Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 17

Вытерплю несправедливость, только не бесчестье.

Цецилий

Петербург

18 июня 1734 года

Меня привезли на… стройку. Но я знал и по прошлой жизни, что тут находится Адмиралтейств Нынче лицезрел была карикатура. Будто картинка на обложку сатирического журнала, как пример бесхозяйственности. Ну или обстановка была похожа после разрушительного боя.

Шпиль здания Адмиралтейств-коллегии сброшен, стены частью разрушены, а частью, так и целы. И я не мог понять по какому принципу выбирались участки для демонтажа. И кругом ходят люди, наверное, рабочие. Но… они ходят! И никого на разборах завалов.

Впрочем, не мое это дело. Затеяли ремонт, решили мазанки заменить камнем и реконструировать Адмиралтейство, так давно уже пора. А, нет… Давно как раз и реконструируют, прям как в конце жизни Петра начали, так и продолжают. Такой вот долгострой.

Так что кабинет президента Адмиралтейств-коллегии не был под шпилем, где когда-то было рабочее место Петра Великого, одно из многих. А располагался в деревянном здании, и на вид и на внутреннее убранство, убогом. Зато чуть в стороне от строительства.

В своём кабинете в Адмиралтейств-коллегии меня встречал темноволосый, с добродушным и немного полноватым лицом, Николай Фёдорович Головин. Я подумал, что видимое добродушие президента Адмиралтейств-коллегии не должно было обманывать. Сложно представить чиновника, сплошь добродушного и мягкого, который способен достичь таких высот, как человек, сидящий напротив меня, стоящего по стойке смирно.

— Как вы думаете, господин унтер-лейтенант, почему я позвал только вас? — спросил Головин после продолжительной паузы, пока мы друг друга рассматривали. — Так почему мне пока не интересны те морские офицеры, что участвовали в том бунте? Они прибудут только после того, как станет понятным, как поступят с вами. Так отчего же?

Мне хотелось сказать логичное: «Потому что только я, мои солдаты, как сопровождающие особо важный груз, золото Лещинского, прибыли вперед. А вот Спиридов, Лаптев, Сопотов уже менее интересны для придворных вельмож, чем золото. Потому и должны они плыть другим кораблем».

Да, еще и капитана потребовали быстрее доставить в Петербург, потому Дефремери и был со мной на «Виктории». И не нужен никто иной, ведь вопрос будет решаться со мной, ну и с капитаном. А все остальные причастные вынуждены ожидать, так сказать, на берегу, в какую сторону качнется маятник.

— Не могу знать, ваше высокопревосходительство! — отвечал я лихо и придурковато, как, если верить легендам, и завещано было Петром Великим [это миф, про лихой и придурковатый вид подчиненного перед лицом начальствующем нет ни одного документа].

— Ни на грош не верю! — с раздражением сказал Николай Фёдорович.

Я понял, что лихость мне тут не помощник. Головин ищет решение и, возможно, сам того не осознавая, ждет подсказки, помощи. Надеялся на меня, что предложу выход из положения? Не буду разочаровывать главного морского чиновника.

— Прошу простить, ваше высокопревосходительство, но обстоятельства дела, в коем я был замешан, весьма спорны и однозначного разумения не имеют. С одной стороны, к вашему ведомству я не имею отношения, выполнял свой приказ и был исполнен решимости доставить осадные орудия по месту назначения. С другой стороны, было бы бесчестно мне заявлять, что не я смущал умы матросов и офицеров на фрегате Митава, — решительно отвечал я.

Я уже давно понял, что сам лично могу избежать не то что наказания, но и порицания. В конце концов, могу прикрыться приказом, который мне поступил от командования. Однако честь и достоинство — это не категории какого-то отдельного времени, XVIII или XIX века. Это вневременное. И не попытаться, зная, что я в более выгодном положении, обелить своих товарищей, как они того достойны, я просто не могу.

— Да уж… В том вы правы, что произошедшее можно всяко измыслить, — задумчиво сказал Головин. — Но я не о том. Нынче вижу, что человек вы не лишённый рассудка. Посему есть предложение…

Мне хотелось бы добавить: «от которого я не смогу отказаться». Но в присутствии начальствующего лица, может, и не нужно быть тупым, и разумением своим не смущать, но всяко не показывать своё хоть какое превосходство. Иными словами, первым делом — разъяснения ситуации, ну а шуточки потом.

Головин встал из-за стола, потянулся, разминая затёкшие конечности. Подошёл к окну, но не стал смотреть, что происходит за пределами здания по сути за пределами Адмиралтейств-коллегии. Главный человек в русском флоте повернулся и пристально смотрел на меня.

