Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 21

Справедливость должна быть сильной, а сила — справедливой!

Блез Паскаль

Петербург

19 июня 1734 года

Первым все же сдался мой противник. Причем вовремя это сделал, так как нога, на которую я собирался опереться для рывка, у меня начала неметь. Хозяин экипажа улыбнулся, вальяжно откинулся на спинку каретного дивана, чем освободил мне путь на выход.

— Был рад подвезти вас, сударь! — усмехнулся уже бывший собеседник. — Не поцарапали друг дружку, и то добро!

— Так и есть! Могла пролиться кровь, сударь. Отмыть вашу карету после ее было бы сложно, — вернул я усмешку, не став добавлять, чья именно, по моему убеждению, должна была пролится кровь.

Я вышел из кареты. Возле дверей стояли двое слуг, они не держали в руках оружие, но за поясом сзади торчали пистолеты. Туго бы мне пришлось, начни я драку. Но вероятность проиграть, — не повод не сражаться.

Таинственный собеседник поспешил ретироваться — как только я вышел, карета моментально тронулась. А в голове только и было: да, друг дружку не порезали. А могли, ой как могли! Пассажир был с гонором, из тех, кто готов повышать ставки. Он смотрел на меня решительно, прямо.

Не знаю до конца, как и почему, но я чувствую таких людей, готовых идти до конца. Это что-то похожее на животные инстинкты, ну и некоторое знание психологии, помноженное на наблюдение и опыт. Мне приходилось видеть затравленные взгляды людей, обреченные, готовые хоть бы идти на заклание. Но встречал и решительные взоры, когда человек был готов бороться за свою жизнь, даже если придётся зубами выгрызать право выжить и при этом не быть униженным.

Кто же послал такого человека по мою душу? Проверка на вшивость? Да уж… трон… он ведь, как солнце, обжигает. Вот и я приблизился, только полчаса постоял рядом с престолом, и результат: получаю легкие ожоги.

Но всё живое тянется к солнцу. Обжигается, но всё равно тянется. И без солнца не бывать урожая, да вовсе жизни нет, как без власти не бывать государству.

И все понимают, что власть жгучая, опасная, но разве же это многих останавливает? Да, верю — я могу изменять мир к лучшему. Но ведь и все, кто у власти, думают так же, что они могут и должны менять мир. Вопрос только в том, что есть для каждого мир. Для некоторых весь мир — это собственное эго. Вот сколько людей были у власти, но больно упали с Олимпа? Много, очень много. Но свято место пустым не бывает, находятся новые ловцы удачи.

Я поправил суму, проверил пояс, хорошо ли привязал притороченные мешочки с золотом… Знали бы окрест живущие люди, что такое богатство я несу в одиночку, вмиг бы встали на кривую дорожку и попробовали вилами меня встретить или топором приголубить. Золото из самого порядочного человека очень быстро делает преступника. Своего рода — это кольцо Всевластия, как во «Властелине колец». Колечно это пожирает человека и выпячивает самые низменные чувства.

Очередная карета остановилась рядом со мной, когда я уже пробежал километров семь со своим мешком, прошел еще пять. Стрельна была позади, но до Петербурга еще оставалось больше двух десятков километров. Я уставший, дело клонится к вечеру. И промок — все-таки долгий, но обильный дождь прошел, сапоги мокрые, а тяжесть от кафтана и остальной одежды, полученных во дворце полтысячи золотых, создавала впечатление, что я облачен в нелегкие доспехи.

Так что приходилось присматривать ночлег, а скорее, даже сушку, харчевню, ну и, наверное, прачечную. Грелку бы еще на все тело, да такую… Объёмистую и холмистую, мягкую и податливую… И никуда не деться от природы. Сопротивляюсь гормонам. Но даже такой: голодный, холодный, мокрый и злой, а все туда же: о женщинах думаю.

— Сударь, меня отправили за вами. Прошу простить, но не нашел вас в Петергофе, вот, подумал, что вы поехали сами… Далеко забрались пешим! Насилу догнал. Не соизволите составить мне компанию до Петербурга? — говорил на отличном русском языке некий франт, вылезший из кареты.

