Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 6

Глава 6

Будьте внимательны к своим мыслям, они — начало поступков. — Лао-Цзы

Окрестности города Данциг

28 мая 1734 года

— Ваше благородие… — дрожащими губами, едва увидев меня, обратился сержант Иван Кашин.

— Что? Похоронил уже? — усмехнулся я.

— Да Христос с вами! — Кашин перекрестился.

Мы встретились с ним на подходе к шатру командующего русскими войсками Бурхарда Кристофа Миниха, ну или, как генерал-фельдмаршала зовут на русский манер, Христофора Антоновича. Я уже знал, что мои люди не арестованы, напротив, со всем имуществом доставлены в распоряжение князя Барятинского, который стоял со войсками в двух днях от Данцига.

Там же и я был, но через день, как отправились мои бойцы сопровождать-таки мортиры и одну осадную пушку к осаждаемому городу. Был этапирован, ну или сопровожден к Данцигу. И вот мы здесь — и непонятно, что дальше.

— Докладывай, как дела обстоят! — потребовал я от Кашина.

— Двое животами маются, один слег, жар у него…

Всего семнадцать человек в моем отряде. Прошло три дня… Не считая приходящих в себя раненых, у нас уже трое больных. Причем Кашин говорит об этом с таким гонором, будто подвиг совершен. Это нужно похвалить сержанта, что не слег весь отряд? Я не стал перебивать его или одергивать.

Видел я, как обустроен лагерь князя Барятинского, уже заметил и организацию быта основной группировки русской армии. И… ужас. Вот как он есть — ужас! Наверное, была лишь одна причина, почему армия еще не вымерла вовсе — благодаря крепким организмам солдат и офицеров.

Гадят где попало, любой куст — отхожее место. Да чего там — трава чуть повыше тоже сойдет. Рой мух… мыши… осы и пчелы… А люди, в основном, грязные. При этом у многих офицеров был чуть ли не фетиш на чистую одежду. И вот они… чуть ли не с кружевными чепчиками, а ногти не стрижены и черные от грязи. Такими руками едят, что сложно в них вовсе определить руки, словно земля оживает и тянет кусок солонины в рот. Животами маются? Удивлен, что холеры с чумой в войсках нет! Впрочем… И эта зараза есть.

Четко выстраивалась очередная моя цель в этом мире. Я хочу добиться того, чтобы русская армия имела меньше санитарных потерь. Ранее я думал, что катастрофа с небоевыми потерями была только во время Русско-турецкой войны, что вот-вот разразится. Так как же не быть смертям, когда только по тому, что я помню (а там-то цифры через века дошли наверняка неполные), более тридцати тысяч померло во время одной лишь каомпании к Крыму? Боевые и то в десять раз меньшие.

— Что люди говорят? — спросил я у сержанта.

— Стрекочут, как те сороки. Мол, Норов норов показал, корабль русский не отдал, — словно частушку пропел Кашин.

Норов норов показал? Тавтология какая-то. Да и я мог и хотел что-нибудь другое показать всем тем, кто сдаваться хотел. А так… Норов — это нрав. И тогда все становится на свои места. Говорящая вышла фамилия, подходящая, я — Норов, и нравственный, и со нравом.

— Ты, сержант, сам слушай, что люди говорят, да солдаты пусть прислушиваются. Воно как — сколько дней прошло, а уже стихи обо мне сочиняют! — усмехнулся я.

Мы стояли уже сколько времени у палатки фельдмаршала. Я понимаю, что время тут течет медленно. Но не настолько же…

— Ух ты ж… Простите вашбродь, — присвистнул Кашин и сразу повинился.

— А и правда хороша! — не выдержал и я, и так же обратил внимание.

И, нет, она не была красавицей. Просто она была женщиной. Первой, увиденной мной женщиной в новой жизни. И что же тут сказать, когда и говорить ничего не хочется… Молодой организм…

— Господам понравилась Леска? — вдруг материализовался интересный типчик.