— Дефремери — справный капитан… — произнёс Николай Фёдорович и задумался. — Таких в русском флоте мало.

Наверняка Головин сейчас решает, стоит ли передо мной так уж откровенничать. Однако и этих слов мне хватило, чтобы понять все те намерения, которые хотел бы озвучить Николай Федорович.

И все же он добродушный, по крайней мере не обделен и этим качеством. Был бы Головин пленен своею властью, стал бы угрожать, требовать. А он не решил «на какой козе ко мне подъехать», как найти подход, чтобы я сам предлагал выгородить французского капитана на русской службе.

— Как строить флот, коли на нем нет офицеров? Ну построим мы фрегат, линейный корабль… Кого ж на них ставить? — после некоторой паузы продолжал Головин.

Видимо, наболело. Да и он в Адмирал-коллегии был только что с секретарем. И никого больше и нет. Не с кем и поговорить, наверное. Понимаю… сам был стариком, страдал, хоть и не признавался и самому себе, от одиночества. И при возможности так и норовил почесать своим языком. Родственная душа. Посидеть бы с ним, по-нашему, по стариковски…

— Мог бы посоветовать вашему высокопревосходительству испытать и повысить в чинах мичманов Спиридова, Лаптева, лейтенанта Сопот…

— Будет вам! — усмехнулся Головин. — Ваша-то судьба нынче ещё не решена, а вы за иных печетесь! Вернемся к делу нашему. И меня вы услышали… Мне позора и предательства не потребно!

— Ваше высокопревосходительство, дозволено ли мне будет высказать, как может сие дело выглядеть? — спросил я, желая несколько помочь Головину в формулировках.

Надеюсь, что я правильно понял, что именно своей фразой о хорошем капитане и о нежелании иметь пятно предателя на русском флоте, хотел сказать Николай Фёдорович.

Запрета высказываться не было, так что я продолжил.

— Французы обманом заманили сперва мичмана Войникова, а после и капитана. Господин Дефремери желал миром уладить недоразумение, но его взяли под стражу. Последовал приказ на фрегат о сдаче. Был ли это приказ именно капитана, или же французы всё-таки хитрым образом всё подстроили, проявляя лукавство и плутовство, мне то неведомо. Может так статься, что это было… — сказал я и получил в ответ удивлённый и изучающий взгляд.

Мне же хватило короткого разговора с бывшим капитаном «Митавы», чтобы понять, что капитан фрегата не потерян для службы, не ярый предатель. Возможно, я ошибаюсь, но сложилось такое впечатление, что сам капитан был обманут.

И не столько французами, сколько верой в честь и достоинство своих соплеменников. Наверняка, и желания проливать французскую кровь не было. И об этом нужно было бы поговорить, так как всяко может ситуация измениться, и Франция теперь, скорее всего, нам надолго враг.

— Эка вы всё повернули! — казалось, что даже с восхищением сказал Головин. — Коли так всё было на самом деле, и капитана… Ведь так всё и было?

Последний вопрос Головин задал с нажимом, недвусмысленно намекая, что он хотел бы иметь в распоряжении именно озвученную мной версию событий.

— Если у иных не будет своего видения случившегося, то всё так и было. На том и стоять буду! — решительно сказал я.

— Не будет. Все так и скажут. А вы? Ежели даже случится быть на допросе у господина Ушакова…

— И там скажу то, что сейчас сказал вам, — всё так же решительно отвечал я.

Однако понимал я и другое — если спрашивать с пристрастием, то может всякое случиться. У каждого человека есть свой болевой порог, а опытный дознаватель всегда чувствует тот предел, за которым человек хочет уже скорее умереть, а потому готов быстрее во всём признаться.

— И в таком разе… Эти же слова вы скажете лицу, над вами начальствующему? Господину майору Густаву Бирону? Али он уже и подполковник? — всё не унимался Николай Фёдорович и в очередной раз принуждал меня сказать…

— Да, на том слово чести даю, — сказал я.

— Матушка-государыня склонна верить в нечто такое, что нынче вы мне поведали. Превеликим позором легла бы сия история на честь русского флота… — сказал Головин, улыбнулся добродушной улыбкой плюшевого медвежонка, и продолжил. — Нынче же ко двору поедем. И сундуки ваши завезём.

Я невольно стал осматривать себя. Что-то мне подсказывало, что выгляжу я не для приёмов у императрицы. И вот же незадача, переодеться не во что. Но хотя бы не в грязи. Так… изношенный мундир, уже повидавший виды войны и походных условий.

