Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 15

Меня наградили орденом Почетного легиона. Впрочем, этого отличия мало кому удалось избежать.

Марк Твен

Южнее Данцига

1734 год

Христофор Антонович Миних смотрел на три сундука с почти одним только золотом, лишь только с небольшими вкраплениями серебра. Не сказать, что его настолько сильно впечатлило сокровище. Видал генерал фельдмаршал и больше. Русская казна куда как богаче, даже в тот момент, когда она считается почти пустой.

Но всё же впечатляет вид золота, завораживает. Саксонец на русской службе, несмотря на то, что никогда не был гением интриг и придворных баталий, кое-что в раскладах при дворе Анны Иоанновны понимал. И мог оценить такой «блестящий подарок».

Императрица, как та сорока, любит разные дорогие блестяшки. Если она увидит эти три сундука, то даже не будет понимать, сколько на самом деле в них денег. Выглядит-то все необычайно богато. Государыня явно впечатлится. И тогда прольётся дождь из благодарностей. Вопрос только: на кого именно!

— Как вел себя этот гвардеец? — спросил Миних у ожидающего реакции фельдмаршала полковника Юрия Фёдоровича Лесли. — В бою не трусил?

Это полковник поспешил доложиться командующему сразу же после возвращения в лагерь. Лесли даже и слушать не хотел о том, чтобы дать отдохнуть унтер-лейтенанту, поспать пару часов после такой сложной и срочной операции, забравшей все силы и моральные, и физические. Но золото… оно такое, притягивает к себе чаще всего неприятности. Нужно было срочно решать, что с ним делать. Мало ли… Даже солдаты могут покуситься на богатства, а потом, в бега. Дезертирство в русской армии, как и во всех иных европейских, дело обыденное.

— Над Норовым, ваше высокопревосходительство, словно бы летал ангел-хранитель. Единственное, чего не удалось ему, так это увести фрегат, — образно ответил полковник.

— Отчего я раньше о нём не слышал, если это такой удалой офицер? — спросил Миних, скорее, сам себя.

Сейчас он терзался тем, что нужно ехать в Петербург. Самому Миниху этого делать никак нельзя. Не оставит же он армию? И было понятно, кто доставит императрице первым вести о сокровище.

Нет, отпускать полковника Лесли фельдмаршал Христофор Антонович Миних тоже не хотел. В недавно созданном оперативном резерве генерал-фельдмаршал видел где-то даже и опору.

Дело в том, что в войсках любили больше фельдмаршала Ласси, чем Миниха. Христофор Антонович чаще всего был смурнее тучи, нередко принимал непопулярные решения, в том числе и касающиеся наказания за провинности. Так что немцу Миниху большая часть войска предпочитала немца Ласси. [Был случай при одном из штурмов Данцига, когда солдаты и офицеры даже отказывались идти в бой, пока в ситуацию не встрял Ласси.] Так что полковник Юрий Федорович Лесли нужен Миниху на месте.

Своего адъютанта, Фермора, Христофор Антонович отправил в Петербург ещё ранее. С этой стороны опоры нет.

— Отчего не желаете отправить Степана Федоровича Апраксина? — спросил Лесли.

Миних усмехнулся. И по этой реакции обычно безэмоционального фельдмаршала, было все понятно.

Степан Федорович Апраксин в понимании Миниха был никудышным офицером. Пусть фельдмаршал и не был столь прожженным придворным интриганом, но понимал, с кем нужно если не дружить, то точно не ссориться. Потому и назначил Апраксина на должность дежурного генерала [офицера, который следит за санитарным состоянием, довольствием, бытом солдат].

Дело в том, что Степан Федорович пасынок Андрея Ивановича Ушакова, главы Тайной канцелярии. И не мог Миних уволить Апраксина, чтобы не поссориться с Ушаковым. Но и не хотел Христофор Антонович продвигать по службе бездарность. Он был уверен, что Апраксин и сам взлетит на погибель русской армии. Ведь когда-нибудь дорастет до того, чтобы командовать целыми армиями.

Так что? Отправлять Апраксина? Чтобы он уже очень скоро, не гляди, что тридцати двух лет отроду, вел русские войска в бой? Обойдется Ушаков, и так приходится Миниху через свою гордость держать его пасынка при себе.