Маленький, толстенький, с кипой на голове. Захочешь увидеть сплошь заклешированного еврея? Так вот он! И даже пейсы болтаются. Не путать с бейцами [идиш. мужские тестикулы]. Впрочем, наверное, у этого колоритного товарища и бейцы, и пейсы. Рядом с такой дамочкой всё нужно наизготовку иметь.

— Рanowie pragną kobietę [польс. паны желают женщину?] — спокойно, буднично, будто булку предложил маркитант.

Хотя… Да предлагаемая женщина вся была будто сдобной опарой — сплошной булкой в центнер весом. И она так смотрела на меня, что мне хотелось сказать о своей несъедобности.

— Z tym pięknym mogę za darmo [польс. с этим красивым могу бесплатно] — пробасила дамочка.

Это, конечно, лестно, от любой женщины услышать. Но…

— Не нужно! — усмехнулся я.

Я себе хозяин, даже и молодой строптивый организм будет мне подчиняться. На поводу у страстей идти я не собирался.

— Ты, Исхак, найди меня, справить торг нужно! — сказал Кашин, не отрывая взгляда от женщины.

И откуда сержант уже знаком с маркитантами? Быстрый, сообразительный, нужный человек. Нам приварок к столу пригодится. Понял я уже, какой паек у солдата. Не важный, и это. мягко сказать. Если заниматься физическими упражнениями, то явный дефицит калорий будет.

— Унтер-лейтенант Норов, вас ожидают! — позвали меня от входа в шатер командующего…

Вдохнув-выдохнув, поймав любопытный взгляд на себе, проследив, как офицер посмотрел, на еврея и его «товар», я направился в шатер командующего. Краем зрения увидел, как вслед меня перекрестил Кашин. Да ну! Всё нормально будет. Все же люди, даже если они наделены властью.

Мужчина в шатре напротив меня смотрелся человеком, недовольным всем. Его рельефные скулы, чуть продолговатое лицо, немного впалые глаза — всё создавало впечатление, что я имею дело с человеком злым, злым и решительным. Бурхард Христоф Миних, в русской традиции Христофор Антонович, словно бы стремился прожечь меня своим въедливым взглядом, а я отбивал его зрительные атаки своим безразличием и почти что отсутствием чинопочитания.

— Ваших объяснений недостаточно, чтобы я повлиял на вашу судьбу в том ключе, в каком вы желали бы, — разговаривал со мной на родном, немецком языке, фельдмаршал Миних.

— Будет ли мне дозволено сказать в свою защиту? — спрашивал я.

— Как у вас это получается: вы у меня спрашиваете, а я слышу такой тон, будто вы от меня требуете? — сказал Миних и попробовал усилить свою атаку взглядом.

И вновь он потерпел фиаско. Для того, чтобы я чувствовал себя неудобно под пристальным взглядом Миниха или иного высокопоставленного русского вельможи, нужно осознавать ценность и важность этого чиновника или полководца. У меня пока не получается воспринимать фельдмаршала Миниха как великого человека, перед которым я, вроде бы как, должен пресмыкаться. Напротив сидел, в то время как я стоял, сильный человек. Это ощущалось предельно точно. Но и я не считал себя слабым.

А ещё меня раздражали все эти словеса. Так и хотелось называть всех товарищами либо гражданами, комрадами! И все кругом морщатся и даже вслух говорят, что моя речь какая-то не такая. А чего бы ей быть «такой»? Но я стараюсь.

— Ваше высокопревосходительство, кроме того, что я не мог допустить сдачи фрегата, что легло бы позором и на русский флот, и на русскую армию, я ещё и выполнял приказ. Мне было велено доставить мортиры и осадные орудия к Данцигу. Я это сделал.

— И потеряли одно орудие, которое обошлось в немалые деньги казне, — парировал Миних.

— Но четыре орудия доставил! — настаивал я на своём.

— Вы дерзкий юноша… Своими действиями сильно смутили и меня, и флотских. Думаю, что они ждут вашего наказания…

Говорил он неспешно, задумчиво, перебирая пальцами на правой руке и время от времени покусывая губу.

