Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 8

Глава 8

Не каждый, с кем ты дерешься, твой враг, не каждый, кто тебе помогает, твой друг.

М. Тайсон.

Окрестности Данцига, юго-западный лес

8 июня 1734 года

Удар. Лезвия шпаг встретились, и лесную поляну оглушил звон стали. Уклоняюсь в сторону, делаю ложный замах, но… пропускаю удар соперника. Попал в ногу, благо, что острие было загодя облеплено воском и замотано тряпицей. Ноги у нас, в отличие от туловища, не были защищены.

— Да ёж! — не сдержался я.

Вновь не получилось одолеть сержанта. А ведь он явно не лучший фехтовальщик империи. Но и «в одну калитку» не выходит у него уже. Учусь помаленьку. Руки вспоминают, голова запоминает, что да как. Это же целая наука! Когда в прошлой жизни сабелькой махал, так, без системы и умельца, который бы подсказал что да как, только лишь предполагал, насколько фехтование фундаментальный вид спорта. Сейчас это вид выживания.

— Шибко высоко шпагу подымаете, дабы ложный замах учинить, нужно коротчее бить, — вновь, смущаясь, объяснял мне мои ошибки сержант Кашин.

Уже десять дней прошло с того момента, как я оказался в расположении оперативного резерва полковника Лесли. И ничего, вот ровным счетом, ничего мы тут не делаем полезного для общей осады крепости. Да и крепость держится. Французский флот пока не ушёл, по Висле что-то там доставляют в осаждённый город. Даже морские суда заходят. И это дает надежду осажденным.

Но подвижки есть, конечно, и в деле осады также. Орудия, что были доставлены мной, а также три мортиры, выгруженные с борта фрегата «Россия» — всё это уже стреляет в засевшего в Данциге Станислава Лещинского.

Этот самый Лещинский — тот тип, которого якобы выбрали польским королём на последнем вальном сейме. Но России, да и Австрии, такие расклады оказались не по нутру. Как допустить, чтобы Речью Посполитой управлял тесть французского короля? Дочь Лещинского ведь замужем за Людовиком XV.

Вот и выгоняют его, русофоба клятого из польских земель,. А французы помогают своему ставленнику. Недаром же Лещинский в последнее время жил во Франции, а его дочь, Мария, так и вовсе жена короля Людовика.

Где-то ещё должен сидеть со своими войсками курфюрст Саксонии, ставленник на польский престол уже от русской партии в Речи Посполитой. Северная война не только подкосила могущество Швеции, но и напрочь ослабила Польшу с Литвой. Теперь соседи считают правильным вмешиваться в дела Речи Посполитой.

Между прочим, во время Северной войны некоторое время Лещинский уже посидел на польском троне и показал себя полностью покорным Карлу XII, заключил с ним союз против России. Так что таких «мазеп» нужно уничтожать.

Ну и ляд с ними, с этими ставленниками, королями да претендентами на престол. Моё дело, как воина, воевать. Вот куда Отечество пошлёт, туда идти и должен. Ну, если только на хрен не посылают те, кто в какой-то момент дорвался до власти.

Пока я не понимаю раскладов, за мной никто не стоит, я ни за чьей спиной не укрываюсь. И команды нет, как и возможности возвысится. Так что приходится делать то, что могу. Воевать умею и хватает силы духа на это? Так буду и дальше… И хорошо, на самом деле, что время немного у меня было, чтобы разобраться в себе.

Ведь мне, бывшему старику, оказывается не так легко быть молодым. Нет, физически, великолепно себя ощущаю, от того, между тем, психика страдает. Кажется, что море по колено, а все эти власть имущие по… чуть выше колена. Вот и Миних… Да другой глаза в пол, коленки дрожат… Это же как солдату перед маршалом Жуковым стоять. Волнительно.

Ранее, в прошлой жизни, я уже был уверен в том, что мне все прощается. Кто в здравом уме вовсе будет противится столетнему старику? А еще ветерану, заслуженному человеку, не без связей в органах. Так что заносит меня. Еще и гормоны… Но я должен, обязан найти себя. Видимо, нового себя.

