Продавщица 5: Галя, в деревню!

Глава 16

Я обернулась. Да, это был он — милейший старичок по имени Андрей Степанович — тот самый, который когда-то стал моим добрым проводником в мир старого доброго Советского Союза. Это Андрей Степанович оказался на моем пути, когда я после ссоры с бывшим возлюбленным — Толиком — и соседкой тетей Машей решила пойти прогуляться, чтобы выпустить пар, да так хорошо «прогулялась», что очутилась в Москве пятидесятых. Любезный пожилой мужчина отвел меня в сторону, чтобы меня ненароком не толкнули случайные прохожие, и поведал, что нахожусь я аж в 1956 году.

Поначалу я подумала, что Андрей Степанович меня разыгрывает или, как принято сейчас говорить, «троллит»… Я, конечно, всегда верила, что существуют вещи, которые трудно объяснить, но в то, что люди способны шагнуть хотя бы на минуту назад в своей жизни, мне не верилось абсолютно. А я шагнула — ни много ни мало — почти на целых семь десятилетий назад, в 1956 год!

Однако меня никто не разыгрывал. В подтверждение своих слов старичок показал мне пухлый календарик, и я окончательно убедилась, что не сплю, не пьяная и не сошла с ума… Я действительно находилась в послевоенной Москве. А еще в зеркале, которое любезно одолжил мне Андрей Степанович, я увидела себя восемнадцатилетнюю: худенькую, стройную, со свежей юной кожей… Как поется в известной песне, «это было недавно, это было давно»…

Пока словоохотливый и обходительный старичок рассказывал мне свою обширную биографию, я лихорадочно размышляла, что же мне делать… И, на мое счастье, меня тут же окликнули две милые девушки, признавшие во мне свою подругу и соседку по общежитию Дашу Кислицыну, которая трудилась вместе с ними штамповщицей на заводе… Решив не спорить с предложенной мне ролью, я охотно отправилась с новоиспеченными подружками на прогулку по Москве… Так и началось мое первое путешествие в СССР.

Во второе путешествие меня тоже «отправил», может быть намеренно, а может, ненароком, но все тот же милейший старичок Андрей Степанович. В этот раз он встретился мне, когда я, наслаждаясь законным выходным днем, поехала погулять в центр, купила пирожное и кофе в любимой пекарне и присела позагорать под солнышком на лавочке в Екатерининском саду… Помню, тогда я еще пролила себе кофе на новенький бежевый плащ…

А всего через пару минут я уже примеряла на себя роль школьной учительницы Дарьи Ивановны и помогала донести нелегкую сумку с тетрадями своей новоиспеченной коллеге Катерине Михайловне… Тогда мне пришлось волей-неволей постигать особенности психики подростков и пытаться сделать из обособленных друг от друга восьмиклассников сплоченный коллектив… А еще я оказалась втянута в детективное расследование…

Вот и сейчас он стоял передо мной — уже совсем старенький, ссохшийся, будто восковая мумия. Однако, несмотря ни на что, Андрей Степанович не растерял жизнелюбия — его выцветшие глаза лучились добротой к людям. В ходе жизни я много раз замечала, что именно эта черта нередко свойственна людям, достойно пережившим Великую Отечественную Войну…

Я, признаться, и думать забыла о милом старичке. Скорее всего, он и сам не подозревал, что уже дважды становился свидетелем моего прыжка во времени… Только как он очутился здесь?

— Ищете кого-то? — учтиво спросил Андрей Степанович, нашаривая и надевая на нос очки. — Лицо какое-то знакомое… Где-то я Вас видел, душенька, а вот где, не могу вспомнить…

— Я школьный директор, Дарья Ивановна Кислицына, — представилась я.

