Продавщица 5: Галя, в деревню!

Глава 4

Напоминание о присвоенной когда-то кличке ушлому дедку, сдавшему мне за рубль в сутки комнату в чужом деревенском доме, сильно не понравилось. Он сердито нахмурил кустистые брови, потом высморкался двумя пальцами, вытер руки о штаны и недовольно поинтересовался:

— Какие такие «Два ведра»? Ты чего несешь-то? Малахольная, что ль?

— Прозвище у Вас такое, дядя Петя — «Два ведра!» — весело сказала я, глядя на смущенного старичка без всякого зазрения совести. К старшим я обычно относилась с уважением и не позволяла себе фамильярности, но тут, кажется, тот случай, когда мудрость не пришла вместе с возрастом. По всей видимости, в случае с Петькой-два ведра возраст пришел один.

— Чиво? Какое прозвище? Самогону, что ли, хряпнула?

— Ну кличка, погоняло, «кликуха»… «Два ведра».

— Растрепали уже тетки-балаболки? — мрачно сказал Петька, поняв, что отпираться бессмысленно.

— Ага, — согласилась я, поморщившись, и повторила слова хозяйки дома, тети Любы. — Это ж деревня, тут, дядя Петя, все все про всех знают. Что знает кум, знает и кумова жена, а по ней и вся деревня. И про два ведра, и как дом Вы мне «сдали» до пятницы за трешку…

Однако Петька-два ведра ничуть не испугался, как и предсказывала тетя Люба.

— А что? — нагло сказал он, ставя ногу на педаль велосипеда, который жалобно заскрипел под тощей ногой. — Проблема-то в чем? Не на улице ж тебе было ночевать… Ты мне вообще-то благодарна должна быть. Я человек добрый, помог по доброте душевной, пожалел тебя, бедолажную, оказал услугу неоценимую. Тебе прикорнуть надо было где-то, я тебе жилье нашел. Ивановна — баба добрая, хлебосольная, на улицу никого не выгонит. Живет она одна, домишко у ней на две комнаты, одна пустует. Люба-то с войны еще во вдова, замуж выходить не стала, хоть я и предлагал… Ну сама виновата, что жениха такого видного упустила. Скучно бабе одной, вот я ей и привел компанию. А кому плохо? С нее не убудет. Ну согласись, хорошо ж тебе у нее? Кормят, поят, подушки взбивают, разговорами развлекают… Чего тебе еще надо? Как на курорте, только моря нет? Хочешь — баньку натопит, хочешь — пирогов испечет. Так?

— Так, — подумав, мрачно согласилась я. Что ни говори, а была в словах хитроватого Петьки-два ведра своя сермяжная правда. Кабы не он, ночевать бы мне в лучшем случае на вокзале, а в худшем — в местном участке. А то и того хуже — пришлось бы отбиваться дрыном от голодной злой своры собак, как те школьники из рассказа председателя Аркадия Палыча. Что ж, буду считать, что я заплатила за услуги риэлтора. — Язык у Вас будь здоров подвешен, дядя Петя…

— Ну вот, — рассудительно поднял вверх крючковатый указательный палец Петька-два ведра. — Было б о чем толковать. Все в плюсе. — И он важно выпрямил впалую тощую грудь. — Информация денег стоит. Кто ей владеет, перед тем весь мир на коленях стоит. А я на спиннинг новый собираю, мне деньги позарез нужны. Так что «спасибо» еще скажи за мою доброту. Если б не я, ночевать бы тебе в кутузке. У нас тут порядки строгие, это тебе не Москва…

— Все в плюсе, кроме тети Любы, — напомнила я «повелителю мира». Как-то нехорошо все-таки вышло. Наказать бы наглого старикашку, который привык быть добреньким за чужой счет, да как? Драться я не умею, а в милицию обращаться бесполезно. Я тут — человек новый, незнакомый, меня слушать не станут, а он тут, кажется, с рождения живет. Ему и поверят. Небось еще больным прикинется, на жалость давить начнет. Еще выставит все так, как будто я ночью специально пробралась в чужом дом, а он попросту мимо шел и видел. Знаю я таких «милых» старичков. Как мусор самим вынести — так у них спина болит. А как через весь город ехать на трамвае в магазин, где макароны «на рупь» дешевле, и расталкивать народ, так мигом выздоравливают.

— Ничего не знаю, — нахмурился дедок. — Бывай.