— Ещё давай! — решительно сказал я, вытирая пот со лба. — К бою!

И вновь мы закружились, как и все последние две недели, в схватке. Я и сам тренировался, и не давал спуску своим солдатам, так как физическая подготовка у всех оставляла желать лучшего. Эйфория от молодого тела проходила, зато очень даже работал критический взгляд. Куда это годится, когда животец свисает? Да и силы в руках — кот наплакал. А ещё гвардеец!

Удар. Звон стали. Шаг назад и… резкий выпад вперед, такой глубокий, что я чуть ли не на шпагат сел. Укол!

— Есть! Достал тебя, каналью! Тысяча чертей! — я радовался, как ребёнок.

— Вы, ваше благородие, браниться-то ладно, но чертей пошто поминать? И кто такой каналья? — обиженно сказал Иван Кашин, явно расстроившись от того, что я его подловил на противоходе и всадил шпагу в деревянный жилет.

— Каналья кто такой? — я задумался. — Ну, это такой мушкетёр из роты де Тревилля, в шляпе ходит и орёт: «Констанция!»

— Изнова вы, ваше благородие, шуткуете непонятно мне! — сказал Кашин, пытаясь уловить смысл моих слов, но тщетно.

Но мне хотелось расслабиться. Я чувствовал себя глубоко законспирированным агентом, которому приходится отыгрывать свою роль, причём ту, которая не соответствует характеру. Так что вот здесь, на поляне, где нет чужих глаз, я порой позволял себе сказать такое, что точно нельзя было бы завернуть в присутствии полковника Лесли или фельдмаршала Миниха. Впрочем, Миниха я и не видел с того единственного нашего разговора.

— Давай ошибки разберём! — сказал я, и мы стали медленно повторять движения друг друга, чтобы уловить возможности для атаки и обороны каждого.

Два раза в день, не менее чем по полтора часа, мы с Кашиным тренировались. Причём одна тренировка в день была ещё и общая, со всеми солдатами, не считая лёгкой разминки по пробуждению. Руки, ноги — казалось, что всё тело болело от непривычных нагрузок.

Но это нужно перетерпеть, если я хочу развиваться. А я хочу.

— Смотри, а если вот так поступить? — предложил я и повторил движения, будто бы работал не шпагой, а ножом.

— Добро, да и движения немного, — одобрил мои действия сержант.

Владения ножевым боем и специальная подготовка в КГБ помогали. Сознание помнило, или вспоминало, всё, чем я владел в лучшие годы своей прошлой жизни. Вот я и адаптировал и ножевой бой, и военно-прикладной рукопашный бой.

Это я чисто на клинках немного проигрываю сержанту. Случись между нами настоящий бой, где на кону была бы жизнь… Нет, не уступил бы, убил. Ну и руки. Мышечная память реципиента хранит нужный хват, и порой я даже не понимаю, а будто бы кисть руки сама выворачивается неестественным образом. Так что я, скорее, все же вспоминал навыки, чем заново их нарабатывал.

— Завтра пойдём наведаемся к французам, что в лесу пост поставили, — сообщил я.

— Как прикажете, ваше благородие, — отвечал сержант.

А что ж, так и прикажу. Есть сведения, что французы осваиваются в лесу. Уже дважды они выходили к позициям нашего оперативного резерва, и даже трое наших были потеряны убитыми. И пусть это произошло на другом фланге лагеря, но звоночек чёткий. Нужно брать лес под свой контроль.

Полковник Лесли уже посылал отряды — прошерстить ближний лес. Но без результата. Он был и не против, чтобы я со своим отрядом этим занялся. Даже обрадовался, когда я это предложил, будто я и мой отряд — расходное мясо.

Но на войне нужно не ждать — нужно воевать. А там уж позаботимся, чтобы себя не дать в обиду.

— Замри! — приказал я, услышал щелчок взводимого курка и сразу же отдал другой приказ: — Слушать и быть готовым.! Кто-то рядом в лесу.

