Продавщица 5: Галя, в деревню!

Глава 1

Хлопнула входная дверь, и через минуту раздался шум колес, едущих по гравию. Старенький «Солярис» Гоши укатил в город вместе с ним и Сережкой. Пусть новоиспеченный отец познает радости родительства. А я тем временем решила сегодня во что бы то ни стало закончить разбор хлама на чердаке дачи.

Чего там только не было: мотки старой пряжи, рулон клеенки длиной, наверное, с километр, заношенная до дыр на коленях синяя школьная форма, принадлежавшая когда-то Гошиному папе, неработающая игра «Электроника ИМ-02», некогда очень популярная и в народе именуемая «Волк ловит яйца», четыре «висюльки» от чехословацкой люстры, железные коробки из-под «Чая грузинского» и «Пастилок ментоловых», коробка с пуговицами и даже старая швейная машинка производства «Госшвейнмашина»…

Машинку я решила отмыть, почистить и оставить на память, а вот игра с разбитым дисплеем отправилась в мусорку. Жаль, конечно — так бы можно было почистить контакты, заменить батарейку и отдать Сережке поиграть и удивить одноклассников. «Волк ловит яйца» — это же классика… А еще…

Да, это был он — старый желто-белый ночник, симпатичный и пузатенький. Точно такой же мне когда-то в детстве подарила бабушка. А через много-много лет я нашла похожий ночничок на «Удельной» в Питере, где собираются старьевщики. Тогда, прогуливаясь по рядам, я обнаружила среди старых форм для хвороста, наборов хрусталя, калейдоскопов, ипликаторов Кузнецова и прочих предметов быта СССР знакомую вещицу и тут же радостно ее купила. Теперь она стоит у нас с Гошей в городской квартире, отмытая и блестящая. А вот этот аксессуар был грязным и запылившимся. Ну не беда, помою.

Бережно протирая ночник, я вдруг вспомнила, что, заворачивая его в тряпицу, продавщица сказала мне:

— С сюрпризом вещица-то. Ежели увидишь где такую, смело загадывай желание — сбудется, как пить дать! Да не думай, не смеюсь я над тобой!

Внезапно на ум мне пришла странная, почти сумасшедшая мысль. Закрыв глаза, я загадала желание и аккуратно потерла пузатый бочок ночника…

— Гражданка, Вы выходите?

— А?

— Выходите, говорю? Что ж на дороге-то встали?

— Да проходи уж! Толкните ее кто-нибудь. Встала тут на дороге, еще и сумищей своей проход закрыла. Городская, наверное. Они там все такие, не от мира сего…

Ничего не понимая, я шагнула вперед. Кто-то бесцеремонно и совсем невежливо подтолкнул меня в спину. Да выхожу, выхожу, толкаться-то зачем… А чего так жарко-то?

Я огляделась. От пыльного и темного дачного чердака, который освещался только лучиками, пробивающимися сквозь крошечное оконце, не осталось и следа. Я стояла на перроне какой-то станции, нещадно светило солнце, а вокруг меня туда-сюда сновали незнакомые люди.

Вот прошла приземистая полная женщина, держащая в корзине пухлого длинношеего гуся. Гусь вытягивал шею и недовольно гоготал, а женщина ласково гладила его.

— Сейчас, Шушик, сейчас… Почти приехали. До дома недалеко — три километра всего. Сейчас дойдем.

Пробежали мимо две хохочущие девчушки лет одиннадцати, степенно прошагал высокий пожилой мужчина, одетый, несмотря на жару, в плотный шерстяной костюм. По его лбу и шее стекали капли пота. Он устало обмахивался газетой. Какой-то парень с букетом полевых цветов в руках, радостно зашагал к девушке, которая, как и я, сошла с электрички. Обнявшись, они поцеловались и, взявшись за руки, сошли с перрона и зашагали, болтая о чем-то своем и влюбленно глядя друг на друга.

— Ищешь кого? — услышала я хрипловатый голос.

— А? — снова повторила я.