И, бренча старой несмазанной цепью, он покатил велосипед по дорожке… А я, вздыхая и жуя сорванную по дороге травинку, направилась к своему временному пристанищу. Что ж, я ему еще припомню…

— Так ты значит, Ивановна, детишек наших учить будешь? — заинтересованно расспрашивала меня тетя Люба, хлопоча на кухне. — Ну и ладушки! Новость-то какая хорошая! Прямо праздник! Неужто услышали наверху наши просьбы? Мы ж всей деревней писали! По тебе сразу видно — женщина ты образованная, добрая, к детишкам нашим подход найдешь. Я председателю нашему, Палычу то бишь, давно говорила: сделайте тут нам школу, начальную хотя бы. Виданое ли дело — ребятишкам зимой по морозу да по темени больше часа топать! Значит, говоришь, встретился тебе у сельсовета паршивец этот?

— Кто?

— Да Петька-два ведра, чтоб ему пусто было! — тетя Люба с грохотом поставила на стол поднос с новой партией пирожков. — Погоди маленько, скоро остынут и перекусим!

— Перекусим? удивилась я. — Мы же час назад всего обедали.

— Правильно, то обед, а после обеда чайку, да с чабрецом, да с пирожками, да во дворе под птичье пение — мило дело!

— Уф-ф, — тяжело выдохнула я. — Вкусно, конечно! Я же так, тетя Люба, первого сентября ни в одно платье не влезу, — рассмеялась я.

— А ты, голуба моя, ходи вечерами да гуляй, так все лишнее и растрясешь, — поддержала мою шутку хозяйка.

Переложив чуть остывшие пирожки в несколько тарелок, тетя Люба сняла фартук и уселась в кресло.

— Уф-ф, ну все вроде, закончила на сегодня. Припозднилась я, до семи утра дрыхла.

— Это называется «припозднилась»? Семь утра — это поздно? — вытаращила я глаза. Сколько себя помню, раньше шести или семи я никогда не просыпалась, даже когда нужно было вставать на работу в ненавистный магазин у дома, которому я отдала тридцать лет жизни.

— А как ты, голуба моя, хотела? Мы тут рано встаем, — снисходительно посмотрела на меня хозяйка дома. Это Вы, в Москве, до восьми почивать можете. Да ты не думай, — ласково сказала она, глядя, что я нахмурилась. — Я ж не в укор, не в лености тебе упрекаю. Завидую я тебе по-доброму. Думаешь, я сама так не хочу? Да я б с радостью, только пятки б засверкали. Да поздно уже, надо было в молодости перебираться. Трудно было тогда — паспорта не выдавали колхозникам. Кто посмекалистее, лазейку-то нашел и давно уехал. Сейчас живут — не тужат, уже квартиры столичные получили. Плохо разве, когда жизнь устроена? Хочешь чаю — пошел, поставил чайник на газ — и готово. Захотел помыться — вот тебе душ. И топить небось печь не надо? Муж мой покойный рассказывал, что в некоторых домах печи еще есть, старые…

— Может, где-то и есть, — пожала я плечами. — Только в квартире, где я жила, отопление центральное, не надо ничего топить. В мае только его отключают. А как холода начинаются, включают снова.

— Красота! — восхитилась тетя Люба. — Всем бы так жить! А знаешь что, Ивановна… — задумчиво протянула она, насыпая в пузатенький заварочный чайник ароматный чай. — Есть у меня идея насчет охламона этого двухведерного.

— Идея, как деньги у него забрать?

— Да шут с ними, с деньгами, — раздраженно отмахнулась тетя Люба. — Пусть подавится. Разве в этом дело? Проучить надо лодыря. Вся башка уже седая, а мозгов так и не нажил.

— А что же тогда требуется?

— А вот что… есть у меня идейка одна. Только нам с тобой не справиться. Помощница нам требуется. О, а вот и она, кстати! Зинка, а ну подь сюды! Подь, говорю! Пирожка хочешь?

Во двор забежала улыбчивая кудрявая девчушка лет одиннадцати, одна из тех, которых я недавно случайно встретила на перроне. Девчушка поставила свой велосипед у забора и, одернув платье, подошла к нам.

— Здравствуйте, тетя Люба, — вежливо сказала она и кивнула мне: — И Вам здоровьичка!

— В дом заходи, — кивнула ей в окно тетя Люба. — Вот, тарелку-то бери с пирожками и во двор на стол ставь. А я сейчас чайник с чашками вынесу. Посидим все вместе да покумекаем. Одна голова хорошо, а у нас целых три, как у Змея Горыныча. Одолеем мы Петьку. Еще век наш урок вспоминать будет. А вот эту тарелку матери отнеси, ее да братьев угостишь.

