Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 13

Глава 13

Война состоит из непредусмотренных событий.

Наполеон Бонапарт.

Левый берег реки Вислы западнее Данцига.

9 июля 1734 года.

Бойцы стали поджигать фитили своих гранат, что доставали из небольших подсумков.

— Спиридов, командование гренадёрами на тебе! — сказал я, уже не стараясь говорить тихо.

Развернувшееся на берегу сражение было столь громким, что его уже наверняка слышали даже в русском лагере. Да и со стороны крепости начали доноситься звуки. Просыпались наши враги. Еще не сообразили что к чему, но забеспокоились.

— Бах! — прозвучал пистолетный выстрел.

Кашин, контролирующий выход из трюма, подстрелил какого-то особо любознательного француза, что высунул голову, дабы посмотреть, что происходит на палубе. Пуля вырвала кусок черепа француза вместе с волосами, тело любопытного выпало из дверного проема вперед. Поговорка про любопытную Варвару, которой на базаре нос оторвали заиграла для меня новыми красками. Бедная безносая Варя!

И вот, став сбоку, Спиридов резко открывает дверцу, ведущую на нижнюю палубу, где и должны оставаться члены команды фрегата. Туда и летит первая граната, фитиль которой уже был угрожающе близок к трубке. Еще немного и Россия бы лишилась будущего адмирала.

— Бах-бах-бах! — сразу пять бойцов разряжают свои мушкеты в сторону другой дверцы, ближе к корме фрегата, где должны были располагаться офицерские каюты, ну или одна каюта.

Мы контролировали верхнюю палубу, но нам этого мало — нужно контролировать весь корабль.

— Ба-бах! — прозвучал взрыв гранаты, брошенной в трюм.

— Кидай гренаду в реку! — услышал я голос Данилова, который уже также оказался на палубе.

И только потом я увидел солдата, у которого почти полностью прогорел фитиль и вот-вот должна была взорваться граната прямо в руках, а приказа её использовать для дела не было. Всё же поспешили мы поджигать сразу много гранат. Вот и полетела одна из них в Вислу. Рыбу что ли пособирать после всего? Ухи наварить.

— Пошли! — скомандовал Спиридов выделенному ему подразделению.

— Бах! — прозвучал выстрел, когда первый солдат спустился по приставленной лестнице на нижнюю палубу.

Это наш боец либо нашел цель, либо посчитал, что того дыма от взрыва гранат, что сейчас должен заполнять пространство нижней палубы, недостаточно.

Но вот послышались глухие взрывы в «брюхе» корабля. Это могло означать, что Сопотов, Спиридов, Лаптев и вверенные им люди дошли до кубрика через нижнюю палубу [кубрик — матросская каюта].

— Si vous sortez des cabines, vous serez échangés contre des officiers en russe. Ne sortez pas — nous lançons des grenades [фр. Если вы выйдете из кают, то будете обменены на русских офицеров. Не выйдете — кидаем гранаты]! — кричал лейтенант Данилов у входа, ведущего к каюте капитана фрегата.

Мой заместитель, мой же и будущий соперник в дуэли, уже находился на капитанском мостике, где был люк, ведущий прямо в каюту капитана. Можно было проломить топором дерево и кинуть гранату, после чего быстро спуститься в гости к главному чину на корабле.

Но этого хотелось бы избежать. Мало того, что даже маломощная граната может разворотить все внутри каюты, так еще долго придётся проветривать помещения, где должны быть и сокровища, и, скорее всего, другие ценности, в том числе и флаги, карты, компас… зрительная труба… Мне всё это нужно. Причем очень… вплоть до того, что как-то нужно легализовать свои географические сведения. Всегда можно сказать, что я карты взял в каюте у таинственного капитана, пусть ищут.

Но главное все же — это казна. По всей логике, богатства Лещинского должны были находиться именно там, в капитанском помещении, на юте [ют — кормовая пристройка корабля]. И кто-то, кроме тех, чьи тела уже оттащены подальше, чтобы не загораживали проход, появился. Из каюты капитана на шканцы подымался из капитанской каюты французский морской офицер [шканцы — помост, либо палуба, место расположения шкипера]. Он поднял руки, мол, сдается. Правда, держал он в этих самых руках и пистоль, и шпагу.

— Cassez ou passez-moi votre épée. Vous êtes désormais prisonnier [фр. Сломайте или передайте мне свою шпагу. Отныне вы пленник], — сказал Данилов, когда показалась сперва обнажённая шпага француза, а после — только его голова.