— Мне тот гвардеец отповедь пропел… Говорил, что плохо все у нас с санитарными потерями… И я же это вижу. Но куда мне Апраксина деть? Это его вотчина! И наказать не могу… — неожиданно для себя признался полковнику фельдмаршал.

Лесли опешил и молчал. Он не ожидал, что Миних может сказать вслух то, что знают и так все, но о чем говорить было нельзя. Но даже фельдмаршалам порой нужно выговориться.

— Что же. Вот пусть гвардеец этот и едет с донесением к императрице, — принял решение Миних.

Удивление полковника Лесли сменилось разочарованием Пусть Юрий Федорович и был при дворе лишь единожды, и то располагался слишком далеко и от императрицы, как и от знатнейших придворных вельмож, но кое-что понимал. Наверняка, если бы полковник прибыл к императрице, то тут же быть ему генералом. Мало того, матушка-государыня денег должна была бы щедро отсыпать.

— Не стоит печалиться. Нужно лишь составить правильное письмо, а ещё поговорить, взять слово с этого унтер-лейтенанта. Если он не глупец, то и ваше, и моё имя будет звучать под сводами императорского дворца, — сказал Миних и хотел было добавить ещё одну мысль, но решил, что полковнику об этом знать и думать не обязательно.

Христофор Антонович постоянно искал в своём окружении, или даже в чужом, исполнительных, в меру инициативных, но без меры отчаянных людей при исполнении приказов самого Миниха. Таких, что не побоятся и герцогу Бирону дать затрещину, если получат на то приказ.

Миних не был уверен в том, что этот странный юноша, гвардеец, — именно тот, который ему нужен, который сможет в какой-то момент быть рядом с фельдмаршалом, когда будет решаться судьба и самого Миниха, и России. Но что-то в парне было, за что теперь цеплялся Миних.

Вот как вышло — меня использовали, словно доставщика, грузчика. Почти в торжественной обстановке, стараясь даже чеканить шаг, не показывая, насколько тяжелы сундуки, мы вдвоём с Саватеевым вносили громоздкую ношу. Делали вдвоём то, что с трудом получалось сделать в том лесу четырём солдатам. Благо, что нести было недалеко.

А потом фельдмаршал попросил обождать за пределами его шатра. Говорил он буднично, будто бы не произошло никакого подвига, как будто мы не выполнили казавшуюся невероятной задачу.

Я не обидчивый, но, как и любому нормальному человеку, мне не нравится, когда мои успехи затираются, принимаются как должное, или же приписываются другим. Да, я действовал во благо России, пополняя копилку славных дел русской армии, но не забывал и про себя.

Этот мир, это общество, имеет чёткие рамки. И не устроит меня жизнь лишь только на одном удовольствии унтер-лейтенанта. Более того, не смогу же я сидеть без дела, когда в моей голове есть некоторые мысли и по улучшению оружия, и по становлению российской экономики, если только получится добраться до тех вершин, где уже не исполняются, а больше принимаются решения.

И вот он — шанс. Не только обелить своё имя, как якобы бунтовщика, но и прославить фамилию.

— Господин унтер-лейтенант, его высокопревосходительство вас ожидает, — сообщил мне слуга фельдмаршала.

Я медленно выдохнул, усмиряя бурю эмоций. Да-а… Не могу себе представить, чтобы подобные мысли, что нынче посещали мою голову, были у столетнего старика в прошлой жизни. Может быть, это результат тех бурлящих гормонов, что, безусловно, наличествуют в теле молодого здорового мужчины?

— Ваше высокопревосходительство! — я вошёл в шатёр, стал по стойке смирно.

— Присядьте, Александр Лукич, — получил я неожиданное предложение, да еще с обращением по имени-отчеству.

Раз предлагают, можно и присесть.

— В каких вы отношениях с господином Эрнстом Бироном и его родственниками, прежде всего, с премьер-майором… или уже подполковником вашего полка Густавом Бироном? — продолжал удивлять меня, теперь уже вопросами, фельдмаршал Миних.

— Я слишком малая фигура, чтобы быть в каких-либо отношениях с Бироном. Даже с его братьями, — уверенным голосом сказал я.