Девчушка согласно кивнула, забежала в дом и взяла тарелку с пирожками. Я по команде хозяйки расстелила на столе скатерть, а тетя Люба разлила чай. Тяжело плюхнувшись на табуретку у стола, она жестом пригласила нас присоединиться и изложила свои соображения.

— Ну Вы даете, теть Люб! — удивленно воскликнула соседка Зинка, уплетая третий пирожок. — Вы голова! Я б до такого в жизни не додумалась!

— А то! — горделиво приосанилась хозяйка. — Я такая, мне палец в рот не клади. Значится, Зинка, твоя задача — оповестить этого барыгу двухведерного, и завтра днем, часиков в двенадцать, сюды прибегай. Устроим концерт по заявкам телезрителей!

На следующий день, аккурат в полдень, калитка отворилась, и на пороге садика, окружавшего дом тети Любы, появилась Зинка. Сопровождал ее все тот же Петька-два ведра. Только выглядел он совсем по-другому. Вместо засаленного пиджака он надел новую телогрейку, которая, на мой взгляд, в тридцатиградусную жару была тоже абсолютно неуместна, на брюках отгладил стрелки, а вместо сандалий с дырявыми носками на нем были какие-то стоптанные ботинки со шнурками разного цвета.

— Привет, Ивановна! — буркнул он, обращаясь к хозяйке дома. Увидев меня, он что-то буркнул себе под нос и отвернулся.

— И тебе не хворать, — весело сказала тетя Люба. — Как погулял-то на три рубля? О, чую, хорошо. Полдень на дворе, а от тебя уж несет… С утра, что ли, хряпнул? На шальные-то деньги. Колись, где взял?

— Ясно, — помрачнел дядя Петя. — Опять пристали, как репей к одному месту. Зинка мне все уши прожужжала: кино снимать приехали, режиссер будет, режиссер будет. Тьфу ты ну ты… Ладно, пошел я! Бывай!

— Да погодь, куда намылился? — ласково остановила его хозяйка. — Эй, стой, говорю? Куда попер? Я ж не в обиде! Даша — женщина хорошая, полутезка моя, я ж и комнату ей сдала теперь, у меня жить будет тут целый месяц. Я ж тебя даже поблагодарить хочу, сокол мой ясный, теперь лишняя копеечка в доме будет. Дарья Ивановна у нас и правда из Москвы, у самого главного режиссера там в помощниках ходит. Кино приедут скоро сюда снимать, про деревенскую жизнь. А Дарья Ивановна пока актеров набирает. Конкурс у них там огромный — десять человек на место!

— Да? — вылупился Петька-два ведра, уже собравшийся было катить свой велосипед обратно на улицу. — Десять? Едрит-Мадрид! Значится, не врет Зинка? А то прибежала ко мне с утра, в окно тарабанит, кричит, руками машет: «Дядя Петя, дядя Петя, пойдемте, там приехали кино снимать…!». Правда, что ль?

— Правда, правда, зуб даю, — успокоила я его и сунула под нос Петьке картонную книжечку. Вот, даже удостоверение имеется.

— А, тогда ладно, — расслабился доверчивый деревенский житель, даже не посмотрев на «корочки». — А меня-то че позвали?

— Отблагодарить Вас хочу, за доброту Вашу, — нашлась я, спрятав обратно в карман свой читательский билет из московской библиотеки, который я разыскала на дне ридикюля. Точнее, не свой, а настоящей Дарьи Ивановны. Недалекий Петька-два ведра поверил мне на слово. — И тетя Люба вот «спасибо» Вам сказать хочет, за то, что заработок у нее теперь будет дополнительный. Да, тетя Люба?

— Ага, — кивнула хозяйка дома, удобно устроившись за столом в предвкушении представления, которое нас всех ожидало. — Одна-одинешенька живу, как перст. И денег не хватает постоянно. То крыша прохудилась — подлатать надо, то забор починить. Мужик в доме нужен. У самой то спину скрутит, то давление поднимется… Чай, не девка уже. Ну а коль мужика не имеется, лишняя денежка не помешает — ремонт оплатить.

— Твоя правда, Ивановна, — горделиво приосанился Петька-два ведра. — Я тебе говорил, что надо было замуж выходить, негоже вдовой ходить столько лет. Так чевой-то делать-то надо?

— Я, дядя Петя, собираю фольклор, — вступила я в беседу, чувствуя себя «Шуриком» из культового фильма «Кавказская пленница».

— Чего? — вытаращился на меня ушлый риэлтор, чье образование, видимо, закончилось сразу же после окончания семи классов. — Чего собираешь? Старье, что ль, какое? И ради этого позвали уважаемого человека? А кино тут при чем?