Ни на грош не верю. Все подстроено. Мне врезалось в память то, что происходило на аудиенции — балаган, шутовство! Снова развлекаются, ну или какие-то более рациональные цели имеют те, кто подстроил мое пешее путешествие. Без Бирона тут не обошлось, наверняка. Значит… А это может много чего значить.

Но добраться до Петербурга на своих ногах становится все более сложной задачей. Да и не нужно всех под одну гребенку мерять. Я знаю, я сто лет прожил, видел — хороших людей всегда хватает. Их даже больше, чем плохих, или — скорее плохих, так как даже в самом злостном злодее не всегда всё однозначно. Но хорошие всё посиживают да помалкивают, а то ждут чего-то. Вот и получается, что зло бросается в глаза чаще, чем добро.

Так что я залез к карету, не столько надеясь на хорошее, сколько убедив себя. Нужно же, чтоб уже кто-то проявил ко мне нормальное отношение. Сколько же можно за день видеть злобу и корчи придворного юмора!

— Везите меня! — сказал я, подкладывая под седалище подушку.

Уже научен жестким путешествием. Задница не отошла от поездки с Бироном. Тьфу ты… Как же двусмысленно.

— Не беспокойтесь, господин Норов, ваши неудобства закончились. Прошу простить меня. Но карета сломалась непредвиденно. А после оказалось, что вы уже и сами далече продвинулись к Петербургу, — оправдывался мой попутчик.

Говорили мы снова же на немецком языке. Причем я сам выбрал это наречение для общения. Ну видно же — немец передо мной. И по одежде, аскетичной, но недешевой, и по томику книжки рядом, на диванчике. Человек тем временем вежливо представился, назвался бароном Людвигом Паулем фон Беркеном.

— Вы заинтересовались моей книгой? — когда я в очередной раз скосил глаза на томик чтива, спросил мой попутчик.

— Пожалуй, что да! — отвечал я, желая все же завести непринужденную беседу, нарушить наше неловкое и, казалось, что обоюдно подозрительное молчание.

— О, это великолепное издание господина Марпергера. «Московитский купец» называется. Я в России меньше года, вот и узнаю о ней, — разоткровенничался фон Беркен. — А хотите, почитать дам? [«Московитский купец» Пауля Якоба Марпергера — по сути экономическое и политическое описание России, скорее, допетровской, с данными о большой роли немецких купцов и ремесленников].

— Был бы признателен, — сказал я, подумав о том, чтобы только книга не была запрещенной.

Читать! Как же я соскучился по чтению! Люди, привыкшие читать каждый день, становятся зависимыми от продолжений любимых историй. И в какой-то момент я даже поймал себя на мысли, что мне поистине жаль было оставлять в будущем те четыре книги, продолжений которых я так ждал.

В дальнейшем у нас сложился весьма интересный разговор. Беседовали о политике… Польской, немного шведской, но ни в коем случае не русской, так сказать, от греха подальше. Говорили и об экономике, в основном, расхваливая Россию за добычу металлов.

Но все равно ухо нужно было держать востро. Не буду обольщаться — В любом случае суть нашего разговора обязательно будет доведена до сведения графа Бирона. Да и вся эта история со злым полицейским… в смысле, злым попутчиком, с которым мы чуть не порезали друг друга, а после с добрым…

В целом в голове сложились два варианта, зачем еще и такой спектаклю был нужен графу. Первый — это такой жест, показать, кто в семье батя. Не слишком-то он хитрой выделки, при этом весьма трепетно относится к своему статусу и к своей «покупной» родословной, а значит, самоутверждаться за счёт других он просто-таки обязан.

Возможно ещё, что меня проверяют на стрессоустойчивость. По крайней мере, я сам мог бы что-нибудь такое провернуть, если бы мне нужно было посмотреть на человека. Однако подобная проверка должна иметь свою цель, а что же предположить? Вряд ли во мне герцог Бирон видит уже какого-то своего ставленника.

Но есть третий вариант, почему меня отправили пешком и не предложили экипаж… Очень многое в России, в Советском Союзе и на Руси происходило из-за того, что кто-то где-то что-то забыл, недоработал, поленился. Уснул кучер, прозевал мой выход из Петергофа, вот и не послали никого, чтобы меня отвезти в Санкт-Петербург.