— Ищешь, говорю, кого? С Москвы, что ль, приехала?

— А? Да, да, из Москвы, — ответила я неизвестно кому. До меня наконец начало доходить то, что происходит. Значит, права была продавщица с «Уделки»: а ночник-то и впрямь с сюрпризом… Да еще с каким-сюрпризом! Точно лампа Алладина! Только джинн из нее не вылетел. Просто я, как и в предыдущие четыре раза, прыгнула на много лет назад… Знать бы только, на сколько.

Я машинально оглядела себя. Женщина как женщина — аккуратный легкий костюмчик, лаковые туфли-лодочки, на локте — сумочка-ридикюль. Почти как тогда, когда я неожиданно для себя шагнула в семидесятые…

— Ищешь кого? — уже в третий раз повторил голос. Я повернулась к его обладателю и увидела худенького старичка небольшого роста, с хитрыми бегающими глазками. Одной рукой он придерживал старенький велосипед, тут и там замотанный изолентой. Дедок выжидающе глядел на меня.

— Я тут… это… — я на ходу пыталась придумать хоть какой-то нормальный вопрос, который поможет мне сориентироваться в реальности. Пока было ясно только одно: мое желание, которое я загадала, потерев старый ночник из СССР, исполнилось — я вернулась в эпоху, в которую загадочным образом попадала уже четыре раза.

— Жилье ищешь? — сказал дедок, хищно сверля меня цепким взглядом. — Городская, значит, на электричке с Москвы приехала?

— Да-да, — обрадованно затараторила я. — Из Москвы, на этой электричке. Ищу, где комнатку снять.

Пусть старичок думает, как ему заблагорассудится. Ночевать-то где-то нужно. А там разберусь, что делать дальше.

— Я так и понял, — обрадованно сказал дедок. — Давай, шлепай за мной. Пошли, говорю. — И он, жуя травинку и катя за собой велосипед, уверенно засеменил вперед, зачем-то здороваясь со всеми подряд. Люди в ответ тоже охотно здоровались и раскланивались. Может быть, тут так принято?

Я, вздохнув и подхватив свою сумку, двинулась за ним, то и дело подворачивая ногу в неудобных туфлях. На маньяка дедок не смахивал, авось, он просто сдаст мне какую-нибудь комнатку, перекантуюсь до утра.

— Долго нам еще? — мрачно сказала я, оттирая туфлю от коровьей лепешки. Прогулка начала мне уже порядком надоедать. Да и сумка оттягивала руку. Да уж, неподходящая у меня обувь для променада по деревне.

— Недолго, — махнул рукой дедок. — Километр еще. Аккурат до почты, а потом налево. Экие вы, городские, все неженки… Небось в Москве своей на машинах все раскатываетесь. Ходьба — залог долголетия.

Минут через пятнадцать мы наконец добрели до симпатичного аккуратного деревянного домика, выкрашенного в зеленый цвет. Дедок, прислонив велосипед к забору, открыл калитку и сказал мне:

— Проходи, гостем будешь!

— А собаки нет? — боязливо спросила я, засовывая голову во двор.

— Собаки? А, собаки нет вроде… — пространно ответил дедок и закатил велосипед внутрь.

В домике было тепло и очень уютно: аккуратные занавесочки на окнах, самовар, на стенах — чьи-то семейные фотографии, на столе — тарелка с пирожками и вязаные салфетки. На стене висел календарь на 1977 год. Взглянув на пирожки, я поняла, что жутко проголодалась.

— Ну, в общем, располагайся… — сказал дедок.

— А денег-то сколько нужно? — я вдруг вспомнила, что совсем забыла спросить о стоимости проживания в «нумерах».

— Ну… — почесал затылок дедок, — трешку давай и фиг с тобой, до пятницы можешь жить… три дня — аккурат самое то.

О том, что сколько стоило в СССР, я уже позабыла — в моей жизни начались другие хлопоты. Поэтому я, даже не пытаясь рассуждать, много это или мало, открыла ридикюль, достала три рублевых бумажки и протянула их арендодателю. Тот поспешно взял их, посмотрел на свет, потом удовлетворенно крякнул, завернул в тряпицу и спрятал в карман старого засаленного пиджака.