— Ох, голова садовая! — хлопнул себя по лбу старичок. — А я и не признал… Неловко-то как вышло! Не признал школьного директора! Здравствуйте, здравствуйте, Дарья Ивановна. А меня Андреем Степановичем величать. Старый я уже, тяжело ходить мне, вот и отсиживаюсь в библиотеке. На улицу редко выхожу — только до сельпо и обратно. Контузия у меня, с войны еще, и ноги плохо ходят… Поэтому и не припомнил я Вас. Может быть, если бы раньше видел, то и припомнил. Работал я раньше в Москве на заводе, фотография моя на доске почета висела, а потом на пенсию вышел. Домишко у меня тут в Клюевке неподалеку от библиотеки, еще с довоенных лет. Вот и нашел себе работенку посильную, чтобы на пенсии не скучать. Родители Анечки моей, супруги покойной, его построили, аккурат когда…

— Я насчет клуба поговорить пришла, — вежливо прервала я исторический экскурс. — Председатель наш, Аркадий Павлович, говорил, что здесь можно вечерами кружки устраивать?

— Ась? Клумба? Так клумбы — это ж во дворе, дорогая, — зачастил глуховатый старичок. — Я цветочки-то там каждую весну высаживаю. Вы не волнуйтесь, все в порядке, за клумбами ухаживаю. И детишек пускаю во двор поиграть, только чтобы не рвали…

— Да я не про клуб, а про клумбу! — громче сказала я. — Клуб! Занятия проводить будем! Плакат надо нарисовать! Клуб для взрослых тут будет. У Вас же помещение вечерами пустует.

Спустя несколько минут подробных объяснений старичок понял, что я имею в виду. Лицо его прояснилось. Он снова заулыбался.

— А… Сказал он… понял… клуб! А то я про клумбу подумал… Клуб, знаю! У нас помню, тоже раньше на заводе собрания проводили… По вечерам. Книжки нам там всякие вслух читали… Я один раз уснул и захрапел, пока товарищи мои меня в оба бока пинать не начали… А иногда и танцы были. Вот, помню, мы с Анечкой, невестой моей…

— Аркадий Павлович говорил, у Вас можно ватман попросить… Для плакатов… — снова вежливо прервала я старичка, любящего ударяться в воспоминания. — Говорит, раньше фильмы крутили тут на проекторе, на бумаге афиши рисовали, а потом народ перестал ходить, и все заглохло…

— Ватман… ватман… А, бумага, что ль? — сообразил Андрей Степанович. — Ну так и говори, что бумага. А то напридумывали ватманы какие-то…

Вечером того же дня я сидела в гостях у своей дражайшей приятельницы Катерины Михайловны и на пару с ней малевала плакаты с объявлениями о занятиях в кружках макраме и пения. Климент Кузьмич, что-то напевая себе под нос, ковырялся в саду и ждал, пока в печи дойдет пирог с курицей.

— Наша старенькая учительница музыки Евдокия Никитична согласилась вести занятия хора для взрослых, — поделилась я радостной новостью. — Поставим ей занятия как раз в те два дня, когда она работает в школе. А в остальные дни она сможет отдыхать… Только репертуар надо бы нашим деревенским сменить. А то песни у них — то про тюрьму, то про водку, то вообще какие-то частушки матерные…

— А как Вы хотели, Дарья Ивановна? — развеселилась приятельница. — Вы бы слышали, что мой Клим исполняет временами… Уж сколько я его ругала за частушки про Ивана Кузина… А с другой стороны — не романсы же нашим деревенским исполнять. Под романсы особо навоз не покидаешь…

— Ну что ж, может, Евдокия Никитична их романсам и научит, не все же навоз кидать… Может, привыкнут хоть иногда культурно время проводить, — предположила я.

— Может быть, Дарья Ивановна, — согласилась приятельница. — Добрая Вы душа… Ничего себе, все людям. Всем на свете помочь хотите.

— А я вот в выходные я в Москву собираюсь. Навещу в детской больнице Витю Дробышева.

— Разумно, — согласилась приятельница. — А Дениску?

— А Дениска дома уже, выписали его.

— Как он себя чувствует?

— Хорошо, — улыбнулась я. — Уже вовсю мячом стучит во дворе о стену дома, хоть и не рекомендовали ему пока вставать. Будущий Стрельцов…

Веснушчатый Дениска уже пришел в себя после нападения и, несмотря на сотрясение, выбегал периодически во двор частного дома попинать мячик о стену, чем доводил мать до истерики. Паренек собирался стать футболистом и мечтал играть за «Торпедо».

