Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 14

«Тот, кто теряет богатство, теряет много; тот, кто теряет друга, теряет больше; но тот, кто теряет мужество, теряет все».

— Мигель де Сервантес

Левый берег реки Вислы западнее Данцига.

9 июня 1734 года.

— Прыгнул в воду! — выкрикнул Лаптев, который глаз не сводил со всё больше удаляющегося фрегата. — Он прыгнул в воду! Не извольте беспокоиться, ваше благородие, доплывет до берега вперед нас. Аки рыба плавает, стервец! ОН ПРЫГНУЛ!

Я и сам заметил, что Спиридов гребёт к берегу. Не стал направлять лодку к нему. Грёб он споро, даже не намного медленнее нас. Вот только техника плавания оставляла желать лучшего. Зато мотивации уплыть хоть отбавляй. А я же отлично плавал. Научу героя Гришу Спиродова правильной технике… Мужик! Черт… Не похвалить бы таким словом Григория при встрече.

— Ба-ба-бах! — раздался взрыв, волной и не морской, а взрывной трех солдат смело с лодок.

— Бах-бах! — еще что-то там сдетонировало.

Фрегат раскололся со страшным треском надвое и пошел ко дну. Недолго он шел, погрузился в воду лишь чуть выше верхней палубы. Не хватало глубины. Но на корабле еще и начался сильный пожар. Восстановить «Бриллиант» не получится. Только что французский флот лишился одного из своих кораблей.

Уже скоро мы выходили на берег, спешно вытягивали невероятно тяжелые сундуки.

— Его превосходительство желает знать, как сладили. Взяли ли то, что потребно? — к нам подскочил один из офицеров полковника Лесли.

— Передайте полковнику, что все есть. Мы уходим. Прикрывайте! — сказал я, к большому неудовольствию соскользнув с лодки и попавший по колено в воду.

Теперь бежать будет тяжелее.

— Мы ударили по неприятелю из корабельных пушек. Но у них все больше лодок и плотов. Будут переправляться, — сообщил я.

По плану операции отряд полковника должен остаться и прикрывать наш отход. Так было задумано на случай погони — и она действительно началась. Набившись в лодки, как селедка в голландские бочки, за нами устремились поляки, в меньшей степени — французы. И не всех, пусть и многих, убило картечью с корабельных пушек. Да и новые партии разозленных врагов всё загружаются в лодки. Сколько этих лодок на том берегу было? Девять? Не много, но и не мало.

Мы уходили в сторону леса, а солдаты из отряда полковника строились в линии у речного обрыва, готовясь принимать партию поляков. Вот только… не такие идиоты наши противники. Один, самый многочисленный отряд поляков, загрузившись в лодки, выходил на отряд Лесли. Но были две лодки, что уходили в сторону и к берегу…

В нашу сторону… К нашему берегу.

Мы бежали, а вернее — спешили как могли, к лесу, уже уставшие, практически измождённые. Три сундука, казалось, что неподъёмные, тяжеленные — приходилось тянуть. И даже частая смена рук и носильщиков мало помогала.

— Терпи, братцы, терпи! Чуть-чуть ещё осталось, ещё совсем немного! — приговаривал я, вынужденно сбавляя ход.

Заметил, как уже готов был завалиться один из моих солдат, подхватываю его ношу, один из сундуков, приседаю… Ох. Это очень тяжело. Но нужно нести.

— Ваш бродь, позвольте! — сказал один из переданных мне во временное командование капралов.

Кстати, этого молодца я бы с удовольствием взял в свой отряд. Здоровый, не ниже меня, при этом шире в плечах. Я видел, как этот воин, Никифором, вроде бы, его зовут, одной рукой задушил француза на фрегате, в это время во второй руке у бойца был тесак, которым он отмахивался от наседающих врагов. Такую картину боя я за всю свою прошлую жизнь не встречал, и даже в полушутливых фильмах, например, в советской экранизации «Трёх мушкетёров», не видел.

