Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 16

Лучше сразу умереть, чем жить в ожидании смерти.

Гай Юлий Цезарь

Балтийское море, восточнее Пилау

16 июня 1734 года

— Так что, Иван Кашин, есть ли тебе к кому возвращаться? Зазноба сердечная имеется? — повторил я вопрос.

— Сосватать за себя хочу, Ваше благородие, девицу одну, — сказал, наконец, Кашин.

— А чего не две сразу? — усмехнулся я. — Две жены всегда лучше, чем одна.

— Господь с вами, ваше благородие, как же две жёнки брать? — не понял моей шутки сержант. — Басурманин я какой, магометянин ли? Срамота!

Да и какие могут быть шутки, если дело касается семьи? В нынешнем времени это крайне важно. Это в будущем если и венчаются молодые, то зачастую, с исключениями конечно, обряд как бы входит в развлекательную программу. Лишь немногие проникаются священнодействием в храме. А так… Расписались в ЗАГСе, да и айда в ресторан, а то водка стынет!

Здесь же Бога боятся, в него верят. Так что венчание — дело серьезное, особенно для людей, не извращенных столицами. А как для меня? Определенно серьезный шаг, и дело даже не в церкви. Муж без жены, как селедка без соли, быстро тухнет, ну и никто связываться не хочет. Так что и в этом направлении нужно будет думать. У мужчины в этом времени больше возможностей на подумать. Жениться можно и в зрелом возрасте. А вот женщинам сложнее.

Волны мерно ударялись о борт корабля, корпус судна уже привычно потрескивал, лёгкий и на удивление приятный тёплый ветерок порывами «поправлял» мой парик, словно играл с ним. Или со мной, так как приходилось то и дело эту ненужную деталь гардероба поправлять. Можно было снять, наверное, но я заметил, что на корабле все в таких вот пышных «подшлемниках», и решил не выделяться. Пусть и голова необычайно чесалась в этом кудрявом головном уборе.

Приходилось давить в себе небольшое волнение. Ведь скоро Петербург, встреча с сильными мира сего. Но сама по себе встреча не так важна, как ее последствия. Пока все, что со мной происходило, было быстрым, без особого время на подумать. Морской бой, заключение под стражу, когда не думалось о больших планах, так как и новая жизнь воспринималась, как некое недоразумение, что вот-вот закончится. Потом обустройство лагеря, бой, еще бой…

А теперь нужно думать, крепко. Вторая жизнь, признаться, прибавляла волнительности. Еще недавно, может, неделю назад, я не ценил жизнь. А сейчас хочу жить!. Неделю назад у меня не было якорей в этой жизни. А теперь есть. Вот тот же Кашин. Хороший человек. А еще… Я увидел достаточно, чтобы понимать, что должен многое сделать. Сколько умерло при осаде Данцига? Много, но не от пуль.

А насколько тормозило развитие России то, что не смогли покорить Крым и набеги татар продолжались вплоть до уже екатерининских войн? И земля Дикого Поля, великолепная, урожайная, не обработанная, не дает новую жизнь. Ведь люди в этом времени не думают о контрацепции. Их выживает столько, сколько можно прокормить, ну и сколько после болезней выжило, ибо болеют все.

И я могу пробовать поменять положение дел, помочь своему Отечеству стать поистине Великим. Так что я хочу жить! Оказывается, что человеку свойственно жаждать жизни всегда. Отсутствие желания жить — это серьёзное психическое отклонение, противоречащее сути мироздания. Нужна лишь цель. Пусть эфемерная, еще плохо сформулированная, так как непонятны до конца реалии, но цель.

Мне было сто лет. Стало же… А вот и не знаю даже, сколько мне сейчас годков. Расспросами удалось узнать, что двадцати ещё нет, будем считать, что девятнадцать. Документов о себе я пока никаких и не видел. И жить хочется неимоверно. Теперь я знаю, что усталость от жизни в преклонном возрасте — это просто попытка сознания себя убедить в неизбежности скорой смерти. Сейчас же я убеждаю себя в неизбежности новой, несомненно яркой жизни.

— А я тебе когда-нибудь о своих девицах рассказывал? — задал я очередной вопрос Кашину, наверное, уже сотый или даже тысячный по счету, который призван хоть как-то пролить свет на мою личность.

— Не серчайте, ваше благородие, но то всем ведомо, что хаживали вы в трактире до Марты. Жили в том постоялом дворе. А уж что там делали… — сержант не договорил.