— Мой слуга почистит мундир. Но… да… Вам бы переодеться. Вот только нет на то времени, — Головин скептически меня осмотрел.

Дальше разговор был уже ни о чём, лишь так, чтобы скоротать время до приезда всесильного фаворита. Без него являться к императрице было чревато ссорой с графом, да пока еще графом, а не герцогом, как я считал, Бироном. И моя встреча с таким человеком может быть непредсказуемой.Ведь я не тот лейтенант, которого он должен знать.

Выяснил я немало информации и по родственникам фаворита. Младший Бирон — майор Измайловского полка, по сути, второй или третий человек в элитном полку. Так что увидеть меня и узнать, по идее, он должен. Благо, что не нашли его посыльные Головина.

С другой стороны, Христофор Антонович Миних и вовсе полковник Измайловского полка. А знать меня не знал, пока я пред светлые очи его не явился. Фельдмаршал, наверное, и в расположении Измайловского полка не бывает, так как эти чины — скорее, церемониальные. Так что и Эрнст Иоганн Бирон знать не должен.

Вдруг, в, достаточно скромный по размерам, кабинет ворвался ураган. Стоял приятный солнечный денек, лишь только лёгкий ветерок из Финского залива приносил спасительную прохладу. Так что казалось, что неоткуда взяться природной стихии. И на тебе — ураган!

Впрочем, стихия эта и не была вывертами погоды. В кабинет влетел рослый, слегка полноватый мужчина с горящими глазами. Он моментально заполнил всё то небольшое пространство, в котором находились мы с Головиным.

— Ты есть тот самый? — услышал я наиглупейший вопрос на ломаном русском.

— Ваше сиятельство! — спохватился Головин и отвесил поклон вошедшему.

Ваше сиятельство? И кто же это такой важный пожаловал? Да, Головин не граф и не князь. Но он адмирал, он Президент Адмиралтейств-коллегии, он еще и совмещает должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга. И чтобы такой человек перед кем-то лебезил? Значит пожаловал сам…

— Ты есть говорить на немецкий? — вопрос от ворвавшегося в кабинет мужчины прозвучал, вне всякого сомнения, в мой адрес.

— Да, я владею этим языком, как и иными, — сказал я на немецком, машинально набивая себе цену.

И языки знаю, да и в вашей политической кухне кое-что разобрать смогу. А еще и крестиком вышиваю, макраме, опять же, оригами… Вот интересно все же, а моего образования, профессионального и жизненного опыта будет хватать, чтобы выжить в бестиарии, коим, не сомневаюсь, является окружение трона в Российской империи?

— Это очень хорошо. Мы все здесь разговариваем на немецком языке. Так что общение будет удобным, — с лукавым прищуром говорил вошедший. — Узнал меня?

Догадки были. Почему-то мне казалось, что Николай Фёдорович Головин не стал бы отвешивать поклоны Густаву Бирону. Более того, возможно, я чего-то не понимаю, но кажется, что открывать дверь с ноги в кабинет президента Адмиралтейств-коллегии может лишь крайне ограниченное количество людей. Более того, как бы этих людей не было всего лишь двое. Одна — сама императрица, второй — её всесильный фаворит.

Не видел я пока императрицу, но она явно не мужик, стоящий рядом и свысока взирающий и на меня, и на Головина. Значит…

— Ваше сиятельство, как же мне не узнать столь значимого для нашего Отечества человека? Вас, ваше сиятельство, славный граф Эрнст Иоганн Бирон, и не узнать, — сказал я, и герцог расплылся в улыбке.

Не люблю я этого… Льстить и угодничать. Но жизнь прижмет, как говорится, и не так раскорячишься. А еще с волками жить — по-волчьи выть! Так что для коммуникации не повредит немного лести. Тут главное, чтобы дули или кулака с оттопыренным средним пальцем не было видно. На кафтане были, конечно, вместительные карманы с клапанами, но в них совать руки считалось неприличным. И тогда где приличному человеку дули держать? За спиной, только что.

— Николай Фьёдорович, я забираю у тебя этого молодца. Знаешь ведь ты, что матушкья-императрицья весьма довольна тем стечением обстоятельств, которое произошло с фрегатом, и тем, как действовали морские офицеры в дальнейшем. Ты же не против, чтобы я его забрал? — выражение лица Бирона сменилось на угрожающее.

— Нет, ваше сиятельство, не против, мы всё с унтер-лейтенантом выяснили. Будет ли довольна матушка-императрица и моей службой? — Головин не то чтобы стушевался.