— Бах-ба-бах! — раздались выстрелы.

Отряд Лесли вступил в бой. Значит, им сейчас не до нас. Хотя… Как раз до нас. Полковник и его солдаты встречают большую часть погони. они расстреливают французов и поляков в лодках. Жаль, но двух сотен бойцов полковника не хватало, чтобы стать вдоль большого участка берега. И уже ряд лодок, уходили от русского отряда, желая высадиться подальше.

Взглянув в сторону, где несли лейтенанта Данилова, определив для себя, что он всё ещё живой, как и двое солдат, также получивших ранения, я вновь стал подгонять отряд.

Французы и поляки, из тех, что отправились вверх по течению, в нашу сторону, минуя отряд полковника, уже стали высаживаться на берег, сразу же начиная преследование. И чем медленнее мы уходим в лес, тем больше шансов у погони.

— Выдвигаемся! Давай, братцы, давай! Лейтенант Сопотов, мы будем отставать. Ваша задача — идти вперёд с ранеными и доставить лейтенанта Данилова в лазарет! — отдал я приказ.

— Будет сделано, ваше благородие! — не задумываясь, ответил Сопотов.

А ведь он старше меня на чин. И ещё на вражеском корабле с неохотой подчинялся. Не смотря на то, что гвардейцы выше в чинах, в армии не всегда это признается. Но чин — это важно. Я хотел еще стать командиром, которому верят, доверяют.

А сейчас… Вот так и зарабатывается авторитет. Я повел людей на, казалось, безрассудную операцию, но вышло, что не зря, и бой остался за нами. Фрегат потопить!.. Это немыслимо. Но еще не все закончилось.

И всё же казна Лещинского оказывалась слишком тяжёлой. Она нас замедляла намного больше, чем переноска раненого Данилова или других бойцов. Даже один боец, раненый в ногу, и то умудрялся каким-то чудом и русским матом передвигаться быстрее, чем мы несли сундуки.

— Французы с ляхами настигают! — выкрикнул Кашин, замыкающий нашей группы.

— Как далеко? — спросил я, подхватывая один из сундуков, когда солдат, несший его с одного края, от натуги стал заваливаться набок.

«Я им, чертям, такие тренировки устрою!.. Будут у меня на горбу осадные мортиры тягать, хлюпики!» — подумал я, при этом выпучивая глаза от тяжести.

Но тянули… как те конкистадоры Кортеса. Они ограбили ацтеков. Испанцев было мало, на них нападали индейцы, европейцы гибли один за одним, но золото не бросали, упорно перли его к кораблям. Нам бы такую маниакальную жажду наживы. Может быть, чуточку больше сил теперь стало бы?

— Кашин, командуй отходом! Все штуцера отдать мне! Солдатам Данилова принять груз! — отдавал я приказ. — Золото донесите. Оставляй сержант со мной всех, кого можно, но золото донесите… Выполнять!

Сержант, было видно, что-то хотел сказать, я не дал ему этого слеоать. Мы разделились. Не было шанса всем уйти. Нас нагнали бы. Нас и так догоняли, но может уйти часть, если прикрыть людей.

Почему я остался? Да очень просто… Иначе не могу; иначе, если бы заслон смели, я корил бы себя за это. И жить дальше вот так, в конфликте со своей совестью? Нет, не хочу.

Да и время пока такое, когда офицер стоит впереди солдат, показывает им пример стойкости и мужества. Никак иначе нельзя. Не объяснишь бойцу, который уже обмочил штаны от страха, что нужно стоять насмерть, если сам будешь прятаться за стойкого, пусть и мокрого солдата.

Приказы не обсуждаются. Это Кашин знает четко. Так что он сделал все так, как было сказано. Мне передали заряженные пистолеты, штуцера, а сам отряд пошел дальше. Еще метров двести — и все, лес, там спасение. Туда вряд ли пойдут враги. А если и решатся, то частью сами потопнут в болотах. А еще, в лесу, на той поляне, где мы с Кашиным тренировались, должны быть конные солдаты. И перевес польско-французских преследователей окажется уже неочевиден.