— Понял, ваше благородие, — подобрался Кашин.

— Работаем далее! — сказал я, будто бы ничего и не произошло.

Если бы тот, кто взводил курок, хотел стрелять, он бы это сделал. А так, наверняка один, или отстал от своих, не решается. Нас все же двое, и даже не факт, что получится одного пристрелить. А вдвоем мы одолеем почти и любого.

Ну и мог это быть даже не француз или поляк, а наш, русский. Забрел в лес, чтобы… Да не важно, может, человек стесняется нужду прилюдно справлять, так и уходит поглубже, где есть ещё необорванные лопухи и природа, не порченая пребыванием войска.

Лязг металла вновь раздался на поляне. Но я мало следил за тем тренировочным боем, что вел, а все больше отступал и смещался в сторону, откуда был щелчок. Человек там еще должен стоять. Выйти из зарослей кустов, где и скрывается чужой, без того, чтобы нашуметь, не получится. Так что кто бы там ни был, он собирался переждать, а после уйти. Точно один.

— Уходи вправо! — выкрикнул я Кашину, а сам резко рванул влево. — Петляй, как учились!

Так мы должны были охватить чужака с двух сторон.

Краем зрения посмотрел на то, как Кашин устремился в лес, понял что к чему, при этом петляя. Я так же рваными движениями приближался к месту, где был… точно был человек. Он обязан растеряться. Ведь бывает, что не понять, какую выбрать цель. Мы с сержантом разбегались в стороны, и смятение у потенциального, да, скорее, реального врага давало мне пару секунд. А это уже немало.

— Бах! — прозвучал все-таки выстрел.

В меня, гад, целился. Пуля улетела в сторону и подняла земляной фонтанчик. Я мог там оказаться, если бы не хаотично передвигался, порой останавливаясь, сбивая с толку стрелка.

— Вперед! — выкрикнул я и сам ускорился.

Ворвавшись в кусты, я увидел, как человек в мундире французского офицера, причем высокого чина, отступает назад. Нет, он не бежать собрался. В тесноте куста, где прятался француз, крайне сложно было бы извлечь шпагу.

Но нет… Я не играю в бою в благородного рыцаря. Не даю врагу возможность обнажить клинок и стать опасным. Так что я как бежал, так и ускорился, оттолкнулся от поваленного дерева и двумя ногами, словно рестлер на ринге, врезался во француза.

— Мля! — вырвалось у меня, когда я приложился спиной о землю.

Обманчив лесной мох, как и человеческая улыбка. Казалось, что стелет мягко, но внутри часто камни и палки. Вот и я упал, разломав — хорошо, что не позвоночник, а сосновую сухую палку.

— Снова хранцуз? — спросил подбежавший Кашин, указывая на лежащего и пока еще не пришедшего в себя после удара противника. — Вязать оного, али как?

— Нет, конечно, расцеловать! — сказал я, а после понял, что имел в виду Кашин. — Убивать не будем. Вяжи его! Но сперва давай выйдем на поляну, неудобно тут.

Споро связав уже пришедшего в себя француза, мы вышли на поляну. Прислонили пленника к единственному дереву, мощной сосне, что стояла посреди поляны. Я намеревался отправить Кашина к моим бойцам, чтобы уже они тащили пленного, который отчего-то нервничал и брыкался. Наверное, вкус не самой чистой тряпки, что была засунута французу аккурат в рот, не понравился. Забыл сбрызнуть духами пропитанную потом тряпицу. Ничего, пусть вкусит «дух» русский.

— Слышишь? — спросил я, начав быстро перезаряжать пистолеты.

Шум в лесу был отчетливый. И я не ждал оттуда другого зверя, кроме человека. Уже догадался, что офицер то ли отстал от своих, то ли проявил излишнее рвение и пошел туда, куда не следовало, да и решил посмотреть, откуда доносится в лесу «каналья» и «тысяча чертей». Любопытство порой убивает, ну или в плен берет.

— Есть, ваше благородие, — прислушавшись, подтвердил мои догадки и Кашин.