— Слушайте, Дарья Ивановна… — немного замявшись, сказала подруга. — Право, неловко вас просить, но не могли бы Вы ко мне домой зайти, цветочки полить? Я их думаю в следующий приезд насовсем сюда забрать, а то совсем зачахли без ухода. А пока они еще у меня там, в московской квартире. И, если Вас не затруднит, могли бы ящик почтовый проверить? Жировки вроде должны прийти… Я Вам ключики оставлю… А то я в прошлый раз забыла, голова дырявая совсем.

— Без проблем! — отозвалась я. Помочь приятельнице мне было совершенно не в тягость. «Жировками» в Москве называли квитанции на оплату услуг ЖКХ. В Питере я, признаться, о таком не слышала, хоть и прожила там полвека. Что ж, в каждой избушке свои погремушки.

До детской больницы, в которой лежал Витя Дробышев, я добралась без приключений. Вопреки моим опасениям, Витя не лежал в реанимации, подключенный к аппаратам, а, сидя в коридоре отделения и отчаянно жестикулируя, вовсю трещал о чем-то с приятелями по несчастью. Кто-то из пацанов неуклюже передвигался на костылях, у кого-то перебинтована голова…

Увидев меня, парень несказанно удивился, а потом встал, слегка поморщившись, и пошел ко мне.

— Я сейчас, пацаны, — бросил он ребятам. — Ко мне учительница пришла…

— Привет! — встретила я пострадавшего. — Как самочувствие? Присядем тут, в уголке?

— Здравствуйте, Дарья Ивановна! Хорошо! Давайте присядем! — бодро ответил мужественный парень. — Операцию сделали, все нормально…

— Не болит? — обеспокоенно посмотрела я на подростка.

— А чего за живот только что держался?

— А… это… Да, наверное, в столовой что-то не то съел…

— Точно ничего уже не болит? — наседала я.

— Нет! — бодро хорохорился Витя. — Вообще не болит. Только врач говорит, еще неделю минимум тут валяться придется, а то и две…

— Ну что ж, — желая его успокоить, сказала я. — Отдохнешь, подлечишься…

Однако Витя вовсе не обрадовался перспективе двухнедельного ничегонеделания.

— Отчего отдыхать-то? — бросил он, нахмурившись. — Год только начался. Не успел я еще устать. Да и по дому дел куча. Сестренок нянчить надо.

— Слушай, — попыталась образумить я трудягу. — Ну сам посуди: кому какая польза будет, если ты не долечишься? Маме, сестренкам твоим? Вот пойдешь дрова колоть, и швы разойдутся… Хочешь снова в Москву с мигалками ехать?

— Я отстать боюсь от программы, Дарья Ивановна. Очень боюсь… — потупив глаза, признался Витя. — Я потом в райцентр хочу переехать, в тамошнюю школу, в девятый класс поступить. А потом — в институт хочу пойти, на юридический факультет. Хочу следователем стать, как мой отец, и с преступностью бороться. А куда я пойду, если аттестат у меня будет с тройками? Я же деревенщина… Ну кому я там троечником нужен? Там, говорят, конкурс — ого-го! Москвичей полно будет с золотыми медалями. Куда мне с ними тягаться?

— А зачем в райцентр-то тебе ехать? — не поняла я. — У нас же в деревне тоже открылась школа.

— Так у нас же только семилетка, — удивленно посмотрел на меня Витя. — А мне надо всю программу кровь из носа окончить, чтобы в институт поступить.

— Ах, да… — я в очередной раз чуть не прокололась. Как-то я совсем не подумала об этом. — Насчет борьбы с преступностью. Как же так вышло, Витя, а? Кто тебя ранил?

Витя нахмурился.

— Да не знаю я. Ну Дарья Ивановна, право слово, сколько можно? Как только меня сюда доставили, на следующий день участковый припер… пришел, мозг мне чайной ложечкой выедать начал: «Кто, зачем, почему?». Не помню я… Это ж драка деревенская. Там кто что схватил, с тем и пошел — кто нож, кто дрын…

— Ладно, вздохнула я. — Приеду к тебе в следующие выходные, заниматься будем в отдельном порядке до тех пор, пока не выздоровеешь. И все десять классов ты окончишь. Решим этот вопрос. Только давай обойдемся без крови из носа, а лучше — вообще без крови. Поправляйся.