Недалеко от нас, разговаривающих и занимающихся важным полезным делом, в том числе и для душевного спокойствия — чисткой оружия — стоял бывший капитан фрегата Митава Пьер Дефремери. Он явно хотел поговорить, и в этом наши желания с предателем расходились.

Мне пришлось целого герцога отдать французам лишь только за этого капитана. Хотя нет, ещё прицепом шёл мичман и один русский ротмистр. И тогда вопрос, а кто был прицепом? На мой взгляд, все же именно этот француз, стоящий неподалёку, благо не проявляющий никакой спесивости и не настаивающий на разговоре. Вот он и есть прицеп.

— Иван, оставляй нечищенные фузеи да иди договорись с коком, дабы кофе сварил! Полушку дай, коли станет крыть матом, — отсылал я сержанта.

Француз, правильно расценив мои действия, что я расчищаю площадку для разговора тет-а-тет, подошёл сразу же, как только Кашин направился в сторону камбуза. Я всегда предпочитаю разговор, даже и неприятный, недомолвкам и недосказанности.

— Вы владеете немецким языком? Уже знаю, что на французском вы не говорите, — спросил меня Пьер Дефремери.

— Меня удивляет, что вы сами нисколько не владеете русским языком. И не стремитесь к этому, несмотря на то, что служите России, — ответил я на немецком. — У вас есть ко мне вопросы?

— Я есть учить русскьий! — ответил мне на великом и могучем француз.

И, честно, я даже понимаю, как ему нелегко. А ещё понимаю, что подобное можно было счесть крайней степенью уступчивости француза… Он хочет расположить меня, следовательно, не за претензиями пришел, не для ссоры. Мой взгляд наверняка приобрёл большую заинтересованность, и теперь я действительно был готов к разговору.

— Как капитан корабля, я, конечно, осуждаю ваши действия, — начал, по моему мнению, с неправильного разговор француз. — Особенно за то, что произошло в моей каюте, за что я и приказал вас связать.

— Если вы решили высказать своё осуждение тому, кто войну и смерть предпочитает бесчестию и позору, то наш разговор теряет всякий смысл. Русский корабль даже в безнадёжной ситуации должен вывешивать лишь только такую очерёдность сигналов: «Погибаю, но не сдаюсь!» [с современной того времени системе знаков это было бы невозможно. Прямо сейчас Калмыков разрабатывает новую, более совершенную систему сигналов для флота].

Я сделал паузу, изучая реакцию капитана, или бывшего капитана. Он внимал молча, пусть и глаза наполнялись решимостью. Терпел мои слова. Странно…

— И даже если это не ведёт к победе, если корабль будет потоплен или велика вероятность, что будет взят на абордаж, иначе никак нельзя, — продолжал я отчитывать французского капитана. — В таком случае сопротивление никогда не бывает бесполезным. Это урок, назидание для других кораблей русского флота. Это честь и достоинство Андреевского флага. Если сдаётся один, то другие могут также подумать, что это возможно. А это невозможно! Но как вы оцениваете то, что случилось в у вас в каюте?

Мне было важно узнать, за что я был связан и даже побит.

— Не хочу я вспоминать про каюту, иначе нам предстоит с вами сильно рассориться. А в остальном… Слова правильные.

Дефремери посмотрел на меня с нескрываемым удивлением и интересом. Он хотел всё хотел что-то ответить, но сдерживался. Может быть, я что-то говорил, что в этом мире ещё не принято? Но не могу представить, чтобы на заре становления русского флота, при Петре Великом, нашлись бы те корабли, которые стали бы сдаваться шведам. Капитаны тех кораблей, да и вся команда, при одной мысли о сдаче врагу уже могли фантазировать, каково это, на колу русском сиживать.

Даже в самой безнадёжной ситуации во время Северной войны находились возможности, решения, которые в итоге приводили к победе молодого, неокрепшего, наспех построенного флота России. Корабли таскали порой и волоком, чтобы появиться в неожиданных для противника местах.

Так что я не за пафос, не за громкие слова. Я за науку, на которой будут учиться новые гардемарины. За то, чтобы во всём мире знали, что русский флот не менее мужественный, а то и более стойкий, чем флоты других стран.