— Ну все, почапал я!

— Погодите! — воскликнула я. — А удобства-то где?

— Удобства? Какие такие удобства? Гальюн, что ль? Так во дворе… Все, давай, мне на рыбалку завтра рано.

— А Вы тут не живете, что ли? Просто жилье сдаете?

— Ну… можно и так сказать… — пространно сказал старичок. — В общем, в пятницу съезжай. Ключ под половичок обратно положишь.

— А Вы как же?

— А я тебе на кой?

— А позвонить тут откуда можно? — спохватилась я. — Очень надо!

— На почту чеши! — посоветовал мне хозяин дома. — Это недалеко, километра полтора, не больше. Как из дома выйдешь, направо до клуба и потом — налево. Все, бывай.

Через час, положив трубку, я вышла из здания почты и присела на обшарпанную лавочку, сняв новые туфли, которые жутко натерли мне ноги. Теперь все стало более или менее ясно. Хорошо, что номер домашнего телефона моей давнишней коллеги и по совместительству подруги Катерины Михайловны я помнила наизусть еще со времен моего второго путешествия в СССР. Она-то и напомнила мне, что произошло. Оказывается, в жизни настоящей Дарьи Ивановны Кислицыной вновь произошли крутые перемены.

Пока я, вернувшись обратно в двадцать первый век, прилежно сидела с мужем Гошей на занятиях в школе молодых родителей и изучала особенности детской психики, а потом исправно собирала справки и привыкала к басящему «младенцу» ростом метр восемьдесят, неожиданно появившемуся у нас в доме, настоящей Дарье Ивановне тоже было чем заняться. Жизнь ее бурлила.

Как оказалось, она в пух и прах разругалась с директрисой школы, которая наконец вернулась со своих бесконечных симпозиумов и приступила к прямым обязанностям. Директрисой оказалась Сталина Ефимовна, дама с крайне скверным характером и отвратительным отношением к детям. Ни на каких симпозиумах она, как потом Даше удалось выяснить через свою знакомую Катерину Михайловну, не была — просто решила отдохнуть пару месяцев, прикрывшись поездками по служебной необходимости. Детей она не то что не любила — попросту ненавидела. Поэтому милой, честной и доброй Дарье Ивановне с жесткой, циничной и расчетливой директрисой было не по пути.

Привычку доносить на коллег и учеников, которую я жестко искоренила в школе, Сталина Ефимовна всячески поддерживала и поощряла, а посему учительница химии Вилена Марковна — та самая, которая «оторвала» ухо моему будущему тестю Косте Заболотному, была у нее в фаворе. «Нулевка», как ее презрительно прозвали старшеклассники за практически полное отсутствие бюста, вновь начала чаевничать вечерами с директором в кабинете, доносить на «чересчур откровенный» вырез в кофточке нашей модницы Карины Адамовны и цепляться по пустякам к техничке тете Любе.

Правда, с последней у нее ничего не получилось. Химичка, которая во всем подобострастно подражала Сталине Ефимовне, решила как-то сыграть в начальницу и, проходя по коридору, провела пальцем по подоконнику, показав пыль и укоризненно сказав:

— Люба! Почему на подоконнике грязно? Чтобы тут же убрала!

Однако тетя Люба была не робкого десятка и не страдала патологическим страхом перед начальством. Собственно, никаким начальством для нее Вилена Марковна и не являлась. А посему, поставив на пол ведро, швабру и уперев руки в бока, тетя Люба просто сказала:

— А ты мне не указывай! Не «Люба», а «Любовь Андреевна»!

— Ты кто такая? — рявкнула химичка. — Протирай, говорю! И мел потом мне в кабинет принеси!

