Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 11

Глава 11

«Все это так не потому, что я такой умный. Это все из-за того, что я долго не сдаюсь при решении задачи» — Альберт Эйнштейн

Южнее Данцига

8 июня 1734 года

— И ты, полковник, что прошёл немало баталий, и отменный порядок в своём полку имеешь, решил, что сия затея сладится? — спрашивал Миних.

— Отчего же не попробовать? — отвечал Юрий Фёдорович Лесли. — Удача принесет славу, не выйдет взять фрегат — так нападем на неприятеля, убьем кого да и к себе уйдем. Почитай, ничем и не рискуем.

Они оба знали немецкий, на котором между собой и разговаривали. Но не только поэтому эти военачальники понимали друг друга. Они еще и вместе сражались, фельдмаршал знал, на что способен Лесли, и высоко его ценил.

Да и в целом Миних благоволил к Юрию Фёдоровичу Лесли, несмотря на то, что тот уже был русским, хотя по отцу, служившему ещё Алексею Михайловичу, и шотландец. Можно сказать, что полковник Лесли был протеже генерал-фельдмаршала [сохранились письма Миниха императрице Анне Иоанновне, в которых он очень лестно отзывается о Лесли и просит для него чин генерал-майора].

— Знаю я, Юрий Фёдорович, как тогда царь Пётр с Алексашкой Меншиковым брали на абордаж шведские фрегаты, стоящие на Неве. Но они же пьяны были, а когда протрезвели, так уже и бой шёл. А ты на трезвую голову такое учинить предлагаешь. Али не ты? — с прищуром спросил Миних.

— Вот же лиходей этот Норов… Ну не могу я так объяснить вам, ваше высокопревосходительство, как мне доходчиво разъяснили. Вот ей-Богу, пока не пришёл к вам, был уверен во всех делах, — раздосадовался Лесли.

— И о ком ты говоришь, Юрий Фёдорович? Кто такой прыткий у тебя? — заинтересовался Миних, не расслышав имени.

— Да гвардеец тот, ваше высокопревосходительство, что вами был приписан к резерву моему. Это он увести фрегат французский хочет, да ещё и со скарбом, и немалым, как видно — с казной самозванца Станислава Лещинского, — сказал Лесли и вздохнул с облегчением.

Он только сейчас понял, что главного, сути — зачем вовсе нападать на фрегат, — и не рассказал фельдмаршалу. Миних же задумался, нахмурил брови.

— Так, тут дело иное. И вот сейчас подробнее… Нет, Юрий Фёдорович, зови-ка ты того гвардейца шустрого, пусть дополняет. Он уже проявил себя… Сделал то, что никто бы не думал. Фрегат русский спас. Тогда получилось — так, может, удача благоволит строптивцу? — сказал Миних и приказал приготовить всем кофий.

И пусть было уже лето, но погода шалила. Стало пасмурно, резко похолодало, поднялся такой ветер, что уже пару палаток, некрепко закреплённых, сорвало и унесло прочь. После жары — и вдруг такой резкий перепад… Так что и днём можно кофе попить, даже полезным будет согреться.

Я стоял по стойке смирно, показывая неплохую выправку. Помнил и я, как это должно быть — как спину тянуть, как голову держать. Ну и моему реципиенту, наверняка, было всё это знакомо, так как никакого дискомфорта я не чувствовал ни после пяти минут стойки… ни после получаса… часа…

Нет, всё же было уже в тягость держать выправку, словно на параде тянуться. Вот только команды расслабляться всё не было. А я и кофейку бы попил, да побаловался белым духмяным хлебом, что сейчас, не стесняясь меня, тщательно жевали только генерал-фельдмаршал и полковник. Но такова доля солдатская. Ну или офицерская, с заведомо меньшим чином.

И какой же дотошный и нудный этот Миних! Вот же зануда! Каждую деталь, каждый шаг — всё выпытывал, причём отдувался только я. Полковник пил уже третью чашку кофе.

Может, сказать ему? Ну, мол, так и сердечко может начать шалить? Впрочем, если этот славный воин имеет такую же судьбу, как тот, о котором я вспомнил из знаний своих по истории, то жить ему осталось то ли два, то ли три года — и сложит он голову от крымской стрелы [смерть полковника Лесли была героической, в Крыму. Он отбивался от заведомо большего отряда татар рядом со своим сыном].