Та же Голландия… Ведь сколько гибло голландских кораблей в мировом океане, пока они выбивали своё место под солнцем у Португалии и Испании! В экспедицию отправлялось по пять флейтов, а возвращалось два. И это был успех по меркам Голландии. И уже скоро испанцы и португальцы знали, что если видят на горизонте паруса голландских кораблей, то нужно быть уверенными: бой будет суровым, и далеко не факт, что победа останется за первооткрывателями мирового океана.

— Я лишь не верю, что между Францией и Россией возможна война. Именно с убеждением того, что я не могу допустить этой войны, я и отправлялся на французский «Ахилл», — оправдывался бывший капитан фрегата Митава. — Я к вашим услугам, сударь. Понимаю, что поступил с вами бесчестно. Сочтете нужным, готов дуэлировать. Но более попрошу не оскорблять меня бесчестием. Я принял и понял, что вы думаете. И… благодарен даже, что Митава осталась в русском флоте

Я посмотрел на француза с пониманием, что так и не удосужился уточнить в подробностях, что произошло на фрегате с тем — ещё не мной, а с настоящим гвардейским унтер-лейтенантом. Почему он, то есть я оказался связанным. И он явно не хочет отвечать. А я не могу напрямую спросить, чтобы не вызвать подозрений.

Я знал уже, что таким, связанным, меня вынесли на палубу из каюты капитана фрегата. Причём это произошло в тот момент, когда сам капитан, ныне стоящий передо мной, отбывал с той миротворческой миссией, о которой сейчас упомянул, на линейный корабль французов «Ахилл».

— Я хотел скрестить с вами шпаги. Но ныне даже моя судьба окончательно не решена. Возможно, по прибытию в Петербург меня арестуют за бунт. Если вы человек чести, а я склонен в это верить, то сделайте всё, чтобы ни я, ни мои люди, ни те мичманы, которые предпочли не подчиниться вашему приказу, но сохранить свою честь… чтобы все мы не имели пятен и обвинений в преступлениях.

— И я это сделаю. Честь имею! — решительно сказал француз.

А я в очередной раз убедился, что в мире крайне мало однозначных злодеев или однозначных героев. У каждого может быть свой скелет в шкафу, свои тараканы в голове. Одна и та же проблема может рассматриваться с такого количества ракурсов, что и в самом простом и славном деле найдётся место и для бесчестия.

Француз ушёл. Видно было, что этот разговор ему дался нелегко. Уж больно много он сделал признаний, по сути, принимая свою вину. Может быть, ещё послужит Отечеству? На месте тех, кто принимает решения, я бы направил Дефремери, как и других европейцев, в Чёрное море или в Каспийское. Думаю, верю в это, что этот француз ещё может показать пример мужества и героизма. [В реальной истории Дефермери, действительно, показывал образец мужества во время русско-турецкой войны]

Француз ушел, Кашин не вернулся с кофе. На этом корабле был ворчливый кок, который считал, что раз он специализируется на кухне для капитана, то неприкасаемый и может крыть матом моих людей. Ссориться с еще одним морским офицером, а капитан всяко за своего кока заступится, я не хотел. Так что пока откупался. Вот и кофе будет стоить аж полушку. Уверен, что за такие деньги в Петербурге в трактире можно даже и хорошо пообедать. Но, как говорится, не хочешь кофе за такую цену, походи по кораблю, приценись, у кого дешевле.

Я залез рукой в свою суму, что таскал неизменно, опасаясь оставлять все золото… нет, не в каюте, если бы. Мы спали в кубрике, где только ящиками было огорожено пространство от спальных мест матросов. И то спали… Я еще, да. А вот мои солдаты — лишь по очереди.

— И что ты скрываешь, Апраксин? — прошептал я себе под нос, рассматривая богато украшенную серебряную табакерку.

Сразу, как только я принял подарок для некоей дамы от Степана Федоровича Апраксина, вспомнился фильм про гардемаринов, третья часть. Там так же, но во времена Семилетней войны, уже будучи фельдмаршалом и командующим русскими войсками, Апраксин получал некие послания от врагов России. Еще я вспомнил про бездействие Андрея Ивановича Ушакова, главы Тайной канцелярии, во время елизаветинского переворота. Апраксин ведь не только пасынок Ушакова, а еще и друг Бестужева-Рюмина, будущего вице-канцлера, который и сейчас не последний человек.