— Поливанова Любовь Андреевна я! — еще громче рявкнула тетя Люба. Проходившие рядом школьники заинтересованно начали перешептываться, глядя на то, как уборщица отчитывает «училку». — Медаль, между прочим, имею — «За оборону Ленинграда». Я тебе не собака — по приказу тапки носить. Закончу с полом — протру подоконники. Я не для того в блокаду зажигалки тушила, чтобы всякие… мне тут указывали!

— Я… — не ожидав такого отпора, зашлась в гневе Вилена Марковна. Оттого, что за их разговором наблюдали ученики, она прямо таки налилась яростью. — Я! Да я… тебе!

— Что ты мне? — все так же насмешливо и абсолютно без всякого страха ответила тетя Люба. — Ухо оторвешь? Как Костику? Тоже мне напугала… Шагай давай пионеров учить, таблица Менделеева! Шагай, шагай! — и она специально начала мыть пол прямо под ногами у обалдевшей химички, напевая: «Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает!».

Однако рано радовалась техничка, чье отрочество выпало на период блокады Ленинграда. На следующий день ее вызвала к себе в кабинет директриса Сталина Ефимовна, а еще через день полы в школе намывала уже другая женщина — покорная и тихая ее племянница, не поступившая с первого раза в институт.

— Отправили на пенсию старую кошелку, — довольно сказала ей тетя, попивая чаек с зефиром. — Давно было пора. Медалью она мне своей хвасталась… Осваивайся. Поработаешь полгодика, потом пристрою тебя в какой-нибудь техникум, на швею-мотористку хотя бы выучишься. На фабрику пойдет. А в свой химико-технологический больше не лезь. На кой оно тебе надо? В начальство ты все равно не выбьешься, а всю жизнь инженером за сто двадцать рублей работать — дрянная перспектива. Работяги больше инженеров получали всегда.

— Но Вы же пошли в педагогический… — попыталась возразить племянница — кудрявая тихоня Сонечка, ставя на поднос грязные чашки. На свою тетю она смотрела со смесью страха и обожания.

— А куда мне было пойти? — рассмеялась расчетливая Сталина Ефимовна. — У меня папа шишкой в РОНО был в начале шестидесятых. — Ясен пень, взяли меня в институт, как миленькую, я его даже с красным дипломом окончила. Я ж заранее знала, что если пойду по этой дорожке, то все у меня будет. Это те, кто «по призванию» пошел, сейчас по шесть уроков в день ведут, а потом до ночи еще тетрадки проверяют… Свихнуться можно. Ненавижу спиногрызов…

— Жалко, — осмелилась продолжить Сонечка, — из-за меня эту Любу уволили…

— Эта Поливанова — дура распоследняя, — разозлилась Сталина Ефимовна и сильно хлопнула ладонью по столу. Одно из блюдец, стоящих на столе, жалобно задребезжало. — Мыла два участка, а получала как за один. Вторая зарплата… ну, в общем, не твое дело. Протирай тщательнее у меня на столе! Держись меня, будешь за мной, как за каменной стеной! Ослушаешься — поедешь обратно в свой Оредеж, там будешь квас из бочки на улице продавать. В лучшем случае продавщицей в сельпо пойдешь. А сумеешь мне угодить — помогу тебе выбиться в люди. Очень уж за тебя твоя маменька просила. И не забывай: ухо держи востро! Все хочу знать: кто, где, когда, с кем…

— А как же это? — растерялась Сонечка. — Мне же никто не будет ничего рассказывать.

— А ты у Вилены Марковны спроси, она тебе мастер-класс проведет. Все можно разузнать, если слушать будешь, — рассмеялась Сталина Ефимовна и, достав из кармана мундштук и сигарету, закурила. Стряхнув пепел в услужливо предложенную племянницей пепельницу, она уже серьезным тоном продолжила: — И не трепись там!

Худенькая, зашуганная девчонка согласно кивнула, вытерла напоследок еще раз и так уже блестевший стол, в который можно было смотреться, как в зеркало, схватила поднос с грязной посудой и пошла к двери. Слышавшая их разговор через стену в учительской Дарья Ивановна, случайно задержавшаяся в школе до вечера, была вне себя от ярости и тем же вечером, придя домой, позвонила в Москву.