— А ну как вас на посту заметят да сигнал дадут своим? — спрашивал меня Миних, выясняя, как я предлагаю пробраться к фрегату незамеченным.

— Осмелюсь доложить вашему высокопревосходительству, что в любой момент можно отвернуть назад и уйти в лес, где поставить заслоны и ружейным огнём остановить преследователей, — отвечал я. — В ином случае, есть множество возможностей убить караульных тихо.

Пусть и на немецком языке, но я старался говорить чётко, убедительно, демонстрировать свою полную уверенность в успехе. Знаю по прошлой жизни, что если подчинённый начинает мямлить, высказывать сомнения, то, как правило, и у командира быстро сыщется немало предлогов, чтобы предложение отклонить.

А вообще наш диалог звучал забавно: немецкий язык то и дело перемежался русскими словами, тут и звания добавляли разнобоя. Особенно это касалось формулы обращения меня, как нижестоящего, к командующему.

— Ну, отвернуть уже не выйдет, если бой будет на фрегате, — с задумчивым видом говорил Миних. — И это, почитай, преступное дело — подсудных людишек отправлять в бой. Что, без мичманов тех и лейтенанта не справитесь никак?

— Так коли удаваться не будет, ваше высокопревосходительство, так поджечь нужно фрегат тот. Кто же лучше знает, как пустить на дно корабль, как не морской офицер, который судно от того хранит? Пущай богатство Лещинского лучше достанется рыбам, чем королю польскому. Да и не будет Людовик поддерживать своего тестя, если Лещинскому расплатиться будет нечем за помощь, — сказал я, в уме прикидывая, насколько может быть глубока Висла, и что бы придумать, как с её дна достать польскую казну, если и вправду вот так придётся топить корабль.

А что до Людовика, то, насколько я знаю, французский король уже должен удариться во все тяжкие и менять любовниц одну за другой. Так что и политический вес Марии Лещинской уменьшился. Странное время, когда по постельным делам монархов можно предполагать изменения в мировой политике.

Хорошо ещё, что в этом времени почти что нигде в Европе не распространены бумажные деньги. А золотые и серебряные кругляши могут спокойно себе покоиться на дне Вислы — будет время подумать, как их оттуда достать.

— И в самьем дьели. Складно говорьишь, — сказал Миних, отчего-то перейдя на русский язык. — Введи того офицьера хфранцуза! Говорить с ним желаю.

Вот же недоверчивый немец! Всё ему узнать да перепроверить нужно. С другой стороны, это и правильно — немецкий порядок великая сила. И единственное, что ее может победить, это русское безрассудство и непредсказуемость.

Пока допрашивали де Дюраса, мне позволили поговорить со Спиридовым и Лаптевым, а также с другими членами команды фрегата «Митава», ну и с Сопотовым. Я должен был узнать, смогут ли они, если потребуется, без полноценной команды увести корабль, да ещё и оторваться от вероятной погони со стороны французов.

Хотя я прекрасно понимал, что, скорее всего, это не удастся. Не нужно дергать удачу часто за хвост, а то эта «птичка» нагадит на руку.

Надо ли говорить, что быстрее меня ноги в этом мире ещё не носили? Я действительно чувствовал неправильным, что имею возможность почти что свободно жить, а парней всё ещё держали на «губе»! И теперь, похоже, свой гештальт я закрою, дам шанс мореманам отличиться настолько, что вопрос о их суде еще более будет спорным.

— Ну как вы, други мои, не утомились сидеть на гауптвахте армейской? — спросил я, как только вошёл в небольшое помещение, где из мебели была только разложенная кучками на сырой земле солома.

— Спаси Христос, Александр Лукич. С твоей помощью тут не наказание, а отдых. Не сбрешу, что райские кущи, но и не Геенна огненная, — за всех ответил мичман Спиридов, рукой указывая на недоеденный окорок и непочатые две бутылки вина.