— Бах-бах! — прозвучали два выстрела.

Мимо. Все же мы оттянулись на противоположный край поляны, и от стрелявших нас теперь отделяло расстояние метров в шестьдесят. Для пистолетов — приличная дальность.

Пистолетные выстрелы я уже различаю. И что в нас стреляли из пистолетов — это точно. А ещё что точно, так то, что выстрелили двумя пистолетами. Но тут нужно слушать. Есть секунда или даже две, чтобы уйти с траектории полёта пули, когда противник уже выжмет спусковой крючок. В этом отношении современное оружие малоэффективно.

Но полезно для тех, в кого стреляют.

Вот так и вышло, что мы лежали в примятой траве, и пули просвистели над головами: одна впилась в дерево рядом с Кашиным, другая срезала ветку сосны, одиноко растущей почти в середине большой поляны.

— Жив? — спросил я.

— Цел, ваше благородие! — отвечал сержант, уже вытаскивая из-за пояса свои пистолеты.

Было слышно, что наши враги стали перезаряжать пистолеты, при этом выкрикивая:

— Les russes abandonnent, restent en vie! [фр. Русские, сдавайтесь — останетесь живы.]

— Русские не сдаются! — выкрикнул я и обратился к Кашину: — Меняй позицию, перекатывайся, ищи их!

Я сам чуть крутанулся, оказываясь за трухлявым пнём, высоким, таким удобным, чтобы на нём отрабатывать удары и выпады.

— И сколько мне нужно убить французов, чтобы они поняли, что я не сдаюсь? — пробурчал я, выглядывая из-за пня и выискивая глазами врага.

— Вижу двоих! Левее кустов, у сосны, на три часа! — указал я и мгновенно стал прицеливаться.

— Каких это часов? — выкрикнул недоуменно Кашин, но я его не слушал.

— Бах! — выстрелил я и моментально, прикрываясь образовавшимся облачком дыма от сожжённого пороха, сместился в более высокую траву. Залёг.

Мимо? Обидно.

— Бах! Бах! — разрядил почти одновременно два своих пистолета Кашин.

Зачем? Перезаряжать сложно, если постоянно менять место, уходить с траектории выстрелов, или совершать перезарядку лёжа.

— Laurent s’est fait tirer dessus! [фр. Лорана подстрелили], — такой выкрик смог я разобрать со стороны леса, что был ближе всего ко мне.

Это француз зря орал. Выдал себя. Если бы он промолчал, то смог бы и меня подловить, и… Если бы у бабушки было кое-что, она была бы дедушкой. Так что не гадаем, а стреляем в ту сторону, откуда крик.

Я привстал на колено, выдохнул, выжал спусковой крючок.

— Бах! — пуля отправилась в полёт.

— А-а! — закричал француз.

И не нужно переводить. Крик боли — он интернациональный.

Я резко поднялся, нагнулся за шпагой и рванул в те кусты, откуда шёл голос.

— Бах! — в том месте, откуда я стрелял, пуля взрыхлила землю.

— Бах! Бах! — выстрел, и вновь дуплетом — Кашин.

И там, куда он стрелял, глухо упало тело. Молодец, сержант!

В это время я уже был в кустах и выискивал глазами вражину. Но увидел я не человека: а торчащий кончик шпаги. Значит, подраненый француз прятался за поваленным деревом. Сделав пять шагов, я с силой ударил по клинку француза, из-за чего противник вовсе уронил шпагу.

— Monsieur, rendez-vous [фр. Сударь, сдавайтесь], — произнёс я заготовленную ещё на фрегате «Митава» фразу.

— Куды ты, окоём, побежал? Заяц трусливый. А ну, стой! — слышал я громкий, полный огорчения голос Кашина.

Неподалёку был слышен треск веток. Третий француз, значит, ударился в бега. Ну а четвёртого я и не слышал — не было его. Стреляли в нас трое. Один мертв от выстрела сержанта, один сбежал. Ну а я беру подранка в плен.