— Считаете ли вы, случившееся с фрегатом и то, что получилось отбить награбленное Лещинским золото, лишь вашей заслугой? — последовал следующий провокационный вопрос.

Однако, если отвечать про отношения с Бироном мне было трудновато, потому как я не знал, возможно, что реципиент и имел какие-то связи с фаворитом, то на второй вопрос ответ был очевиден.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Мысль совершить сие славное дело была моя, в том не сумневаюсь… Токмо в равной доле, кабы и не больше, участие в означенных вами делах принимал и полковник Лесли. Без вашей помощи, ваше высокопревосходительство, было никак не победить, — озвучил я единственно правильную позицию в данном вопросе.

Да, думал я несколько иначе. Уж точно большая часть и составления плана операции, и его реализации лежали на мне. Но ясно, как божий день, что, если я начну тянуть одеяло исключительно на себя, то меня могут и вовсе оттереть от результатов столь славной операции. Уж на это власти у Миниха хватит.

Генерал-фельдмаршал, не скрывая удовлетворения, посмотрел в сторону сидящего недалеко от меня полковника Лесли, после чего продолжил разговор.

— Вам надлежит отправиться в Петербург не позднее, чем через два дня. Задача — сопровождение известного вам груза. Вы же передадите императрице письмо. Всеми силами постарайтесь передать его именно в руки Анне Иоанновне. Впрочем, я понимаю, что противиться воле Эрнста Бирона вы, случись иное, будете не в силах. Но тогда уж лучше ему, чем кому иному. И никак не Остерману! — инструктировал Миних, а я не знал: радоваться или огорчаться.

Вот он — шанс немного возвыситься. Не думаю, что со мной произойдёт то, что в истории случилось с Петром Александровичем Румянцевым, когда он привёз Елизавете Петровне вести об окончании русско-шведской войны. Из капитана Румянцев разом стал генералом. И как тогда Елизавета рассмотрела в юном повесе военного гения? Или она больше угодить хотела отцу Петра Румянцева?

В любом случае, приносить благие новости при дворе — это уже возвышение. Ведь не могут выбрать недостойного, чтобы сообщить радость. А если он уже выбран военачальниками, то и власть должна как-то приветить.

Я вышел из шатра командующего, вдохнул свежего воздуха. Как-то у Миниха сыростью во временном жилище отдает.

— Унтер-лейтенант! Ко мне подойдите! — услышал я голос в стороне.

Несколько полноватый, но рослый, даже высокий, офицер строго смотрел на меня. Подойти придется. Субординация. Но я, как говориться, запомнил борова.

— Я слышал, что вы отправляетесь уже завтра в Петербург. Мне нужно, чтобы вы доставили небольшой подарок одной даме. Она сама вас найдет в полку. Слово чести с вас, что доставите! — все таким же требовательным тоном говорил генерал.

Да, генерал, но какой-то другой, как будто и не армейский. Нет, не по мундиру сужу,. Ну не выглядит он генералом. Но то не мое, конечно, дело. Мало ли какой тут генералитет. Не всем же быть похожими на Миниха.

— Что будет мне за это, ваше превосходительство? — сказал я и генерал выпучил глаза так, что казалось сейчас выпадут глазные яблоки.

— Вы… Десять рублей… Более не дам, а буду говорить с вашим начальствующим лицом. Тогда повезете по приказу.

— Я согласен, ваше превосходительство, — сказал я.

Понимаю, что что-то может быть и не так. Хотел бы боров посылку передать, так почему бы это не сделать через Миниха. Но ладно… Посмотрим на посылку.,

— И чего же вы хотите? — спрашивал у французского парламентера генерал-майор Пётр Семёнович Салтыков.

Вид у дальнего родственника русской императрицы был горделивый. Пётр Семёнович почти откровенно насмехался над французским полковником. Тот небольшой, но весьма боевитый корпус, которым командовал генерал-майор Салтыков, стоял на самой передовой. И именно эти силы первыми пойдут на штурм Данцига, как только поступит приказ о генеральном приступе.

Естественно, Пётр Семёнович даже близко не хотел показывать врагу какое-либо расположение или сомнения. И наиболее уместной счёл манеру поведения на грани оскорбительной. К черту грани! Это было прямое оскорбление, чтобы француз ушел прочь и не морочил голову.