— Мля, да где полковник? — выругался я, прицеливаясь штуцером в середину бегущей толпы.

Я был несправедлив. Отряд полковника почти не переставая стрелял в сторону поляков, все еще стремящихся переправиться на левый берег Вислы. Вот только и враг не дурак. Теперь не было одного места высадки на берег. Одна группа противника прикрывала другую. Ту, что теперь рядом, слишком рядом.

— Полковник выходит из лагеря. Идет полинейно! — под руку крикнул Фрол.

— Бах! — выстрелил я, и пуля ушла поверх бегущих голов.

Ружье лягнуло плечо так, что как бы не выбило сустав. Но нет времени прислушиваться к своим ощущениям. Нам нужно задержать вырвавшихся вперед человек тридцать, не меньше. Если дело и дойдет до рукопашной, то создать хотя бы возможность отбиваться. Пока соотношение где-то один к трем. Один изможденный, уставший русский воин к трем оголтелым, потерявшим корабль и сокровища французам и полякам.

— И все равно мы уже победили! — усмехнулся я, беря второй из пяти штуцеров.

Фрол, взявший на себя роль заряжающего, уже подхватил молоток, чтобы забивать новую пулю в ствол штуцера.

— Не надо! — сказал я Фролову и обратился ко всем: — Перезаряжать только фузеи. Два залпа и все. Больше не успеть. В штыки и шпаги, пистолеты.

И всё это я говорил под звуки марша. Вот ведь идиотизм… Полковник Лесли, люди его отряда, перли барабаны и под их бой маршировали в сторону леса. А ведь можно же и бежать! Чего я не понимаю? Не склонен считать Юрия Федоровича Лесли глупцов. Но барабаны…

— Бах! — выстрелил один из бойцов справа от меня.

Есть. Один преследователь свалился под ноги следом бегущего, и оба они упали. Да, они поднимутся, но это даёт нам необходимые секунды.

— Бах-бах-бах! — залпом ударили солдаты отряда полковника.

Издали стреляют. Они находились метрах в двухстах от бегущих на нас поляков и французов.

— Бах-бах-бах! — начали разряжать свои заряды бойцы оставленного мной плутонга.

— Н-на! — выстрелил и я из штуцера, выцеливая наиболее похожего по одежде офицера-поляка.

Есть. Пусть ему подбил ногу, но этот — уже не боец.

— Пригнись! А-а! — это уже свистели пули в нашу сторону.

Есть потери… Горевать о них будем после. Но есть и живые, должные биться здесь и сейчас, чтобы товарищи за зря не умирали, а были отомщены. Расстояние — метров пятьдесят. Пора и шпагу из ножен вынимать.

— Бах-бах-бах! — стали разряжать пистолеты мои бойцы.

Я нагнулся и взял два пистолета в обе руки. Выстрел! Ещё!

Тридцать метров. Из-за пояса я достаю ещё два пистолета, разряжаю и их, попадаю одному из бегущих на меня в грудь. Нет времени пистолеты закладывать обратно за пояс, и я скидываю их на землю, извлекаю шпагу.

Как там шпага против сабли? Ближайшие ко мне поляки были вооружены изогнутыми клинками. Ну что? Пожил красиво и интересно, на том и спасибо?

До нас почти уже добежало человек двадцать. Отряд полковника застрял. У них появилась новая цель. Ещё три лодки переправились с другого берега, и полковнику приходилось уничтожать уже этот новый отряд противника. Так что мы оставались одни: двое раненых, трое убитых на девять бойцов, а против нас — два десятка противников.

— Русские не сдаются! — прокричал я. — А мёртвые сраму не имут! Постоим же, братья, за честь и славу России!

Есть слова, которые кажутся пафосными, но это смотря где и как их произносить. Здесь и сейчас каждое сказанное мной слово казалось не пафосным призывом, а истиной, тем состоянием моей души, которое переполняло. Нужно задорого отдать свои жизни.