— Ne me tuez pas, je me rends et je suis blessé. Je suis officier [фр. Не убивайте, я сдаюсь и ранен, я офицер], — бормотал, словно мантру, француз.

Хруст веток раздавался и с противоположной стороны поляны. По тем возгласам, что доносились оттуда, было ясно, что это свои — плутонг, оставленный на опушке, где также шла тренировка бойцов.

Наконец-то они сообразили и прибыли на помощь. Выволочку получат. Хотя… Можно ведь было подумать, что мы с Кашиным еще и в стрельбе с пистолетов упражняемся — я же не предупреждал, для чего именно мы на полянку ходим. Так что нужно четко ставить задачи солдатам, а не шпынять их без существенного повода. Впрочем, всё равно стоит ещ1 разобраться, почему не сразу пришли на выручку.

— Вяжи его! — я указал на француза, все так же лежавшего за поваленным деревом, на которого я направлял лезвие клинка.

Уже было хотел развернуться и пойти на поляну, чтобы попить, в горле пересохло, как почуял неладное. Успел краем глаза ухватить, как меняется лицо побежденного врага. Затравленный взгляд начал приобретать черты решимости, даже неотвратимости. А потом рука француза дернулась к поясу, к боку, на котором он лежал и который был скрыт от моих глаз. Иного варианта, как решить, что пленник пожелал извлечь из-за пояса пистолет, не было.

— Хех! — на выдохе я проколол излишне героическому французу лобную кость.

Не пожелавший стать пленником моментально обмяк. Со сталью в мозгу долго не живут. Он действительно хотел пристрелить хоть кого-то, прежде чем уйти из жизни.

Уважаю такие поступки. Никогда не сдавайся! Но думать же нужно, когда дергаться! Улучил бы момент получше, пусть на пару моих шагов позже, и получилось бы. А теперь… Такая аккуратная дырочка получилась в голове… Как должны говорить французы, «а ля гер ком, а ля гер». На войне, как на войне.

— Так что не обессудь, воин! — сказал я, обращаясь уже к трупу француза.

Хотел было сразу же согнуться и обыскать поверженного врага на предмет интересного, а лучше сверкающего в серебре или золоте. Но не стал. Нет, сделать это придется. Пусть солдаты обыщут, они не видели этих решительных глаз воина, который оказался достоин того, чтобы я не пнул мертвое тело, не стал обыскивать. Я — нет, но другие — да.

Причем обязательно. Где еще получится обзавестись деньгами, или же вещами, которые можно продать, как это не на войне? В мирное время такие способы добычи материальных ценностей называются разбоем.

— Ну вот… Виктория у нас! — сказал я, замечая, как Кашин споткнулся о ветки, упал и уткнулся лицом в мох. — Кашин… Ну кто же так по лесу бегает! Медведь ты!

Я подошел к пленнику, вытащил у него изо рта кляп и стал слушать ту тарабарщину, что этот рот, из которого воняло грязными портянками, говорил. А, нет, это кляп вонял так отвратительно. И почему я ранее не принюхивался, какую пошлость засовываю французу в рот? Потому что не хотел миндальничать.

Из того, что сказал француз, я понял только мольбу о пощаде, как и то, что он офицер. Как будто последнее дополнение должно было дать врагу индульгенцию. Впрочем… он прав. Убивать подраненого офицера нет резона. Это же теперь язык — можно и нужно допросить, разузнать всё обстоятельно. Единственный минус — не пограбишь, не прибарахлишься. Может, только шпагу у него и заберу — это не должно считаться зазорным, ведь добыто с бою. А вот по карманам уже, конечно, не пошаришь.

А я от лишних денег не отказался бы. У меня и оставалось всего два золотых… Даже и не знаю, как такая монета зовётся [луидор, или, как синоним, пистоль]. Ну и ещё девять серебряных монет.

— Деру дал, вашбродь, тот француз. Догнать бы! — приподнимаясь после своего неловкого падения, сетовал Кашин.

— Преследовать не будем! — сказал я, предполагая, что можно нарваться на других стрелков.