— Я уполномочен спросить вас, как вы видите возможность вызволить из плена французского подданного, герцога де Дюраса, — будто и не заметив насмешек свой адрес, спрашивал французский полковник Жан Мишель Перигор.

Салтыков был удивлён, так как не смог понять настроения француза. Тот воспринимал всё происходящее нелепостью, будто перед ним не русский генерал, а арлекин.

— Я не понимаю, о чём вы говорите, — вынужденно признался тогда Салтыков.

— Прошу вас, передайте своему командованию, что мы готовы на обмен, — сказал французский полковник, резко развернулся и пошёл в сторону оборонительных укреплений Данцига, откуда и прибыл всего несколько минут назад.

Салтыков был недоволен. Не дали ему насладиться униженным врагом — враг попросту сбежал, ушёл от унижения.

На самом деле Пётр Семёнович был скорее спокойным, рассудительным, редко позволял себе подобные выходки, как сейчас с французом. Но понимал он и ещё другую вещь: ему нужно будет что-то рассказывать при дворе. Потому важно было вывести из себя француза и насмехаться над ним, да запоминать каждое слово, каким тот станет перечить, чтобы потом быть интересным императрице.

А здесь что же вышло?

Анна Иоанновна, дальняя родственница Петра Семеновича по матери, в девичестве Салтыковой, настолько любила различного рода рассказы, словесные увеселения, что можно было только обладая парой десятков интересных историй, пусть и на время, но всё-таки приковать к себе внимание государыни. Ну, а уж там — дело мастера боится.

И все же Салтыков передал слова француза командованию.

— Я так и не услышал вашей истории, Антон Иванович, — сказал я, когда навестил Данилова перед своим отбытием.

— Вы дважды спасли мне жизнь… — скрипучим, словно у старика, голосом сказал лежавший в кровати Данилов. — В праве спросить и я в долгу ответить. Но и это мало меняет… Вызов брошен. Дуэли быть. Позже, но если вы хотите нынче же?

Данилов всерьез дернулся, чтобы попытаться встать.

— Окститесь, Антон Иванович. Вам вставать нынче нельзя. А дуэль… Раз настаиваете… Быть ей при будущей нашей встрече.

Я уже не хотел никакой дуэли. Ну как теперь биться на смерть с тем, кого от смерти спас! Вновь я чего-то не понимаю. Ну неужели те, кто знает о вызове на дуэль могут что-то сказать в укор, если этого поединка не состоится?

— Слушайте, господин Норов. А после в вашем праве хоть бы и в Тайную канцелярию меня сдать, — сказал после некоторой паузы Данилов и начал свой рассказ.

Данилов был доверенным лицом князя Григория Дмитриевича Юсупова. Именно с этим обстоятельством уже связана проблема. Он опальный. И тогда явными становятся все намеки от Саватеева, или от полковника Лесли, что мол, Данилову следует кое-что вспомнить.

— Я был… Влюбленным в княгиню Прасковью Григорьевну, дочь князя. А они… — он остановился, дабы отдышаться. — Князь умер, и чтобы завладеть его имуществом… Когда, поправ честь и девичью и свою, гвардейцы уводили силком Прасковью Григорьевну, то… Я… Попытался ее отбить. Один… Был ранен и не знал, куда податься. Вот я здесь, как и почему — не расскажу, ибо не должно подвергать опасности жизни иных, коли доверился лишь своею. Нынче я во власти вашей, господин Норов. Но за спасение… Вверяюсь вам. После убью.

И не понял я до конца, была ли шутка про убийство. Уточнять не стал. Если человек, действительно хочет меня убить, то у него должен быть шанс умереть.

А вообще рассказ дался Данилову нелегко, и не только потому, что из-за ранения он потерял много крови, наверняка и швы болели. Теперь он смотрел прямо на меня, и во взгляде его читалась и гордость, и смирение.

— Будет… Я ничего не слышал, — усмехнулся я. — Хватит хворать, нам еще биться на шпагах!

— Я готов наказать вас, пусть и вины ваши малы! — попытался усмехнуться Данилов, но было видно, что ему эта усмешка «боком обошлась».

