Продавщица 5: Галя, в деревню!

Глава 11

Дверь отворилась.

— Привет! Заходи! — мрачно приветствовал меня хозяин — Макс по кличке «Зингер», отходя в сторонку. Из-за его ноги выглянул пушистый кот по прозвищу Барон. Смерив меня взглядом, он вежливо потерся о мои ноги, дав понять, что узнал, разрешил потрепать себя по загривку и потрусил дальше по коридору.

Я слегка удивилась. Что это случилось с всегда веселым и неунывающим приятелем? От прежней небрежной манеры общения длинноволосого хиппи «Зингера» не осталось и следа. Выглядел он непривычно аккуратно и опрятно: волосы аккуратно зачесаны в хвост и прилизаны, вместо растянутой фуфайки на нем была накрахмаленная рубашка, а о стрелки на отутюженных брюках можно было запросто порезаться. Может, снова в театр собрался? Нашлась, наверное, какая-то дама посговорчивее…

Я повнимательнее поглядела на своего верного товарища и заметила, что взгляд его стал каким-то угасшим и беспокойным. Почти такой же взгляд когда-то был у моей подружки Лиды, когда она из-за гибели новорожденной дочери совсем потеряла волю к жизни. Может, случилось что у Макса?

— Ты это, Даша… тапки надень, — промямлил Макс, когда я по привычке прямо в уличных туфлях хотела пройти по коридору в кухню. — и он протянул мне тапочки.

— А… — хорошо. Я послушно надела домашнюю обувку. Что ж, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Обычно в теплое время года хозяин квартиры не предлагал никому разуваться в прихожей — гости запросто ходили по квартире в туфлях и кроссовках. А когда улицы Ленинграда покрывали слои мутной жижи, гости просто скидывали ботинки и сапоги в прихожей и проходили босиком. Ни сам Макс, ни его гости никогда тапки не носили. Только соседи «Зингера» — сухонькая старенькая Маргарита Петровна и странноватый старичок-ученый ходили в пушистых уютных тапочках.

— Как дела? — осторожно поинтересовалась я. — Как Маргарита Петровна?

— Нет ее, — коротко бросил «Зингер».

— Случилось что? — мне вдруг в голову пришла неприятная догадка.

А ведь и правда: соседке Макса Маргарите Петровне было уже хорошо за семьдесят. Может, и впрямь с ней что-то нехорошее произошло? В больницу забрали, например? Вот мой сосед, безмерно уважавший пожилую даму и считавший ее практически своей второй матерью, не находит себе места от переживаний.

— Да не, — все так же равнодушно сказал накрахмаленный приятель, — все хорошо с ней. Просто на дачу уехала. Она часто там теперь живет.

Я облегченно выдохнула.

— Пойдем на кухню, — предложил приятель. — Сейчас, я свет только в коридоре выключу.

Выключу свет? Ничего себе! Неужто решил экономить? Сколько я помню, свет в коридоре коммунальной квартиры, где обитал мой приятель-хиппи, горел практически весь день. Так было просто удобно: туда-сюда постоянно сновали гости, которым требовалось то одеться, то раздеться, да и старенькой подслеповатой Маргарите Петровне было удобнее передвигаться по освещенному коридору. Насчет экономии никто особо не волновался.

— Чаем угостишь? — попросила я, решив перевести разговор на более приятную тему. — Я тут конфеты принесла, по дороге купила. Вкусные, с орехом, шоколадные.

— Чаю? А, да, конечно, — совершенно сухо и без всяких эмоций промямлил приятель и бросил взгляд на часы. — Только у нас с тобой часа полтора, не больше… Ты уж извини, много времени уделить тебе сегодня не могу… Дела.

Ничего не понимая, я двинулась на кухню вслед за приятелем. Да что с ним такое? Никогда в жизни я его таким не видела. Было полное ощущение, что развеселый прежде «Зингер» чего-то боится. Изменилась и квартира: теперь она больше не выглядела, как пристанище веселых и беспечных парней и девушек, которые поют песни под гитару и колесят по всему Союзу, не задумываясь о том, что будет дальше.

Жилище на улице Желябова теперь, скорее, походило на операционную — настолько там было чисто. Нигде — ни единой пылинки. Плинтуса, кажется, были чище, чем скальпель хирурга. Кот Барон, прежде всегда горделиво разваливавшийся на подоконнике, теперь грустно сидел под столом, пока Макс его не выманил колбасой. А на кухонном столе лежала абсолютно новая клеенка, стояли сахарница и чашки, повернутые ручкой строго в одну сторону.

Исчезли со стен и постеры, которые мы с Максом расклеивали когда-то холодной ленинградской зимой, готовясь к вечеринке в стиле семидесятых. Вместо них теперь висел чей-то портрет…

— Это кто? — спросила я, глядя на изображение худощавой женщины с поджатыми ниточкой губами. Чем-то она мне напомнила мою несостоявшуюся свекровь Наталью Евгеньевну — тот же равнодушный, холодный и презрительный взгляд, те же поджатые губы. Только волосы были другие — каштановые и коротко стриженные.

— В общем… — замялся Макс, не зная, что ответить.