Разговор этот происходил в большом, просторном, тёплом, обставленном мебелью шатре командующего. Здесь было явно хорошо прибрано, чистота во всем. Да и сам генерал-фельдмаршал, как я заметил, следит за собой.

У него в углу стоял бронзовый таз. Рядом, на том, что я назвал бы «табуретом», лежало аккуратно сложенное полотенце и мыло. Причем не такое, каким я пользовался, не темно-серое, а белоснежное. Наверняка, мыло даже пахло чем-то приятным. А еще такое мыло должно было прямо вонять деньгами, так как стоило по весу серебром, а как бы не золотом.

И ногти пострижены, и потом здесь не пахнет. Так почему же?..

— Я могу задать вам вопрос, ваше высокопревосходительство? — решился я.

Ну не могу молчать. Лучше высказаться, пусть и в легкой форме, чем после жалеть, что не попытался.

— Вы много говорите… Ваши речи на фрегате мне передали… Русские не сдаются! Это звучит сильно, но я не одобряю тех, кто говорит. Лишь те мне по душе, кто делает, — сказал Миних и тщетно дожидался моей эмоциональной реакции.

Я понимал, что препираться не стоит. Иначе не буду иметь возможности сказать должное.

— Ну же! Говорите и ступайте прочь! — впервые Миних проявил нетерпение.

— Ваше превосходительство, небоевые потери неприемлемы. Нужно в срочном порядке сделать хотя бы… — я словно в прорубь с ледяной водой прыгнул.

Меня обжигал взгляд Миниха, он не только хмурил брови, но и как-то неприятно подбирал под нос верхнюю губу, являя не оскал, но признаки крайней степени нетерпения и недовольства. Но я, поднажав, успел как скороговоркой сказать основное.

— Нужно было назначить ответственных за кипячение воды, нужно…

— Довольно! — выкрикнул Миних. — Вы не можете меня учить! Не забывайтесь, унтер-лейтенант — ваша жизнь у меня в руках! От казни вас отделяет немногое!

— Прошу простить меня, ваше высокоблагородие. Я таков, что хоть на плаху, но сделать должное обязан, — сказал я и чуть не добавил, что жизнь свою не так чтобы и ценю.

Всё же не первый раз на этом свете живу.

Меня не покидает мысль, что если бы в том сне, когда ко мне обращалась Надя, я настоял бы на том, чтобы остаться с ней — то не получил бы второй шанс, а приобрел вечную жизнь рядом с единственной любимой женщиной. Так что я готов ко всему. Пусть и есть желание еще немного продлить свою вторую жизнь, чтобы оставить после себя что-то полезное. Например, четко выверенное наставление по обустройству быта солдат и офицеров с описанием, откуда берутся болезни живота, да и многие другие.

— Вы голодны? — задал фельдмаршал неожиданный для меня вопрос.

— Благодарю, ваше высокопревосходительство, и вправду голоден, — ответил я.

Что ж, меня не погонят — что сейчас последует приглашение пообедать с одним из влиятельнейших людей Российской империи.

— Отправляйтесь на мою кухню, я дам распоряжение, чтобы вас накормили, — неожиданно сказал командующий русскими войсками.

М-да… Решил всё-таки он показать мне моё место. С другой стороны, я и не особо-то горел желанием обедать с Бурхардом Кристофом Минихом. Это не обед мог быть, а испытание и допрос.

— Я прошу вас, ваше высокопревосходительство, повлияйте на освобождение честных людей и верных сынов своего Отечества. Зачинщиком на фрегате был я, они лишь подчинились старшему по чину! — уходя сделал я попытку как-то договориться с Минихом.

— Их уже доставили ко мне. И я буду ждать письма из Петербурга об участи всех, и вас… Но вы гвардеец, да еще под началом Густава Бирона, — Миних сделал паузу, наверное, попытался улыбнуться, хотя это у него не очень получилось, и продолжил: — Как видите, я с вами откровенный. Жду того же от вас в будущем.