— Фоль-клор, — медленно, по слогам повторила я. — Песни, частушки, разные истории из сельской жизни… Нам все это пригодится потом для сценария. Вы, может, петь умеете? Вот Зину мы уже послушали, она поет хорошо. Так хорошо нам пела сейчас «Подмосковные вечера», хорошо, чистенько! Мы, пожалуй, возьмем ее. Только не на главную роль, конечно, но в эпизоде, думаю, мы ее обязательно снимем. Очень талантливая девочка.

— Пе-еть? — удивленно протянул дядя Петя. — Зинку в кино, что ль, берете? А чего ее? Давайте я спою? Она ж мелкая еще совсем. Чего она там напоет-то? Худая, бледная, да и голоса у ней никакого нет…

— Отлично! Вот и спойте! Нам в эпизоды несколько человек требуется. Только на место гармониста у нас уже много желающих. Вам нужно как-то по-особенному отличиться!

— Да легко! — согласился Петька. — Отличусь так, что век помнить будете!

— Хорошо. Мы за участие в эпизоде двадцать рублей платим.

— Двадцать? Два червонца? Ешкин кот! И че, прям щас дашь?

— Нет, это потом, на «Мосфильме», уже после съемок, если Вас утвердят. Вы уж постарайтесь, чтобы утвердили! — серьезно сказала я, стараясь не расхохотаться. Тетя Люба, щелкая семечки, наблюдала за нашим диалогом. Девчонка Зинка, чтобы не расхохотаться, зажала рот рукой и тихонько прыскала.

— Ладно! Только не надуй смотри! — сурово погрозил мне пальцем Петька.

«Кто бы говорил про "не надуй», — подумала я, но вслух сказала, для вида делая какие-то пометки в блокноте, чтобы выглядеть солиднее:

— Может, Вы не только поете, но еще и инструментом каким музыкальным владеете? На гитаре или на гармошке сыграете?

— А че? Это я могу! — аж подскочил от нетерпения Петька. — Сейчас-сейчас! Только гармошку притащу! Дома она у меня. Вот Зинка-дура, могла бы сразу сказать… Вы только подождите, не берите пока никого!

— Ладно, — важно кивнула я. — Идите за гармошкой. Только быстрее, а то мне на почту надо потом, телеграмму режиссеру дать, что пробы окончены, и с артистами мы определились.

— Сейчас, сейчас, — торопливо засуетился «кандидат в актеры» и был таков.

Через полчаса Петька-два ведра, весь взмыленный, снова появился во дворе нашего дома. По его растрепанным волосам и тяжело вздымающейся впалой груди я сделала вывод, что он только что поставил рекорд Московской области по бегу среди пенсионеров.

— Что будете петь? — спросила я.

— Частушки! — гаркнул Петька и поклонился. — Слова народные.

— Начинай давай, — дала отмашку тетя Люба, устроившись поудобнее и подмигнув мне. — Только смотри мне, без скабрезностей. У нас тут дети!

За забором уже начала собираться толпа зрителей. Петька кивнул, откашлялся, прочистил горло и заорал во всю глотку, подыгрывая себе на гармошке:

— Кавалеры наши модны,

Никуда они не годны,

По метёлке в руки дать —

По амбарам крыс гонять.

Мы с тетей Любой и Зиной дружно захлопали, а Петька тем временем усердно продолжал:

— Эх, топни нога,

Топни правенькая,

Я плясать пойду,

Хоть и маленькая…

На столе стоит бутылка,

А в бутылке керосин,

Дед на бабку рассердился

И в кино не пригласил.

Хохоча, мы втроем пустились в пляс, а наблюдавшие за представлением соседи останавливались и хлопали. Спустя полчаса и несколько десятков частушек кандидат в актеры выдохся и хрипло спросил:

— Ну как?

Мы с тетей Любой переглянулись.

— Ну что? — спросила я. — Развлек он Вас на три рубля, тетя Люба?

— Да, пожалуй, — подумав, согласилась хозяйка, обмахиваясь полотенцем. — Ух, наплясалась… С молодости так не отплясывала. Ладно, Петька, дуй к себе, и радуйся, что за твои аферы ты так легко отделался… Никто тебя в кино снимать не будет. Пошутили мы. Это урок тебе на будущее.

— Ясно, — мигом помрачнел певец. Таща гармошку и бормоча ругательства себе под нос, он хлопнул калиткой и исчез под улюлюканье соседских мальчишек, не попрощавшись. А мы с тетей Любой и Зиной проводили его дружным хохотом.