— Oui, oui, maintenant [фр. да, да, сейчас], — всё повторял француз, а я, стоящий неподалёку, но тоже на шканцах, контролировал вражеского офицера пистолетом.

Француз, тараторя на своем, медленно положил пистолет на палубу.

— Он сдаётся! — повернув голову ко мне, решил прояснить ситуацию Данилов.

— Сука! — выкрикнул я, одновременно выжимая спусковой крючок своего пистоля.

— Бах! — прозвучал выстрел, но эта задержка выстрела в полторы секунды или даже две…

Француз успел ловким движениям нанести укол Данилову, прежде чем моя пуля сразила безрассудного врага. Я попал в плечо французу, того чуть повело в сторону. Делаю шаг, еще один. Звон стали. Я успеваю подставить свою шпагу, не позволив французу нанести смертельный удар Данилову.

— Хе! — выворачиваю правой кистью клинок, и он скользит по вражеской шпаге.

Я делаю шаг, вплотную прижимаясь к французу. Он, скорее всего, лучше, чем я, фехтует. А вот таких действий точно не ожидает… И я пробиваю лягушатнику в его лягушиный пах.

— На, сука! — бью француза эфесом своей шпаги по голове, делаю шаг назад и, не сомневаясь, протыкаю грудь врагу.

— Кашин! Фролов! В каюту капитана. Вы знаете, что делать! — кричал я, одновременно придерживая заваливающегося Данилова.

Он был в сознании, всё пытался стоять на ногах, храбрился. В то же время рана заметно кровоточила. Ранение было в левый бок. Может, и не задето ничего важного, но крови потерять можно много, и смертельно много.

Прокипячённые тряпки у меня были, уксус тоже, как и другие медицинские принадлежности. Все, что мог взять в лазарете. То есть, очень мало. Ни септиков, ни уж тем более пластыря или скоб, обезболивания, ничего нет.

Я намеревался оказать первую помощь лейтенанту, столь опрометчиво доверившемуся французу. Нужно было понимать, что защищать богатства, а я надеюсь, что они здесь есть, французы будут до последнего. И нужно было всех вырезать, бросать гранату и не думать.

Ну, и я виноват. Очень хотел выменять у французов мичмана Войникова. Того самого, что сейчас в плену у них вместе с капитаном фрегата «Митава». По словам Спиридова, этот мичман еще тот удалец и молодец. А вот герцога не хочу пока отдавать. Как не хотел бы свободы и для капитана Митавы.

— Отправляйтесь на помощь мичману Спиридову! — потребовал я от бойцов из подразделения Данилова.

В брюхе корабля всё ещё раздавались какие-то выстрелы. Там шёл бой. Но если бы Спиридову нужна была помощь, он отправил бы кого-нибудь за ней. А так, пусть завоёвывает героизмом и результативностью своё полное и безоговорочное прощение.

Сложно, конечно, думать о прощении, когда не чувствуешь за собой вины. За то, что мы сделали на фрегате, получать награды нужно, а не вину какую-то отрабатывать. Но жизнь полна несоответствий ожиданиям.

— Александр Лукич, вы бы оставили меня здесь. Коли корабль не утянем, то не дотащите меня до своих, — начал строить из себя героя Данилов.

— Здесь я командую! Нам еще с вами дуэлировать. А вам — рассказать, за что так ненавидите гвардейцев и меня лично. И решение, кого оставлять, кого нет — моё. Мёртвых оставим, если будем покидать корабль, а вот все живые, пусть и раненые, отправятся в лагерь! — решительно сказал я.

— Есть! — прокричали снизу. — Ваше благородие, спуститесь в каюту! Тута оно!

Что именно «есть», что «тута» и для чего необходимо спуститься, уточнять было не обязательно. Пиратские сокровища найдены. Именно так я их себе и представлял — пиратские сундуки. Словно преживаю сюжет книги про флибустьеров.

— Антон Иванович, лежите и не шевелитесь. Как мог, я вам пока помог. Разу затянул и перевязал. Нужно вас шить. Но не здесь… Я скоро, — сказал я Данилову и осмотрелся.

На верхнюю палубу стали выходить бойцы, только что штурмовавшие нижнюю палубу фрегата и кубрик.

— Бах! Бах! — с правого берега раздались выстрелы.