Причём бутылки эти были ёмкостью никак не меньше, чем два литра. Недёшево мне обходится содержание арестантов. Но это всё чувство вины, — я на свободе, а они за решёткой… Хоть решение это было и не моё, а теперь будто камень с души у меня снялся, когда я увидел их, румяных, и обменялся удалыми улыбками с несломленными людьми.

Случись сделать выбор сейчас — я поступил бы точно так же. Не отдал бы фрегат французам! Русские не сдаются! Это аксиома, которая не должна подвергаться даже обсуждению.

— Ну и как, готовы ли вы Отечеству послужить? — бодро задал я вопрос, подойдя к спальным местам.

М-да… Вонь немытых мужских тел, а также и не сказать, что приятные ароматы отходов жизнедеятельности, мухи… Я бы такое времяпрепровождение не назвал бы все же отдыхом. Но всё познаётся в сравнении. Те условия, что были у нас в клетушке на фрегате «Россия», куда как хуже.

— Служить? Нас здесь за правое дело в цепи, аки псов… А мы служить? — высказался на это штюрман Лавников.

— А вот это следует отбросить! — жёстко сказал я. — Обиды оставить нужно для женщин, это их удел. А мы — слуги государыни и Отечества своего! Нам служить нужно!

— Сказывай, Александр Лукич, что делать потребно. Я готов служить службу, — сказал уже Харитон Лаптев.

Ну, я и рассказал. Оказалось, что задача сложная. Даже очень. В любом случае, четверо арестованных членов команды «Митавы» не справятся, пусть и с помощью лейтенанта Сопотова. Это если еще думать об угоне фрегата. Только для поднятия и постановке парусов нам нужно человек двадцать.

— Ну а если поставить солдат, и вы будете показывать им, что и как делать? Парус ли ставить, или еще что с ним делать? — спросил я и тут же понял, что толку будет мало.

Глупый все же вопрос. Но я же сухопутный, почти что. Нельзя легкоатлета посадить за шахматный стол и ждать результата, пусть и бегун, и шахматист — оба считаются спортсменами.

— Значит, жечь будем фрегат! — принял я решение. — Но всё едино, говорить нужно, что без вас нам не сдюжить. Иначе не вызволить да имена ваши не прославить.

Вернулся я в шатёр Миниха, когда там уже закончился допрос француза. Я ожидал выволочки. Всё же говорил и угрожал я Эммануэлю не в духе времени. Он мог на меня теперь нажаловаться за свой страх, пусть и слово дал, что делать этого не станет.

Что же показала картина, открывшаяся мне, как только было позволено войти в шатёр командующего? Француз пил кофий, заедал тем самым белым хлебом, ещё и в прикуску с нарезанной ветчиной. Он, пленник, был накормлен, а я, свой… Нужно заканчивать уже все разговоры, а то за день и не поем вовсе.

— Вот, герцог сказывает, что вы, господин унтер-лейтенант, славный воин, что смогли вдвоём со своим сержантом противостоять в честном бою троим славным французским рыцарям, — сказал полковник Лесли, и я чуть в осадок не выпал. Герцог? [Эммануэль-Фелисите де Дюрфор де Дюрас унаследовал титул герцога от своего отца, маршала Франции, в 18 лет, и служил, долгое время в армии в разных чинах, даже был мушкетёром].

Ну да, я понял, что у него уж слишком длинное имя. Но чтоб целый герцог? Это же, должно быть, очень важная персона. Из того, что я знаю, титул герцога носили люди как бы не королевских кровей. Да, к восемнадцатому веку многое уже поменялось. Но герцог… Это как в России сиятельный князь, или даже больше.

— Что? Он не сказал вам, что герцог? — спросил Миних, и я впервые увидел, что этот человек умеет улыбаться.

Я бы, впрочем, не поручился сейчас, что мой пленный ничего такого не упоминал, ну да кто для красного словца, будучи пойманным, не пытался бы приписать себе титулов? Опять это влияние прошлой жизни. В этом времени вряд ли кто-то станет называть себя герцогом, за это можно очень больно получить.

И вот теперь этого герцога повели, или даже сопроводили, из шатра русского командующего. А он, Эммануэль, этот недобитый мной, лишь раненый в руку… казалось, что рот порвёт, так улыбался — наслаждался, паразит, моим замешательством.