Но мне и так все стало ясно.

— Даму сердца завел? — догадалась я. — Ну что ж, дело молодое.

Теперь мне стала понятна причина хирургической чистоты в квартире. Кажется, тут наконец появилась старательная хозяйка. Старенькой подслеповатой Маргарите Петровне, конечно, не под силу уже была уборка такого масштаба. Она просто баловала своего названного сына домашней едой.

— Давно пора! — удовлетворенно сказала я. — Ты парень видный, достойный. И остепениться тебе не помешало бы. Не до старости же по кабакам «лабать»…

Однако на счастливого молодожена приятель совершенно не походил.

— Никого я не завел! Она сама завелась, — мрачно буркнул Макс, аккуратно стряхивая пепел с сигареты «ВТ» в сверкающую чистотой пепельницу. — И хрен теперь ее выгонишь. Ой, извини, забыл предложить. Или ты не куришь?

— Не курю, забыл, что ли? — отказалась я.

— Эх, теперь и мне бросить, видно, придется, — хмыкнул Макс. — Благоверная-то моя прямо повернута на здоровом образе жизни. Теперь сигареты за бачком унитаза прячу и перед ее приходом два часа квартиру проветриваю. Иной раз просто на улицу бегаю курить и потом елочкой зажевываю, чтобы она ничего не заподозрила. Честное слово, будто пионер какой-то, который от мамы за гаражами с сигаретой прячется…

— Ладно, — хлопнула я ладонью по столу. — Давай вываливай все, как на духу. Как так вышло, что всего за небольшой срок ты, Макс, из добродушного раздолбая, радующегося жизни, превратился в затюканного пионера-переростка, которому курить не разрешают?

Макс тяжело вздохнул и начал свой рассказ.

Около месяца назад, гуляя по Невскому, он случайно встретил бывшую одноклассницу — Олечку. С Олечкой они встречались в десятом классе.

— Ну как встречались, — осторожно пояснил приятель. — Она решила, что мы встречаемся… Представляешь, уже тогда расписала, где у нас свадьба будет. Я потом от нее в армию сбежал. Так она у друзей моих адрес части выпытала и все два года письма писала. Я не ответил ни на одно письмо, но до нее, кажется, так и не дошло, что она мне по барабану. А когда из армии вернулся, она на следующий день в гости заявилась. Я тогда еще у Казанского жил. Спрашивала, когда в ЗАГС пойдем. Я еле-еле ее выпроводил. Хорошо, что мы с родителями потом на Желябова переехали, и пацанам я запретил строго-настрого свой новый адрес ей говорить. Я даже на встречи одноклассников потом наотрез отказывался ходить — не хватало еще ее там встретить.

Кот Барон доел кусок колбасы, предложенный хозяином, и уселся у моих ног. Я подняла к себе на колени пушистое мурчащее создание и, почесывая его за ухом, задумалась. Все стало ясно. Двухметровый детина Макс, способный запросто спустить с лестницы любого мужчину, который осмеливался нахамить ему или его близким, совершенно терялся, когда надо было дать отпор влюбленной в него настырной женщине.

— Ясно. А потом?

— В общем, жил я себе, не тужил. А месяц назад я эту Олю на улице случайно встретил. Смотрю — идет такая деловая мадам, в костюмчике, с портфельчиком, туфельки, укладка, все дела… Увидела меня и чуть на шею не бросилась. Ну не шугаться же от нее? Зашли в «Сайгон», я с ней поболтал из вежливости, хряпнули по рюмашке за встречу, рассказали, кто как живет, бывших одноклассников вспомнили. Сдуру сказал, что не женат, живу один.

— А она? — продолжала расспрашивать я.

— А она, как услышала, что я не женат, в меня, словно клещ, вцепилась. Судьба, говорит, нас с тобой снова свела, а от судьбы не уйдешь.

— А у нет не было никого, что ли?

— А сама как думаешь? В разводе она дважды, дочери выросли, живут отдельно. Сбежали от нее в Москву учиться сразу, как школу закончили. Понимаешь, ей свою энергию девать некуда. Она привыкла все и всех контролировать и вздохнуть не давать. Мы когда классом в школе в поход ездили, она репертуар песен под гитару расписывала еще за неделю. Потом ее просто брать перестали. Сейчас в конторе какой-то работает главным бухгалтером, там у нее все по струнке ходят.

— А как же ты разрешил к тебе переехать-то?

— А меня никто и не спрашивал! — хмыкнул связанный по рукам и ногам приятель. — Я в кабаке отыграл, деньги получил, пришел домой, а она тут в халате ходит. В дверь позвонила, а Маргарита Петровна ей открыла. Говорит, в трешке своей ремонт сделает, и мы после свадьбы туда переедем. А пока тут поживем. Уже решила, что свадьба будет в столовой на предприятии, где она работает, список приглашенных составила и меню придумала. Курить мне запрещает, кофе на ночь пить — тоже. «Вписки» тоже запретила. Маргариту Петровну вздумала учить, как плинтуса протирать. Та с ней ругалась поначалу, а потом плюнула и на дачу свинтила к себе. Так теперь там и живет, недели три уже.