Напротив, успел повернуть вопрос Бирона ещё и для своей выгоды.

— Скажу матушькье, сколь много вы, господин Головин, сделали для русского флота, что воспитали достойнейших. Но скажите мне, что я должен ответить, когда матушка спросит о том, при каких обстоятельствах дело было? — сказал граф, после посмотрел на меня. — Ожидай меня за дверью!

Я пошёл к двери, подавив внутри всё то желание сказать какую-нибудь колкость в отношении Бирона. Привык он, видимо, что по первому взгляду все выполняют волю его. Да, я молод, и в чине таком, что мог быть и не замечен Бироном. А он ко мне снизошел и обращается… В будущем за такое обращение я любого костылем бы огрел. А тут… Господи, или кто там есть, дай мне сил и терпения, чтобы ни словом, ни хуком справа в ухмыляющуюся челюсть не перечеркнуть свою вторую жизнь!

Минут через десять Эрнст Иоганн Бирон вышел из кабинета Головина до предела довольным. Я уверен, что президент Адмиралтейств-коллегии донёс мою версию случившегося на фрегате до графа. Ведь именно она звучит наиболее благонравно и удобно, полностью оправдывает всех участников события, а также не ставит под сомнение честь и достоинство русского флота. Наверняка Бирон не хочет ни себя, ни императрицу озадачивать сложными решениями. А так… Все просто и все герои.

— Теперь расскажу тебе, что ты можешь просить от матушькьи, а чего нельзя. Как вести себя при дворе и когда говорить, — как только мы вышли из здания коллегии, начал инструктировать меня граф.

Я слушал, причем внимательно. Еду на свой главный экзамен, такой, который перечеркнет все остальные оценки и зачеты. Сдам этот экзамен у государыни, считай, что установочная сессия сдана. Не сдам… Чем там пугают в будущем студентов? Уходом в армию? Да и с удовольствием! Но ведь могут сослать служить и на Камчатку. И не на самолете добираться туда.

Мы быстро вышли из скромного дома, прошли еще метров пятьдесят и вот она — карета. В будущем катался, было дело. В прогулочных каретах в парках внуков катал. Нормально было тогда, но жестковато, громковато, в целом, терпимо. Но и колеса были в тех каретах прорезиненные.

А нынче… Зря, очень зря я не подложил под своё седалище подушку. Несмотря на то, что диваны в просторной карете графа Бирона были мягкими, не хватало всё же дополнительных амортизаторов для пятой точки. У меня возникла мысль, что у аристократов этого времени должны быть мозолистые задницы, так как без синяков и мозолей ежедневно ездить в таких каретах просто невозможно.

Граф уже по второму кругу вещал о том, как мне нужно вести себя в присутствии императрицы, что говорить, в каком месте обязательно упомянуть его младшего брата Густава. А я ехал и думал, что мог бы неплохо заработать на комфорте тех далеко не бедных людей, которые могут позволить себе выезд.

Если карета самого Бирона жёсткая, громкая, то с каким комфортом, точнее отсутствием оного, могут передвигаться не столь богатые люди по мостовым Петербурга? Рессоры — вот что нужно этому миру уже прямо сейчас.

На этой карете не было даже стоячих рессор или амортизирующих ремней. И вот, что может при грамотном подходе обогатить сегодня производителя! Подойдут для начала даже самые примитивные. Хотя и более совершенная конструкция XX века не сильно отличается технологичностью.

— В глаза императрице не смотреть. На вопросы отвечать чётко и без промедлений… — никак не заканчивался инструктаж.

Дорога до Петергофа не так близка нынче, чай не на авто по магистрали педаль газа топить. На кониках, да езе и почти через весь Петербург проехать. А утро уже как бы и склоняется называться «полуденным днем». Даже если мы будем ехать быстро, очень быстро, то в лучшем случае доберемся… к вечеру. Скорее всего, все же с ночевкой придется ехать. А что? Ночевать с Бироном должно быть хорошо! Звучит прямо, как слова императрицы Анны Иоанновны… Тьфу, мерзость!

Не об этом же я. А о том, что лучшие вина, лучшая еда будут подаваться, раз я рядом с фаворитом буду. Попробую, может уже что-нибудь интересное, а не простую отварную еду. Точно будут у нас достойные комнаты хоть и в таверне. Или даже переночевать в Стрельне придется. Там небольшой дворец, может и деревянный, но должен быть.

Хотя, я не люблю ждать. По мне уже встретился бы государыней, да знал: пан я или попал.