И откуда во мне стало вот это появляться? Ну герцог! И что? Таких мой дед, да и отец к стенке ставили во время революции. А я тут поплыл. Или я — уже не такой уж и «я»? Время и обстоятельства довлели и воспитывали во мне другого человека? Не хотелось бы. Мне моя идентичность дорога.

— Действуйте! — генерал-фельдмаршал Миних вновь перешёл на немецкий язык. — Как только вы, унтер-лейтенант, пришли с новостью о казне Лещинского, то уже поставили всех нас в неловкое положение. Матушькья императрицья оценит. Идите же и возвращайтесь с викторией! А я прикажу пошуметь в назначенное время да ложный штурм учиню, дабы отвлечь поутру поляков с французами. И без того думал это делать. И все равно… Вы поставили меня в неловкое положение.

Миних не стал объяснять, почему это я его поставил в неловкое положение, и спрашивать не представлялось возможным. Но я и так понял. Узнает императрица, что был шанс взять казну самозванца Лещинского, и если при этом генерал-фельдмаршал ничего не станет предпринимать, а даст деньгам спокойно уплыть во Францию — осерчает. Не думаю, что Анна Иоанновна будь сколько-нибудь разбирается в военном деле, чтобы принять оправдания на этот счёт. Нельзя не реагировать, нельзя не попытаться что-то сделать.

А вот в том, что деньги государыне нужны, в том числе и для двора, она понимать должна. И, как мне кажется, денег в России сейчас не настолько много, чтобы брезговать казной поляков.

— Ещё раз обсудим манёвры и станем готовиться, — сказал мне полковник Юрий Фёдорович Лесли, когда мы вышли из шатра командующего.

Что ж… Повоюем. Во славу Отечества, да чтобы приехать в Петербург уже с каким-то багажом славы и почёта. Мало ли что меня там ждёт, да и какие отношения у моего реципиента с командованием Измайловского полка, где я и служу. Ну да это — будущее, а пока — война!

Подготовка длилась все оставшееся время. Не люблю такие быстрые операции. Но уже завтра фрегат может уйти в море, и всё… Смысла рисковать почти что и не будет, если не брать казну Лещинского. Поэтому важно выполнить задачу уже этой ночью, ближе к утру.

Конечно же, информацию француза проверили. По крайней мере, трех бойцов отправили посмотреть, стоит ли французский фрегат там, где его локализовал француз. Стоит. Так что будет казна, или нет, но фрегат можно пробовать топить.

— Вот… вторым офицером к вам лейтенант Данилов. Головной, лицо начальствующее — вы, унтер-лейтенант. Ваша задумка, вам и начальствовать, — ошарашил меня решением полковник Лесли.

— Ваше превосходительство! — прошипел тогда лейтенант. — Вы нарекли меня начальствовать тем делом.

— Чем слушали вы, лейтенант? Сумневаетесь? Приказы мои под сомнение подводите в присутствии иных чинов? Напомнить про милость мою и како же я сам подставлялся под опасности, дабы только вас выгородить? — полковник вдруг разъярился не на шутку.

— Я понял все, ваше превосходительство, — сквозь зубы процедил Данилов. — Век благодарен буду и Бога молить за ту милость.

Да что же он такого сделал, что ему все поминают, упрекают, а он теряется да покоряется? И при этом…

— Сие ничего не меняет. Службу я сослужу и чинить ненужностей не стану. А дуэли быть! — сказал мне Данилов, когда улучил момент, а полковник Лесли отправился отбирать две сотни лучших своих бойцов.

— Не стоит мне напоминать, память у меня хорошая. Но готов на время вылазки забыть обо всем, чтобы не ссориться, а справную службу сослужить, — сказал я и стал раздавать приказы.

Нужно провести хоть какое-то боевое слаживания, да о сигналах договориться.

Лес на левом берегу Вислы, западнее Данцига

9 июня 1734 года. Раннее, предрассветное, утро.

— Хрст! — тишину в лесу разорвал звук треснувшей палки.

— Кашин, екарный ты бабай! — шепотом выругался я, уже даже не оборачиваясь, на слух понимая, кто шумит в лесу.