Интриги…

Я крутил табакерку и так и эдак, но не находил чего-то несоответствующего. Впрочем…

Я взял нож и все-таки решился сковырнуть донышко. Оно было запаяно как-то… Ну не так, бросилось мне в глаза после десятиминутного осмотра вещицы некое несоответствие общему виду изделия.

Особого труда сорвать припой… Свинца? Вот же, сразу и не понял. Так что, да, я на правильном пути. Отковырнув дно, внутри, как и ожидалось, я увидел…

— Ах ты! Мразота! — выругался я на Апраксина.

И сразу-то неприятно сложилось моё знакомство с этим человеком, но сейчас… И что мне с этим делать?

Я развернул кусочек пергамента, буквально десять на пять сантиметров, туго свернутый в трубочку. Французский язык… Сработал триггер на врага и пришлось потратить некоторое время, чтобы унять свой импульсивный организм, начавший пускать в кровь разные гормоны. Я сжал кулак. Хотелось чуть ли не начать требовать разворачивать корабль, чтобы вернуться и… Что? В морду дать Апраксину? Тоньше нужно действовать, намного тоньше!

«Северные львы готовы защитить принцессу и ее трон» — про себя прочитал я.

Потом опять вдыхал свежий, лишь только самую малость солоноватый воздух Балтики, чтобы успокоиться.

Северные львы? Это так написано про Швецию, которая, вроде бы как, хочет вступиться за принцессу? Елизавету Петровну, не иначе. Иных толкований в записке я не предусматриваю. Так что, лозунги шведов, что в иной реальности начали войну против России, были даже согласованы? А я все думал в прошлой жизни, что такие призывы от шведов не могли быть высказаны без ведома некоторых русских элит [речь идет о том, что Швеция, начав войну с Россией в 1741 году, прикрывала свою агрессию требованием посадить на русский трон истинную наследницу Елизавету Петровну].

— Ваше благородие… Кофий! — сказал Кашин, и я даже вздрогнул от неожиданности.

— Вот ты… Не подкрадывайся ко мне со спины, иной раз и проколоть могу! — сказал я, пряча записку во внутренний карман.

Потом уже, когда вновь удалось остаться одному, я положил записку обратно в тайное место в табакерке. Даже свинец получилось свечой смягчить и кое-как залепить. И что с этим делать?

Ясно, что нужно было бы идти в Тайную канцелярию и сообщать о крамоле. Канцеляристы ловят уже тех, кто по пьяни скажет глупость про императрицу. А тут… Реальная измена. С другой стороны… Апраксин — пасынок Ушакова, главы Канцелярии тайных и розыскных дел, как правильно называлась Тайная канцелярия.

Уже понятно, что Апраксин — любимый сын, иначе его так по служебной лестнице не двигали бы. Выходило так, что это все равно что я пришел бы к Берии и сказал пытать и голову рубить его сыну Серго. Глупость же, самого пристрелят по-тихому, да и концы в воду.

Или мне обвинить Елизавету, предоставляя записку, но умолчав, кто мне ее дал? Так дочь Петра расплачется, скажет, что ни сном ни духом, что всё поклеп. И выкрутится. Тот же Ушаков некогда очень даже был за Елизавету, из-за чего как-то чуть не пострадал.

И просто выкинуть безделушку в море нельзя. Тут вопросы будут уже ко мне, в том числе и финансового толку. Табакерка серебряная, с золотыми вставками по краям, усыпанная бриллиантами. Драгоценность, как бы не предмет искусства. И как я расплачиваться буду?

Пусть все идет, как есть. Нужно только проследить за тем, кто придет за «подарком», и даже отдать его, а уже потом… Ну мало ли какие разбойники в Петербурге. Надеюсь, в этой операции смогу рассчитывать на Кашина. На том я временно и успокоился. Когда есть решение проблемы, она перестает волновать кровь.

И все же хорошо, что был выбран морской путь возвращения в Петербург. Это буквально два-три дня. Да и безопасно. Сравнительно, конечно. Даже в Балтийском море могут обнаружиться пираты, которые под шумок войны захотят, с молчаливого или даже с письменного разрешения своего государства, пошалить в Балтике.

Но в этих краях пиратами могли быть только шведы. А пока русская партия в Стокгольме весьма сильна. Вот если бы Россия не смогла столь решительно действовать в вопросе польского наследства, уверен, что в Швеции и сейчас преобладал бы дух реваншизма. Он и вправду скоро заявит о себе в полный рост. Я-то знаю, что шведы не смирились с результатами Северной войны, записка, мной прочитанная тому свидетельство. Они просто очень долго зализывают раны.