Предстояло попрощаться еще с одним человеком. Жаль мне было расставаться, не получив круглую сумму денег за этого товарища. Но не все от меня зависит. Не пойду же к Миниху и не скажу ему, что он не прав, вот так менять русских офицеров на одного французского.

— Я прощаюсь с вами, герцог. Не взыщите, если что не так! — сказал я, когда прибыл французский полковник за де Дюрасом.

— Я понял, что со мною вы играли. Не держу зла. Напротив… То, что вы сделали, как обокрали Лещинского!.. Вышло, признаться, лихо. Я не хотел бы с вами встретиться в бою, — отвечал мне французский герцог.

Нет, особой любовью я к нему не проникся. Но уже за то, что герцог не причинил неприятностей, не был заносчивым, не раздражал — уже за это мог бы сказать ему «спасибо». Мог бы, но не буду. Нечего баловать всех этих герцогов.

Ага! Сказал бы я так Эрнсту Бирону! Посмотрим еще на этого Бирона, может и скажу.

Мы меняли Эммануэля де Дюраса на Дефремери, того самого капитана «Митавы», что приказывал сдаться. Там же и мичман Войников, который в моей системе ценностей стоял выше бывшего, надеюсь, что бывшего, капитана «Митавы». Бонусом шли еще один майор и два русских ротмистра, бывшие в плену у поляков. Так что размен с одной стороны был неравноценным, один на пятерых. С другой стороны… Целый герцог! А мог быть и не целым, например, без пары пальцев на правой руке, чтобы шпагу не мог взять, да и пистолет.

Французы ушли, крутя головами на все триста шестьдесят градусов, запоминая наши укрепления и силы. Пусть, им это не поможет.

Все вокруг только и говорили о том, что вот-вот случится генеральный штурм Данцига. Действительно, велись приготовления, которые никак нельзя иначе трактовать, как подготовка русскими войсками решительного и несокрушимого удара по врагу.

Утром стало известно, что и французские корабли отбывают прочь. И я знал, что прямо сейчас горожане должны принимать для себя важнейшее решение. Они сдадут Станислава Лещинского и самых верных его соратников, как только поймут, что все сказки про большую помощь сперва французов, а потом еще и шведов — сказки и есть.

Казалось бы, в городе сейчас около двадцати тысяч поляков, которые обещались до последнего защищать своего короля. Они, видимо, при этой клятве просто забыли сказать, где именно заканчивается это «последнее».

С приходом русского флота закончилось какое-либо снабжение города, перенаселенного, между прочим, и проедающего даже на скромном осадном рационе огромное количество еды. Тут даже логистика мирного времени не могла справиться с прокормом большого числа и поляков и представителей иных народов.

Так что лишь только дело времени, когда в городе начнётся самый настоящий голод. Кроме того, приходили различные данные о том, что русские войска, в том числе и под командованием фельдмаршала Ласси, били приверженцев Лещинского на всей территории Речи Посполитой, не давая никакой возможности полякам собраться в конфедерацию и начать организованное сопротивление.

Учитывая всё нарастающее действие саксонцев, отсутствие реальной помощи от Франции и нежелание Швеции прямо сейчас вступать в войну, потакая русским, дело выглядело для Станислава Лещинского и его соратников безнадёжным.

Так что отбывал я в сторону Пилау со спокойным сердцем. Именно в данный момент моя помощь не имеет никакого значения. Напротив, я бы просто простоял бы под стенами Данцига ещё две-три недели, чтобы после со стороны наблюдать за переговорами с капитулирующим городом.

Его ограбят и без меня. Два миллиона талеров должен потребовать Миних за то, что город не будет разорен.

— Иван, а что или кто ждёт тебя в Петербурге? — завёл я теперь разговор с сержантом Кашиным, желая хоть что-нибудь разузнать о своём реципиенте.

Дорога была скучна, и нужно хоть что-то выуживать о себе и о своем окружении. Но делать это непринужденно, исподволь. Хотя Кашин уже пару раз высказывался, что я нынче совсем другой. Вот и теперь косит на меня глазом. Хорошо, что бесноватым не объявил. Может, еще просто не решился?

Я только усмехнулся и не стал торопить его с ответом.