Звон стали, вижу, что Фрол ранен, принял удар сабли на свое плечо.

— Бах-бах-бах! — сзади послышались выстрелы.

С трудом я держался, чтобы не повернуться назад, так как мой противник был уже метрах в пяти и стал заносить саблю чуть за спину для коварного удара.

— А-а-а! Так тебя! — кричали мои люди, а бегущие на нас поляки и французы падали замертво.

Я знал, что в лесу нас ждут. Там должен был оставаться ротмистр Саватеев.

Но и на это я не обращал внимания, мне стоило подумать, как всё же выжить. Сейчас, когда пришла подмога, когда уже трое преследователей обратились в бегство, понимая бессмысленность погони — можно думать не только о достойной воина гибели, но и о жизни.

— Kurwa Ruska zdechniesz [польс. Курва русская, ты сдохнешь!] — с криком ближайший ко мне поляк опустил саблю в рубящем движении.

Его плечо дёрнулось чуть вправо. Да, это тот коварный удар. Я понимал, что он собирается сделать — убить меня нижним рассекающим ударом своей сабли. Даже тяжёлой шпагой парировать такой сабельный удар практически невозможно. Вот одно — из немногих преимуществ сабли.

Резко делаю два шага в сторону, мой противник разворачивается. Теперь ему не так удобно наносить тот самый рубящий удар. Делаю шаг навстречу противнику, отталкиваюсь правой ногой и практически взлетаю, рука со шпагой — впереди. Отчаянные движения, но я в отчаянном стремлении жить опережаю на долю секунды своего врага, и моя шпага впивается в левое плечо противника.

Шляхтича разворачивает, ведь он уже начал совершать свой удар, но рассек лишь воздух перед собой.

— Бах! — чуть в стороне от меня звучит в пистолетный выстрел.

Шляхтич падает замертво, не сказать, что с аккуратной дыркой в голове. Меня окатывает не самой приятной субстанцией из черепа противника.

— Саватеев! Ротмистр! Он был моим! — всё ещё находясь под мощной адреналиновой дозой, выкрикиваю я даже с какой-то с обидой.

— Прошу прощения, господин унтер-лейтенант! — веселясь, сказал Саватеев.

— Как вы здесь? — спросил я, наблюдая, как остатки наших преследователей улепетывают от драгун, пусть и бывших безлошадными.

— Стреляли! Вот я и тут! — по-детски наивно, пожав плечами, сказал Саватеев.

И тут меня накрыло. Я так не смеялся уже настолько давно, что, казалось, это было даже не в прошлой жизни, а несколько жизней назад. Мне вспомнился фильм «Белое солнце пустыни». Там так же приходил Саид на звуки выстрелов и выручал главного героя. Получается, что Саватеев для меня теперь тот самый «Саид», наивный и героический спаситель.

Саватеев не стал гнаться за остатками разбитой погони. Он и пришёл всего с двумя десятками бойцов. Нужно было бы отправиться на помощь полковнику Лесли, но по всему было видно, что Юрий Фёдорович справляется сам. Да, и не так-то легко высаживаться из лодок, когда по тебе организовано стреляют сразу две сотни вышколенных солдат. Да еще и барабанщики, лупящие по мемранам барабанов с маниакальной страстью.

Так что и поляки с французами поняли тщетность своих попыток что-либо изменить. А что они изменят? Золото партии, то есть Лещинского — уже где-то в лесных чащобах. Фрегат не вернуть, он хоть и не весь под водой, но потоплен напрочь. Шах и мат!

А ещё генерал фельдмаршал Миних исполнил, взятые на себя обязательства и начал массированный обстрел Данцига. Если, как и было уговорено, на юге от города выстраиваются колонны русских солдат, демонстрируя намерение начать штурм… Не до нас уже будет защитникам.