* * *

Фельдмаршал Миних только три дня тому назад появился в расположении русских войск, осаждавших Данциг. Её величество императрица Анна Иоанновна была недовольна медлительностью прежнего командующего Ласси. По крайней мере, именно так прозвучало при императорском дворе. Вот и отправили Миниха исправлять ситуацию с самопровозглашённым королем Речи Посполитой Станиславом Лещинским.

На самом деле Миних понимал, что его просто выслали из Петербурга. Он был неудобной фигурой для императорского фаворита Эрнста Иоганна Бирона. Не нашёл фельдмаршал общего языка и с другим вельможей, Волынским. Скорее, из-за того, что Миних — немец, а Волынский возглавлял русскую партию при дворе. Да и Остерман, этот прожжённый интриган, тоже не питал особой любви к Миниху.

— Задал ты задачку, унтер-лейтенант! — сказал сам себе Христоф Бурхард, когда молодой офицер покинул его шатёр.

Командующему претило любое неповиновение или нарушение устава. Однако нужно ещё разобраться, насколько этот офицер оказался неправ. Миних прекрасно понимал, что история с фрегатом «Митава» будет обязательно рассказана императрице.

Вопрос только в том, как именно будет эта история преподнесена Анне Ивановне.

— Вилим! — выкрикнул Миних.

Уже через пару секунд в шатре материализовался адъютант, Виллим Виллимович Фермор. Человек, которому Миних доверял чуть больше, чем остальным, учитывая, что он никому не доверял вовсе…

— Срочно отправляйтесь в Петербург, возьмите с собой только доверенных людей. Послание передадите лично в руки царице! — наставлял своего адъютанта фельдмаршал. — Если императрица уже будет знать о бунте на «Митаве», выясните, что говорят об этом…

Тут же, при адъютанте, он закончил писать письмо, поставил подпись и запечатал бумагу. Виллим Фермор с почтением принял пакет и высказал свою полную готовность всё выполнить, как приказано. Сразу же отправился в путь.

— Небоевые потери… — смаковал на языке выражение фельдмаршал. — Экий дерзновенный гвардеец! Измайловец. А есть у меня кто-то в Измайловском полку? Нет… Так что нужно заиметь. Полковник же я этого полка! Пусть и не командую в нем.

* * *

Поел я знатно. Лучший пока обед, что мне приходилось потреблять после обретения второй жизни. А всего-то: варёная курица, душистый, только испечённый хлеб, ну и пара варёных яиц. Пища богов, не иначе. Это если до того всё солонину с размягчённым овсом есть. И не знать, то ли шакалом завыть от тухлой солонины, то ли заржать, как конь, от овса.

Ел я медленно, тщательно пережёвывая, смакуя пищу. Повар Миниха, саксонец, нервничал, но после того, как я демонстративно зажал в кулаке столовый нож и нахмурил брови, отстал от меня.

Приходилось тянуть время. Мне нужно было узнать решение Миниха. Да и куда возвращаться? Под стражу? К тем солдатам, что меня привели к фельдмаршалу и уже ушли? Тогда придётся бегать между рядами палаток и кричать: «Эй! Кто меня к Миниху привёл? А ну, отводи обратно!» Глупо же!

— Унтер-лейтенант, вам предписано отбыть в подчинение полковника Лесли. Он и определит ваше место в строю и место ваших людей. Сие временно, пока не прояснится дело, — сообщил мне офицер, зашедший специально для этого на кухню.

Так что с обедом было покончено.

Мне показали направление, так что я быстро нашёл расположение оперативного резерва, которым и командовал Юрий Федорович Лесли. Несложная задача — найти войска, стоящие отдельно от всех в трех верстах и не участвующие в осаде Данцига.

А вот что было, или ещё только будет, сложным, так это верховая езда. Оперативный резерв полковника Лесли состоял из двух драгунских полков на основе Олонецкого полка. Об этом я сразу спросил у офицера, что явился на кухню с назначением.