Мне все было ясно. Ранение, после которого внук одноклассника тети Любы отъехал в больничку, ему, скорее всего, нанес Петька-два ведра. Однако подросток, уверенный, что «стучать» нехорошо, его покрывает. Надо же, врет и даже не краснеет. Покрывать преступника, конечно, нехорошо. Но, с другой стороны, даже боязно представить, если в деревне узнают, кто действительно пырнул ножом ребенка.

«Ладно», — в конце концов, подумав, решила я. — «Витя все равно не расколется, его даже пытать бесполезно. Будущий следователь крепок, как кремень. Лишь бы поправился. А жизнь это двухведерного Петьку все равно научит, как можно с людьми обращаться, и как нельзя».

Попрощавшись с Витей, я решила по дороге обратно зайти к заведующему отделением.

— Иван Петрович занят, обождать придется, — предупредила меня служащая в регистратуре.

— Хорошо, — сказала я, поглядев на часы, впрочем, больше для солидности. — Подожду Ивана Петровича.

Времени у меня на самом деле еще было навалом. Возвращаться домой я сегодня не планировала, поэтому на «вечернюю лошадь», то есть на обратную электричку, я не спешила. Екатерина Михайловна одолжила мне ключики от своей квартиры, и я решила, что переночую там, а до позднего вечера буду гулять по Москве и наслаждаться столицей. Навещу свою подружку Лиду, ее мужа Андрея,их детишек, а потом оставлю их и одна прогуляюсь по местам, где когда-то молодыми мы когда-то молодыми гуляли с подружками… И не только с подружками…

По Москве семидесятых я в тот вечер и правда прогулялась, только совсем не одна. Судьба уготовала мне сегодня еще один привет из пятидесятых…

— Добрый день! — окликнул меня кто-то. — Вы ко мне?

Я обернулась. Ко мне навстречу шагал полноватый и лысоватый мужчина в белоснежном халате и очках. Под мышкой он нес какую-то папку.

— Здравствуйте, Иван Петрович — поднялась я. — Да, я Дарья Ивановна, директор школы в деревне Клюевка. У Вас лежит мой подопечный, Витя Дробышев, с ножевым ранением.

— Дробышев… Витя… — нахмурился мужчина. Что-то в его облике показалось мне смутно знакомым. — Ах да, помню! Мальчик, которого ранили в драке… Да, хорошо, пройдемте в кабинет, обсудим. Погодите… Кажется, я где-то Вас видел… Вы Даша?

— Да… — растерянно ответила я. — Даша… Дарья Ивановна…

— Ну привет, Даша! — вдруг лукаво улыбнулся мужчина. — Хильнем атомный, Дарья Ивановна? Это же с тобой мы когда-то от «Бригадмила» убегали?

— Что? — я опешила.

Не может быть!

— Точно ты! — улыбнулся мужчина. — Аль не признала? Сколько лет, сколько зим!

Я пригляделась получше. Ну точно он! Сегодняшний день — прямо живая экскурсия в пятидесятые…

События из прошлого, точно кадры из фильма, замелькали перед глазами. Вот я, юная штамповщица Даша, потихоньку осваиваю на заводе работу со станком, а незнакомый симпатичный паренек, работающий чуть поодаль, смущенно мне улыбается. Вот мы с моей подружкой Лидой затеяли рискованную аферу — решили примкнуть к компании стиляг, собиравшихся потанцевать в парке Горького… А вот мы с этим пареньком, взявшись за руки, что есть силы бежим по парку в направлении к метро… А за нами гонится «Бригадмил»…

Передо мной стоял тот самый Ваня, с которым мы когда-то весело кружились, выписывая пируэты на коньках, ели «тошнотики» — пирожки с печенкой, купленные у метро, целовались «на хате» у мажора Лео и встречали новый 1957 год.