— Прощения просим, — шепотом, вновь и вновь извинялся служивый.

Я уже как-то спрашивал, почему мой сержант будто бы боится леса. Ну или никак не может договориться с Лешим, чтобы Хозяин леса не подставлял сержанту палки под ноги. Кстати, ведь все мои солдаты в это верят — в Лешего, пусть и яро крестятся, когда о духе леса речь заходила. Неискореним из человека русского дух язычества.

Кашин родился, да и большую часть своей жизни провел под Самарой. Его стихия — Степь, Дикое Поле. Ну а как известно из истории, Лес и Степь — это день и ночь, это извечные враги. И, между прочим, решающее противостояние для России вот-вот грянет. Оттуда, наверное, и чуть раскосые глаза Кашина, как и его волосы цвета воронова крыла.

Но отказаться от сержанта, лучшего бойца в моем отряде, я не мог. Это в лесу он словно слон. А на равнине так умеет подкрасться, что и я не услышу. На тренировках Кашин здорово снимал условных караульных, мало в этом уступая мне.

Конечно, умею это делать и я, как и еще два бойца среди моих гвардейцев. Вот мы и шли впереди, обгоняя остальных солдат передового отряда метров на пятьдесят. Сколько это в аршинах? Не знаю, очень сложно привыкать к новой-старой метрической системе [50 метров — это чуть больше 70 аршинов].

— Кашин, будь позади меня на… э… двадцать шагов, — приказывал я, выбрав меру длины вневременную — шаг. — Фролов, будь рядом!

Я сделал рокировку, заменяя сержанта, так как уже не впервые, а в третий раз Кашин шумит в лесу. А вот Фролов, что удивительно, с именем Фрол, благо, что не Фролович, а Степанов сын, идет мягко, вовсе бесшумно, даже потише моего. А я всегда лес любил, и Лес отвечал мне взаимностью. А степь… Вот уж ненавижу, хотя и бывал в степи редко, чтобы проникнуться ею.

Я завел руку за спину с раскрытой ладонью. Сигнал «стой» в моем отряде уже знали.

— Хрясь! — опять сломанная ветка.

Нет, ни хрена не знали жест, вернее, не все. Еще один боец, Никита Бичуг, оступился, потому что продолжал движение и после команды «стоять».

В этот раз я не выругался, так, мысленно пожелал, чтобы черти в аду не жалели дров, когда будут жарить Никиту. Но произносить хоть один лишний звук было теперь ещё более нежелательно, чем даже пару минут назад.

Кроме полной луны, иногда выглядывающей из-за туч и немного освещавшей нам дорогу, теперь появились и другие источники света, да куда как ярче. Я увидел отблески двух костров.

Днём был ветер, принёсший ураганный дождь к вечеру. К полуночи стихия или сникла, или взяла паузу. Но до сих пор было сыро и прохладно, тем более что мы-то находились в низине. Так что не мудрено, что постовые, что оставлены французами смотреть за лесом, развели сразу два костра. Греются интервенты на славянских землях, жгут славянские деревья, сушатся.

Я пальцем показал на Фрола, после в направлении костров. Ему поручал посмотреть, что там, у костров, происходит. Порой лучше доверить дело тому, кто лучше тебя умеет справляться с отдельными заданиями.

Вот и Фролов бесшумной тенью прошмыгнул через заросли кустов, придерживая нужные ветки, чтобы и они не создавали шума. Хотя тут, ближе к опушке леса, уже начинал ощущаться ветерок, и молодая листва создавала словно бы завесу своим шелестом, этакий шумовой фон.

— Хрст! — и я, уже преисполненный злостью, посмотрел в сторону Кашина.

Тот опешил — стоял, не шевелился, а рядом с ним лежала отсохшая ветка, свалившаяся под ноги сержанту, чуть ли не на голову. Ну и как тут не поверить в Лешего? Я даже достал из сумки, забранной мной у французов, сухарь и аккуратно положил под ближайшую сосну, как подношение духу. Кто его знает, как оно! Сухаря не жалко, а вот неожиданностей в лесу хотелось бы избежать.

Прошло минут десять, пока Фрол вернулся. Новости были ожидаемые. Операция входила в активную фазу.