каждого в шумной команде гонщиков и их жён. Чувствуя её расположение, без обиняков предложил:

— Идём ко мне?

— Вот так, сразу?

— Сразу. Потому что мы, гонщики, очень рискуем и понятия не имеем, где окажемся после заезда — на пьедестале, в гипсе или в гробу. Значит, не теряем времени.

Она указательным пальчиком с розовым коготком поправила очки.

— Я не люблю торопливых.

— Если мы об одном и том же, то я умею не спешить.

В общем, утро субботы началось со скворчания яичницы на сковородке, которую жарила мадемуазель экономист, успевшая к сему моменту умыться, одеться, подкраситься и даже затопить титан. Спросонья и с лёгкого бодуна не в первую секунду вспомнил её имя и уж готовился обходиться «лапушкой».

— Вставай, скоростной юноша. Завтрак готов.

Я немного смутился. Подробности остатка вечера помнил, но не в деталях. Обычно память охотно удаляет самые позорные подробности. Потому откровенно спросил:

— Скорострел однозарядный?

— Нет, напротив, неплохо. Ожидала, что ты менее умелый. Пока не уехал в свой Минск — зови иногда, если захочешь.

Плеснув воды в физиономию, почистил зубы и отправился на кухню. Зоя вместе со мной тоже уплетала яичницу с колбасой. Очки, закатившиеся куда-то под тахту во время сладостной борьбы в партере, вернулись на нос, восстановив интеллигентный вид, но отстранённо-строгой дама мне больше не казалась.

Когда прикончили кофе, и посуда перекочевала в раковину, я вытер салфеткой физиономию, поблагодарил и спросил:

— А если прямо сейчас захотел? — и протянул к ней руки.

Женщина отстранилась.

— Нет-нет, сладенького понемногу. Если слишком часто, пропадёт ощущение необычности. И не смотри на меня так. Да — необычно. Для меня. Я больше года с мужчиной не была. Извини, переборчивая.

Клюнула губами и умчалась.

Я занялся мытьём посуды.

Формально — наилучший временный вариант до переезда. Без обязательств, на ограниченный срок, нечастые свидания, надо понимать — раз в неделю или около этого. Без долгого конфетно-цветочного периода, если не считать букет, врученный для дарения Высоцкому.

25-летний Серёга Брунов был бы доволен раскладом. Но мне под 80, и я — вредный старикашка. Мне нужны не только альковные утехи, но и отношения.

Вот такой я извращенец. Уф, вроде бы об этом уже говорил.