— Тьфу ты! — выругалась прямолинейная Катерина Михайловна. — Нет, я знала, конечно, что эта Ленина…

— Сталина… — поправила Даша подругу.

— Да не суть, — отмахнулась московская приятельница. — Хрен редьки не слаще. В общем, чувствую я, Дашенька, что эта мымра Вам житья не даст. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Продержитесь уж, пожалуйста, еще немножко, до конца учебного года, а у меня тут кое-какая идейка есть. Попробую тут провернуть одно дельце. Только для этого мне еще завучу нашему давнишнему, Наталье Дмитриевне в РОНО звякнуть надо.

Спустя неделю подруги созвонились снова, и Катерина Михайловна довольно сказала:

— В общем, я тут покумекала… Кажется, решится скоро Ваша проблема, Дашенька.

— Неужто «мымру» от нас переводят? — радостно изумилась Дарья. — Куда? В РОНО к Наталье Дмитриевне?

— Не все так просто, — озадаченно ответила бывшая коллега. — Тот, кто ее ставил, сидит высоко наверху. Наталье Дмитриевне в РОНО она и даром не сдалась — от нее одни проблемы будут. Да и сама она не особо туда стремится. В РОНО начальство сверху давить будет. А этой Сталине на директорском месте тепло — она сама себе хозяйка. Хочется на диване поваляться недельку, а то и две — рисует себе командировку в Москву, и все шито-крыто. Хочет — дает техничке два участка мыть, а платит, как за один. Вторую зарплату себе в карман кладет.

— Сильно наверху? — упавшим голосом спросила Дарья. Она уже обрадовалась, что вскоре жизнь в школе пойдет своим чередом. Дети перестанут шарахаться в коридорах от учителей, боясь получить замечание в дневник за любую провинность, а сами учителя вновь станут милыми и улыбчивыми. Видимо, правильно говорят, что рыба гниет с головы…

— Сильно, Дашенька Ивановна, сильно, — «успокоила» коллегу Катерина Михайловна. — Выше семи сталинских высоток в Москве, вместе взятых, у которых мы с Вами, дорогая моя, когда-то гуляли. Папаша ее в РОНО когда-то работал, на самой верхушке, сейчас на пенсии уже, грядки на даче окучивает. Но влияние кое-какое еще имеет. С самим Булгаковым в баню ходит, дачи у них рядом…

— С Булгаковым? — изумилась я, не понимая причем тут известный писатель. — Писателем? Михаилом Афанасьевичем? Он же до войны еще вроде бы умер…

— Типун Вам на язык, — рассердилась коллега, — Булгаков, о котором я говорю, жив-здоров, не булькает. Нам бы с Вами так жить. Я не про автора «Мастера и Маргариты», а про министра. В общем, есть у меня идея, как сделать так, чтобы временно. Да Вы не переживайте, что ни случается — все к лучшему… У меня там и дача рядом. Если что — на выходных будете в гости заходить. Аккурат к началу учебного года и переедете…

— Вы о чем? — непонимающе спросила Дарья.

Что же на ум пришло мудрой и рассудительной Катерине Михайловне, которая не раз выручала ее? Неужто опять придется куда-то переезжать?

А спустя пару месяцев после этого разговора я, бывшая продавщица Галя, а теперь счастливая жена и приемная мама подростка Сережи, стояла с дорожной сумкой на знакомом мне перроне. Заканчивался август 1977 года. Именно на этой станции мы с Катериной Михайловной и гурьбой галдящих восьмиклассников тринадцать лет назад — осенью 1963 года начали наш однодневный поход… С этой станции началось и мое пятое путешествие в СССР, и, кажется, продлится оно не один день. Теперь я — директор вновь созданной сельской школы для детей.

Отдохнув еще немножко, я сняла свои туфли-лодочки, бережно упаковала их в сумку и переобулась в другую, удобную обувь, в которой было не жалко наступать во что угодно…

Приключения начинались.