Хотя и у меня был порыв ринуться за последним сбежавшим французом. Но местность ещё не так чтобы знакома — можно увязнуть даже в болоте или встретить ручей как сложнопреодолимую преграду. Я уверен, что французов, когда они атаковали полк полковника Лесли, находящийся почти что в русском тылу, выводили поляки. У нас проводников не было.

Но мы уже познавали местность и ходили на метров триста в лес. Теперь этого мало. Нужно процесс ускорить.

— Кашин, давай этого петушка к нам в расположение! — сказал я, наблюдая за тем, как двое бойцов перевязывают основательнее руки французскому офицеру.

— Ваше благородие, а отчего же — петушка? — спросил сержант.

Я несколько замялся. Строго говоря, тут было два варианта ответа. Но выбрал я не тот, который более всего должен быть обидным для любого мужчины, и который характеризовал бы моё отношение к наглым французам, решившим поинтриговать против России.

— А у них петух считается благородным, словно наш двуглавый орел русский, — сказал я.

— Вот тебе раз. Петухи — и благородные! С чего это? Кроют кур да орут по утру. Где же тут благородство? — говорил Кашин, когда я уже отходил в сторону.

Пусть чуть со стороны, но я хотел видеть, как осматривают убитых французов. Не то чтобы я не доверял своим бойцам… Впрочем, с чего бы я им стал безоговорочно доверять? Для доверия нужно чуть больше, чем участие в одном скоротечном бою на фрегате. Так что да — я направлялся посмотреть, как происходит сбор трофеев с погибших французских офицеров.

К моему удивлению, и это тоже был офицер. Но, если судить по мундиру, чином меньшим, чем взятый пленник. Странная троица. Судя по тому, что я успел заметить в облике драпающего француза, третий тоже был не простой солдат. Или даже четверка? Мой пленник наверняка был с этими горе-вояками, что втроем, да еще из засады, не смогли нас с Кашиным упокоить.

Всё относительно прояснилось. Стал рассматривать вещи, собранные у убитых. Похоже, планшет был также у пленного, но я пока в него не залезал. У всех в небольшой кожаной суме имелись угольки в тряпице, а также свёрнутые листы бумаги.

— Картографы, значит, — вслух сказал я.

Из ценного, если не считать самих карт, были взяты монеты — шесть серебряных, две золотых, а также оружие.

Что касается вооружения, то к моему удивлению, моему отряду отдали всё то, чем мы воевали на фрегате. Более того — вернули мне и собранное у французов трофейное оружие. В этом плане была удивительна проявленная честность.

Оставалось лишь предполагать, почему к нам перешли французские трофеи — видно, так было принято. Мои же солдаты приняли деятельное участие в отражении французского абордажа. Мне ещё со многим предстоит разбираться. Не всё сразу. Главное — что я вооружён, можно сказать, до зубов.

Мы возвращались в расположение немного по дуге, чтобы не попасться соседям на глаза. Не переставал меня беспокоить лейтенант Данилов. Нет, он не приходил и не задирал меня. Иначе дуэль уже давно бы состоялась. Но часто я видел, как со стороны расположения роты Данилова наблюдали за мной и моими солдатами.

Вот, ей-Богу, хотел было подойти к Данилову и принудить его к откровенному разговору. Понятно, что кто-то из гвардейцев-измайловцев насолил ему. Но какого хрена мне отвечать за чьи-то проступки? Но нет, нельзя было даже первому разговаривать. Сочли бы за трусость. Ведь все вокруг уже знают, что бы будем дуэлировать сразу же после взятия Данцига.

Придумал же Данилов! Насколько я успел понять, в России дуэли пока не так чтобы распространены. Это французская забава. Или я бросил вызов первым?

Уже скоро мы были в расположении оперативного резерва армии, у себя, как я называю, «на гвардейском хуторе», так как приходилось располагаться чуть в стороне от основных войск. Сперва я предполагал покопаться в картах, быстренько перерисовать нужные мне места, а уже после — вести пленного к полковнику Лесли. Но были мысли, что француз что-то интересное расскажет.