Не сказать, что с конями я в прошлой жизни вовсе дела не имел. В войну пришлось и этим видом транспорта пользоваться. Но я не ходил в кавалерийскую атаку, я только худо-бедно, при отсутствии иного транспорта, доезжал этаким видом из пункта А в пункт Б. Да и тогда испытывал явный дискомфорт. Так что Штирлиц, то есть я, был близок к провалу. Как же! Гвардеец — и не ловок ездить верхом!

Впрочем, если только даст жизнь, я и это освою. Тело нынче молодое, а разум по-прежнему крепок.

Юрий Федорович Лесли был невысокого роста, телом худощав, а вот лицо удивительным образом было наливное, с оттопыренными щеками. Такой получался головастик. Но стоит только почувствовать на себе взгляд полковника, как сразу настраиваешься на серьёзный лад и перестаёшь обращать внимание на нелепость внешнего вида.

Не только я рассматривал своего нынешнего командира, он так же оценивал меня, причем делал это подчёркнуто, на грани оскорбления. Обходил кругом, откровенно осматривал с ног до головы. Мне даже показалось, что он был готов посмотреть и мои зубы, как при выборе коня. Хорошо, что обошлось.

— Нету разумения у меня, зачем вас прислали ко мне. Опосля баталии у меня хватает офицеров, его высокопревосходительство граф Миних уже восполнил вакансии, — говорил полковник Лесли, без излишней вежливости. — Только что своими двумя плутонгами неполными и командовать будете, понеже приставить не к кому [Под «баталией» Лесли имеет в виду случившееся 15 мая 1734 года сражение его резерва с французами, где полковник одержал убедительную победу].

— Я буду рад, ваше превосходительство, если мои солдаты будут рядом со мной, — поспешил сказать я, не скрывая воодушевления.

Для меня нет ничего более скрепляющего дружбу, чем совместный бой. И гвардейцы, которыми я командовал, проявили себя отлично. Более того, я немного, но уже смог оценить их. Уверен, что и в этом времени не так часто можно встретить людей, что не теряются в бою, напротив… Чего только стоил эпизод во время баталии на «Митаве», когда сержант притащил охапку заряженных пистолетов!

— С чего такое удивление? А кому ещё командовать гвардейцами, как не гвардейскому офицеру? — сказал полковник и пристально посмотрел на меня, будто желая разоблачить во мне умалишённого.

Да, чего-то я не понимаю, и не мудрено. Нужно быть осмотрительнее, больше слушать, меньше показывать эмоции.

— Вы, господин гвардеец, токмо не мешайте справно службу нести иным. Образуется всё, отбудете до Петербурга — и поминай, как был, — с металлом в голосе сказал ещё полковник.

— И в мыслях не было! — ответил я, после чего меня сопроводили к месту, где отдельно я буду располагаться со своим отрядом.

У нас, оказывается были свои палатки, что получены были при отправке в Данциг. Моя палатка, или небольшой шатер, была чуть больше, чем ещё пять, условно могла бы считаться просторной, человек на восемь. Но это в будущем, у туристов из двадцатого века. Сейчас бы я её окрестил как для унтер-офицерского состава, но не офицерскую. Вообще же в лагере стояли целые шатры, в которых, как несложно было догадаться, жили офицеры.

Но не идти же по этому поводу ругаться — мол, палатка не по чину. Да и к кому, если такую выделили в моем гвардейском полку! И так от меня ждут чего-то этакого, с подвывертом, капризов гвардейского. Намекал же на что-то полковник!

Уже установилось отношение к гвардии, как к задиристой элите, которая не столько воюет, сколько сибаритствует, кутит да драки устраивает. А ведь петровские времена вот только недавно и были, десять лет назад. Только-только гвардия стала участвовать в государственных переворотах, так что почувствовали свою силу да разбаловались.

Екатерину, жену Петра, поставил на трон Меншиков, но при помощи гвардии. Меншикова скинули также не без помощи гвардии. Ну и Анна Иоанновна стала императрицей, а не бутафорской бабой на троне, только потому, что гвардия позволила ей порвать кондиции, ограничивающие власть императрицы. Ведь каждый, кто использовал гвардию для своих нужд, покупал её благосклонность и усердие подарками и выплатами. И докажи им всем теперь, что я не такой, что не продаюсь!