Вполне возможно.

— Вы же мне не признаетесь, почему именно не успели предложить мне карету? Ну не вправду поломка же… — в конце нашего путешествия, когда я был уже уверен в безопасности, спросил у барона.

— Увы. Не буду лгать, но не скажу и правды. А между тем, сударь, мы прибыли к трактиру «У Марты», — сказал собеседник где-то через семь часов, проведенных в пути.

Барон разгладил свои аккуратные усы, не прекращая при этом зубоскалить.

— Я в России не так давно, но тоже знаю, что Марта — больно справная девица! Да ничего не подумайте, ко мне она симпатию не возымела. А я ей и деньги предлагал, и даже шоколаду сладкого наливал. Так что, не обессудьте, имею зависть до вашего успеха. Расскажете, как? — говорил на прощанье Людвиг Пауль фон Беркен.

.— Прошу простить меня, но нет… — я улыбнулся. — Не разговорите нисколько. Не стану я порочить честь дамы.

— И то верно! Прошу простить меня. Честь имею! — фон Беркен захлопнул дверцу кареты и тронулся по своим делам.

Я не стал ничего отвечать, хотя образ этой самой Марты уже сформировался. Не любил я никогда легкодоступных женщин. Хотя… Разве есть у меня возможность, да и желание за кем-то приударить? И общество, пусть я ещё его и не понял, но… нравы нынче еще не столь галантные, что безбоязненно можно становиться любовником даже самой знатной дамы, а при этом гонять чаи и пить вино с её мужем.

Время было позднее, прохладное, и шерстяная ткань всё никак не хотела сушиться на моём теле. Нужно было бы обзавестись часами, если они в этом времени уже более-менее доступны. Вот сейчас, по ощущениям, как бы уже и не заполночь.

Трактир, на самом деле, назывался не «У Марты». Из деревянных резных букв, шрифта, более похожего на готический, составлялась вывеска: «Герберг», что фактически означало в переводе с немецкого «постоялый двор».

Само заведение находилось на Васильевском острове, на одиннадцатой линии, как и в этом времени назывались улицы здесь. Так что, получается, что жил я, можно сказать, в центре столицы Российской империи, но это если смотреть из двадцать первого века. Здание трактира, а вернее, три соединённых дома, было частично каменным, но в большей степени деревянным. И, видно, заведение это вполне даже приличное [рядом, на Васильевском острове, было заведение трактирщика Милле, куда при жизни часто захаживал сам Пётр Великий].

— Кого там черти носят? — услышал я ворчащий голос за дверью.

— Это Александр Лукич Норов! — решил отозваться я.

Дверь скрипнула, в проёме показался полноватый мужик в фартуке, сплошь заляпанном кровью.

— Ты? Да как посмел прийти после всего? Я и на тебя управу найду!

М-да. Как-то не особенно приветливо меня встречали.

Но я, получается, вернулся домой. Я ли? Да, без сомнений. Никакого раздвоения личностей не было. Вовсе психологические проблемы были только в том, что молодое тело требовало любви, ну или той пошлости, которая часто за словом «любовь» прячут люди. Несколько это мешало думать, но не критично.

Я стоял и смотрел на мужика. Его угрозы не шли ни в какое сравнение с теми, что я почувствовал в карете с незнакомцем. Так что угомоню трактирщика, или договорюсь.

Важнее для меня иное, что наступает время, когда мне придется так или иначе, но участвовать в интригах. Чью сторону взять? А для этого нужно, как минимум, изучить и понять все стороны. Государыню я увидел. И впечатлений более чем достаточно, да не самых лучших. Значит ли это, что я буду действовать против нее? Нет.

А еще я очень хочу найти возможность и создать, сделать что-нибудь из того, что прямо на поверхности, с чем в голове я не смогу безмятежно жить. Ведь можно же и нужно создать ульи и медогонку, сатуратор, прядильный станок, молниеотвод. Изменить что-нибудь в области вооружения, чтобы сделать возможным победу в грядущей войне с Османской империи. А «колумбовые продукты»? Многое для меня очевидно, что принесет деньги и мне, да и для России польза будет несомненная.