Я вздохнула. Мне все стало понятно. Эта незнакомая мне Олечка, кажется, из тех, кто не способен жить, не отравляя жизнь другим. Такие люди способны жить только в одиночестве. Жить рядом с ними нельзя. Рядом с такими, как Олечка, можно просто тихо дохнуть, попутно зарабатывая невроз и уничтожая собственную самооценку.

Нет, в самом стремлении к здоровому образу жизни ничего плохого нет. Многие жены следят за здоровьем своих мужей. Но в случае с Олечкой это стремление, кажется, имело очень нездоровый характер. Ну какой смысл «бить по рукам» взрослого курящего мужика? Историю про каплю никотина и лошадь он и так знает, равно как и то, во что со временем превратятся его легкие… Захочет — бросит сам.

В квартире, где жил Макс с соседями, и впрямь стало неимоверно чисто. Только вот, войдя в нее, любой человек теперь с порога понимал, что дышать тут никому не дают.

— Дашка! — взмолился Макс. — Выручай! Я уж и не знаю, что с ней делать. Болтика-то твоего я быстро выпроводил, а тут и не знаю, что делать… Женщина все-таки. Ну не понимает она по-хорошему, а драться я с ней не могу.

— Гвоздика, — поправила я. Да уж, не повезло моему «бывшему» с фамилией. Всяк норовит то Шильдиком, то Болтиком, то Краником назвать… А впрочем, и мне повезло не больше. Это теперь я величаюсь Галиной Заболотной. А до того, как выйти замуж за Гошу, я вообще была Пряником. А пока училась в школе, и вовсе примерила на себя все хлебобулочные изделия. Как меня только ни величали: и Бубликом, и Рогаликом, и Батоном, и Ватрушкой…

— Ну Гвоздика, хрен редьки не слаще. Я к тому, что с мужиком-то я быстро могу разобраться. А тут женщина. Ну право слово, не могу же я ее с лестницы спустить. И нахамить не могу. Язык не повернется.

Я с плохо скрываемой жалостью посмотрела на приятеля. Да уж, излишняя мягкотелость никогда не приводит к добру. Мне и самой потребовалось почти пятьдесят лет, чтобы понять, что нет совершенно никакой необходимости пытаться нравиться всем и вся…

— А и не надо хамить. Просто скажи, что вам не по пути, в чем дело? — пожала я плечами. — Делов-то! Несовместимость характеров, разные люди…

— Ты думаешь, я не говорил? — расстроенно промямлил Макс. — Да я раз сто, если не больше, ей намекал.

— Так надо не намекать, а прямо говорить, если она намеков не понимает!

— А я и говорил! Извини, говорю, привык жить один. Мы с тобой разные.

— А она что?

— Да ничего. Спросила: «В чем разные? Две руки, две ноги! Притремся!». А потом хмыкнула, пакет с продуктами мне в руки пихнула, сказала: «Иди разбери!» и в комнату ушла. А еще она чистюля патологическая — все моет, драит, полы скоро до перекрытий дотрет. Я теперь даже мыться боюсь — как бы не набрызгать где лишнего. Того и гляди — в дурку скоро заберут.

— Да уж, — помедлив, сказала я. — Правду говорят: «Простота хуже воровства!». Другая женщина на ее месте давно бы поняла, что ей не рады, и свинтила после первого намека. А эту в дверь — а она в окно… Нет, с такой жизни точно не будет. По струнке заставит ходить: утром подъем, вечером построение. За каждую чашку, которая ручкой не в ту сторону повернута, выест тебе мозг чайной ложечкой…

— Вот именно, — мрачно согласился со мной Макс и прямо взмолился: — Дашка, выручай, а?

— Как?

— Помоги ее выпроводить!

— Как? Силком, что ли?

— Да не силком, а смекалкой и хитростью! Помнишь, какой спектакль мы тогда твоему Гвоздику учинили? Вроде как мы с тобой жениться надумали, а Верина Лида — дочка моя от первого брака… Он и свинтил тогда. Даже парней на подмогу звать не пришлось.

— Да вскрылось уже все, — махнула я рукой. — Этот Гвоздик без мыла в… любое отверстие влезет. Он у соседок во дворе вынюхал, что мы его разыграли. Даже в деревню ко мне потом заявился.

— Ух ты! — выпалил Макс. — А я и не знал! А чего не позвонила? Я был приехал и прописал ему леща, давно ж обещал. Ну если он с первого раза-то не понял.

— Да все путем, — отмахнулась я. — Далековато из Ленинграда в Подмосковье ехать. Обошлось без шума и пыли. Пришлось его впечатлить особенностями сельской жизни. Да и не к лицу мне было скандалы прилюдно устраивать.

И я в красках рассказала давнему приятелю о визите бывшего «мужа» ко мне в деревню.

Лед будто растаял. Зажатый, съежившийся и забитый двухметровый парень, боявшийся вздохнуть в не положенном месте, захохотал, расслабился и снова стал беспечным хиппи Максом.

— Слушай! — предложил он мне. — А может, и вправду повторить спектакль? Авось поможет!