Я рухнул на траву, напряжение немного отпускало, даже несмотря на то, что приближающийся к нам отряд полковника Лесли еще вел бой.

Да-а-а. Нужно тренироваться. И не только мышцы качать. Я, наверное, отвык от таких эмоциональных напряжений. Сложно мне дается пока командование и управление подразделениями в бою. Или и раньше так же было? Командовать не так легко, как может показаться стороннему человеку, это же про то, что нужно отправлять людей на смерть, порой буквально решать, кому жить, а кому нет… Я справился, но теперь будто бы даже вдох и выдох давались мне с трудом, отнимая силы…

Через пятнадцать минут все закончилось. Нет, французы с поляками не отстали, но они поняли — нахрапом нас не взять, пробовали изготовится для организованной атаки большим числом. Те, кто считал иначе, что можно догнать и покарать, уже мертвы и лежат в высокой траве недалеко от леса, или кормят висленских рыб, упокоившись на речном дне.

Теперь за нами хотели организовать целую экспедицию. Выстраивался чуть ли не полк для форсирования Вислы и атаки на нас. Нет… это или от бессилья, или от того, что нужно показать… Мол, мы делаем все возможное, чтобы забрать у русских золото. Очковтирательство — вот как такое отношение могли назвать в конце следующего века.

Так что мы дальше спокойно уходили, без надрыва. Не бежали, а плелись. А когда добрались до леса, вдруг обнаружилось, что все мы «Кашины». У него не получалось договориться с Лесом и ступать без шума. Теперь и мы шумели. Казалось, если на пути будет ветка, то на нее обязательно кто-то наступит. Пусть даже и я.

Мы шли домой. Именно так…

Уже через час я стоял над столом, где лежал Данилов. Лазарет был полон, и туда лейтенанта не понесли. И правильно сделали. Нечего ему, ослабленному, находиться в рассаднике зараз. Уже бродили инфекционные болезни по русскому лагерю, а никаких карантинных мер не предпринималось.

Мало того… Здесь с десяток заболевших оспой! Да, их держат отдельно, но сам факт… Я поражаюсь, как армии не выкашивало полностью за месяц после начала сборов, даже не вступая в бой! Катастрофическое санитарное состояние!

— Лей на иглу и нить! — приказывал я молодому немцу. — Не жалей уксуса!

Немчик и немцем как будто не был. Какой-то несобранный, рассеянный и отвлекающийся. Его, мать его так, раз даже пролетевшая мимо ворона заинтересовала больше, чем лежащий на операционном столе ранбольной. Но иного медикуса, как тут говорят, не нашлось.

Я сам зашивал Данилова. Мало того, прижигал надрезанную кишку. Нет, я не хирург, и, может так быть, что неправильное поступаю. Но если разрезана кишка, слава Богу, одна, ее нужно зашить и, как мне кажется, прижечь. Вот и был сделан один шов шелковой нитью, а поверх я немного прижег. Действовал по наитию, но… Тут время дорого. Если ничего сейчас не сделать, Данилов умрет, факт. И просто стоять в стороне и наблюдать за этим я не стану, если есть хоть какой-то шанс спасти достойного офицера.

— Они… Настасью… Они… Насиль… Они, — бредил Данилов. — Убить гвардейцев… убить…

Час, не меньше, я пробыл хирургом. Жаль, но другим раненым помочь ничем не мог. У одного парня было пробито легкое. А второму я не в силах был помочь, так как всего-то и нужно было раненому, что кровь перелить. Ну а так как в этом времени подобного не делают, то будем уповать на правильное питание и что получится раздобыть ему печёнки на обед.

Я выходил из шатра, намереваясь поскорее вымыть руки, и ловил на себе взгляды. Кто-то проявлял лишь интерес к моей персоне, иные восхищались, третьи смотрели настороженно.

Но всё-таки чужим я для них больше не был.

— Вы как, Александр Лукич? — спросил меня Саватеев.

— Будем жить! — улыбнулся я. — Но не обещаю, что долго.