Так что дел много, очень много. И все только-только начинается. Я, старик столетний, это теперь знаю точно.

Сарское Село

19 июня 1734 года

Первая красавица России смотрелась в зеркало и умилялась собственной неотразимости. Длинные красивые ноги, рыжеватые, с золотистым отблеском волосы и просто огромная грудь, которую Елизавета Петровна умеренно демонстрировала почти в любом своём наряде, — всё это не могло оставить равнодушным ни одного мужчину, если он хоть как-то интересовался женщинами.

Лиза знала, что главное её оружие — именно красота. Она для многих мужчин казалась доступной, но при этом не так чтобы многие мужчины могли похвастаться, что действительно обладали ее телом. А некоторые, кто умел и хотел думать, нередко приходили к выводу, что это не они обладали Елизаветой Петровной, а, скорее, наоборот. И не гляди, что домострой и в некотором роде униженное положение женщины так окончательно и не были изведены даже в той современной Российской империи, где, казалось бы, повсеместно стремились к просвещённости.

Елизавета Петровна привстала с пуфика, игриво улыбнулась своему отображению в зеркале, грациозно сдвинула лямки с плеч, и ночная рубашка послушно упала на пол. Женщина усмехнулась.

Хороша! Нет, она больше, чем красива — она божественна! Важно только знать, как этим ресурсом правильно распорядиться.

— Эх, Лёшенька, был бы ты принцем заморским! — произнесла Елизавета Петровна, посматривая на своего возлюбленного Лёшку Розума, что свернулся калачиком и посапывал на полу у двери в спальню Елизаветы Петровны.

Вчера Алёшка Розум снова напился, как это с ним бывает, может, только чуть чаще, чем раз в месяц. И снова ударил Елизавету Петровну, что бывает ещё чуть реже. И снова, лишь только немного отойдя от хмельного забытья, Алексей Григорьевич Разумовский вымаливал прощение, стоя на коленях у дверей в спальню дочери Петра Великого. И, как это постоянно и бывает, Лиза простила своего любимого недотёпу. Странным образом в этой женщине сочетались и простая русская баба, и просвещенная царевна.

Стук в дверь был, скорее, как данность. Мавра Егорьевна Шепелева, ближайшая подружка Елизаветы, не дожидаясь разрешения, вошла в комнату, переступив через лежащего у порога Алексея.

— Снова упился? — спросила Мавра.

Но и тут ответа не дождалась.

— Говори, чего пришла! — недовольно буркнула Лиза, надевая ночную рубаху.

— Чего прячешь красоту такую? — усмехнулась Мавра.

Она завидовала Елизавете почти во всем, но при этом искренне любила свою подругу.

— Мне что? Прогнать тебя? Говори уже!

— Послание тебе передали. Оно нынче у одного гвардейца.

— И чего окольными путями ходить? Тот, кто сказал о послании, не мог ли его и передать? — удивилась Елизавета Петровна.

— И у таможни или у постов остановили б, нашли и доставили Бирону? А гвардейца этого никто не проверял бы. Он золотавез столько, что это никому бы не показывали, в обход таможни и постов.

— И как? Ты… заберешь послание то? — испуганно спрашивала Елизавета, прекрасно понимая, что именно может быть посланием.

— То еще не все… Он красив, статен, и обласкан нашей коровой, уже ротмистр Измайловского полка! — усмехнулась Мавра, понимая, что Елизавета точно заинтересуется.

Лиза бросила короткий взгляд на все еще спящего на полу Алексея Розума.

— Пошли чаю выпьем, а ты мне всё расскажешь про того гвардейца! — сказала Елизавета, набросила на себя шелковый халат и первая вышла из одной из своих спален, которые меняла почти каждую ночь.

Пришлось и Елизавете перешагнуть через Лешку Розума. Может быть, не только ей придется перешагивать через Разумовского? Или не придется? Время покажет, уже очень скоро, причем.

Читайте продолжение «Фаворита» прямо сейчас: https://author.today/reader/459685/4281975