Мой тёмно-зелёный кафтан с яркими красными обшлагами выделялся на общем фоне.

— Сержант Кашин, имеете разумение, как применить себя нынче? — спросил я.

— А что тут сделать, ваше благородие, как ждать приказа. Нас не поставили и в караул, как и приварку не дали, — сетовал мой заместитель. — С такой кашей… Долго не протянем, ваше благородие.

Действительно, на довольствие поставили, но лишь по нормам солдатским. Да и ладно бы, если еды по этим мерам достаточно было, пусть и не изысканной. Так нет, солонины и ячменя со ржаной мукой хватит разве только на четыре дня, ведь рассчитывать надо на два десятка мужчин. А выдали на седмицу, то есть на неделю, и будто бы человек на десять.

— С приварком разберёмся. На, держи, — сказал я и выдал Кашину три увесистых серебряных монеты.

Сержант посмотрел на монеты, на меня, снова на монеты.

— Прошу простить меня за вольность. А что, срамных девок ещё приглашать? Али изысков каких употребить желаете? Табаку купить, венгерского вина? — спросил Кашин, введя меня в замешательство.

Как-то я даже не подумал о том, что тут ещё и девки есть. Нет, мне такое счастье и задаром не нужно. Читал я про срамные болезни этого времени. Да и не люблю откровенную грязь в отношениях между мужчиной и женщиной. Но сам факт, что они тут есть, уже интересный.

— Маркитанты, как я слышал, тут имеются, тот же Исхак, что мы видели. Вот у них на всех и возьми… Не знаю, сала, хлеба да какой редиски, — сказал я и вновь встретил непонимание.

— Редьки, может, ваше благородие испрашивали. Редиску не ведаю такую, — сказал сержант.

— Давай редьку! — сказал я.

Не люблю я её, но буду есть — зараза, с витаминами, полезная.

Три монеты по четверти экю, так определил те кругляши с щитом Кашин. По его словам оказывалось, что за такие деньги у маркитантов он может даже сторговать и вино для повседневного потребления в течение недели для меня и, как намекнул сержант, и его.

Идею употреблять горячительные напитки я отмёл. Тем более, что нам было выдано положенное солдатам хлебное вино. А вот организовать не только котловое питание, но и кипячение воды были обязаны. И для этого нужно было ещё отправиться самостоятельно в лес за дровами. Благо, мы почти в лесу и находились, на месте произошедшего не так давно сражения.

Не самое лучше место, следует сказать. Мух было не просто что много, их было кошмар как много. Если тела убитых французов, как и русских, были преданы земле, то никто не озаботился присыпать землёй те места, где была пролита кровь и даже утеряны части тела. Вот и роились мухи, благо, что не конец лета, так ещё не кусались. Но приятного всё равно мало.

— Отправь солдат, чтобы прибрались… присыпали землёй, где мухи кружат, — уклончиво сказал я, намекая ещё и на следы человеческой жизнедеятельности.

Дело в том, что нам выделили место под проживание на окраине русского лагеря, у того же леса, куда справлять свою нужду русские солдаты далеко не бегали, предпочитая ветерок, обдувающий чресла во время вдумчивого процесса…

Я уже слышал, что французы, как и поляки, могут прятаться в лесу и разведывать, оттого никто не хотел быть застигнутым врагом врасплох, да ещё и со спущенными портками. Потому и гадили в поле.

Такая вот санитария… Будем обязательно исправлять. И уже прямо сейчас.

— Эка! Гляди, каких цац тут прибавилось до нас! — услышал я противный голос.

И почему нельзя без всего этого? Спокойно жить и вежливо знакомиться? К нам, ну или ко мне, пожаловали три офицера. Судя по всему, один лейтенант, а два — плюс-минус моего чина, или прапорщики.

— Что смотришь, гвардия? У себя в полку токмо чистеньких и видишь. Чего это гвардии воевать? — продолжал задирать меня офицер, на радость своей группы поддержки.