И то, что там уже появились некие «северные львы», готовые воевать, говорит о том, что «русская» партия так себе прорусская. Или все же это пока лишь не львы, а кучка котят, которые зондируют почву для будущих свершений.

Франции, опять же, не понравиться поражение в войне «За польского наследство». По крайней мере, они так и не посадили своего ставленника в Варшаве. Вот и наклевывается новое противостояние для сдерживания России. А сколько уже их было! А сколько еще будет!

И вот он — Петербург! Я любил наезжать в этот город. Редко какой год проходил без того, чтобы я раз десять не посетил Ленинград. Благо, что жил, считай, в пригороде нынешней столицы Российской империи. Вот климат… Но чего на него грешить, особенно мне, сумевшему прожить без малого сто лет, практически постоянно пребывая в этом самом климате.

Вот она — Петропавловская крепость! Теперь она несколько иная, чем я её помнил из будущего, но, в целом, конечно, у неё все те очертания и шпиль. Может, только стены показались мне выше.

Команда «Виктории» суетилась. Нужно хорошо знать подходы с столице Российской империи, чтобы лавировать между разными суденышками, что все чаще мешали пройти, или были неподалеку.

— Я должен вас сопроводить в Адмиралтейств-коллегию, — сухо сообщил мне Даниил Герценберг, капитан корабля «Виктория».

Немец… Опять немец! Он направлялся за новым назначением в Петербург, по оказии и я с ним. Или, скорее, на «Виктории» плыло золото, а уже потом я с ним. [Даниил Герценберг сдавал переделанный под транспортник линейный корабль Виктория и направлялся на Дон, уже начинать подготовку к будущей войне с Османской империей.]

Но нет, я не настолько не люблю немцев, чтобы не признавать, что они сыграли очень важную роль в истории России. И немалое число выходцев из Неметчины стали достойными русскими людьми. И понимаю, что немцы во многом пока даже более образованы, чем исконно русские специалисты. Ситуация начинает выправляться, но медленно — слишком мало учебных заведений в России. Даже классического университета нет, а Шляхетский корпус не справляется с задачей поставлять государству достаточно образованных людей.

Однако было бы всё же приятно, если фамилии людей, которые принимают решения, звучали по-русски и чтобы нательные крестики у них были православные. Тогда и пигмей — русский, раз носитель русской культуры. Или хотя бы чтобы эти люди были всего-то православными. Это там, в прошлой жизни, религиозность имела куда как меньшее значение. Сейчас — это русская идентичность. Все вокруг искренне верующие, и даже государственное управление имеет некоторые религиозные, сакральные основы. Недаром император — глава Русской Православной Церкви.

Так что… Да простят мои коммунистические товарищи, но отвергать Бога я не стану. Ибо человеку обязательно нужно верить во что-то светлое, незамутнённое. В светлое ли будущее при коммунизме или в райские кущи — не важно, но без веры и подкреплённой ею идеологии человеку тяжело.

— Храни все у себя… Оружие, деньги, французские платья… Меня могут забрать на разговоры, но тебя, вряд ли. Золото, оружие, как и договаривались, положишь в доме, где ты на постое… — давал я последние наставления Кашину, когда мы уже причалили и перекинут был трап.

— Не извольте беспокоится, ваше благородие. Оговаривали уже все. И караулы приставлю, и нахаживать стану в трактир, кабы застать вас. Все сделаю. Мы благодарны вам, за то… Простите, ваше благородие, лишнее говорю! — Кашин засмущался.

Я бы мог еще что-то сказать, но на корабль поднималась группа людей. Нет, две группы людей. Одна, так сразу взяла по белы ручки Дефремери и повела к черной, обшарпанной карете, запряженной ухоженными, но точно не лучшими лошадьми. Другая…

— Унтер-лейтенант Норов? — спросили меня. — Проследуйте за мной! Шпагу не забираю, но не след за нее хвататься!

— Ведите! — с улыбкой, не сломленным, решительным голосом, сказал я.

Шпагу не забрали, наверное, и не арестовали. А дальше посмотрим. Ну не сигать же мне в прохладную воду и не плыть до шведской границы. Дома же! А дома и лезвие топора палача приятнее для шеи…