Не понять в кого, может и в сторону фрегата. Но даже свиста пули, или попадания будь куда не было замечено. Между тем, понятно, что времени мало, его почитай и нет. Сейчас найдут поляки с французами лодки и начнут переправляться.

Я стал быстро спускаться по лестнице, ведущей вниз, споткнулся и всем своим седалищем плюхнулся на одну из ступенек, заскользил по ней и ударился ещё и о следующую доску. И всё-таки ко всем этим флотским забавам, в том числе и лазанью по лестницам, нужно иметь сноровку. Когда в Отечественную войну я служил морпехом, такая сноровка была, но и перегородки, и лестницы на тех катерах были иными.

Спустившись в каюту капитана, я поразился тому аскетизму, что был присущ этому помещению. Врёт Голливуд, когда в фильмах показывает быт морских офицеров. Или не пришло ещё то время, когда принято обустраивать каюты капитана так, чтобы там могли музицировать два офицера, и хватало места и для стола, и свободного пространства было предостаточно [отсылка к кинофильму «Хозяин морей» с Расселом Кроу].

От силы каюта капитана представляла собой скромных десять квадратных метров. Койка капитана при этом была намного аскетичнее той кровати, что стояла в капитанской каюте на фрегате Митава. А ещё эти три немалых сундука, поставленных один на один в углу каюты. Не хватало пространства, чтобы сделать два шага без риска удариться о что-нибудь.

На верхнем сундуке уже был сбит замок, потому я его без труда открыл. Хотелось, как в том фильме советского производства про остров с сокровищами, закричать: «Пиастры! Пиастры!». В сундуке было золото в монетах, а также в ювелирных изделиях. На вид — очень много золота.

— Берите себе, но немного, чтобы можно было спрятать. Оставите в лесу при отходе, завтра сходим и заберём! — сказал я, сразу же выхватывая какое-то ожерелье и горсть монет.

Хотелось быть честным служащим. Но также и хотелось, чтобы мой отряд не испытывал ни в чём нужды. А я, по прибытию в Петербург, ведь должен же я когда-то там появиться, имел возможность снять себе, а может быть, и моим бойцам, если они останутся со мной, достойное жилище. Я уже знал, что в этом времени каждый офицер должен позаботиться о своём расквартировании лично.

— Оставляем сундуки али тащим? — спросил меня Кашин.

Вопрос был не праздным. И ранее предполагал и планировал операцию с тем, что придется подрывать фрегат. Теперь был уверен, что вывести фрегат в море, да ещё и удрать от возможного преследования — задача вряд ли выполнимая. Всё же придётся сжечь корабль, ну или, что лучше всего, взорвать его, чтобы иметь возможность после забрать пушки, пусть даже и вытягивая их из реки.

— Кашин, берёшь бойцов, вытаскиваешь сундуки и ставишь их у борта. Пока не грузимся в лодки, — принял я половинчатое решение.

С одной стороны, мы будем готовы погрузиться в лодки, если придётся корабль пускать на дно, с другой стороны, если всё-таки будет решение угнать фрегат, сокровища всё-таки будут на борту. Слово за морскими офицерами. Мало ли… Это я уверен, что не получится, а они могут считать иначе.

Осмотрев каюту капитана, я нашёл и флаг. Покрутил его в руках, даже, признаться, забыл о том, что наверху на капитанском мостике лежит раненый Данилов. И что время неумолимо летит.

Флаг-то белый! И всё! Ни лилий, как я предполагал, да вообще ничего! Я-то думал о том, что захвачу флаг фрегата, как символ, ну, как полковое знамя. А тут… Только то, что флаг прикреплён к древку, и определяет в нём символ. А так — это тряпка выбеленная [указом от 1689 года военным кораблям французской короны следовало иметь белый флаг, даже без лилий].

Уже скоро, прихватив в сумку ещё подзорную трубу, компас, какие-то карты и документы… а жаба внутри потребовала ещё немного монет, я вылез на капитанский мостик.

— Я ищу вас, — расстроенный отчего-то Спиридов, завидев меня, опустил голову.

Может, он расстроился, что весь в крови, словно пьяный мясник, только с сотой попытки убивший свинью, а до того все резал сало с боков на пробу. И запах… Давно я не слышал такого отчётливого запаха крови и смерти.

— Пошто расстроились? — спросил я, достав трубу и обозревая польский берег, где уже виден и сам Данциг.

У них началась суета. Поняли, что фрегат захвачен. Чуть поодаль плывет лодка. Одна, вторая. Пока в них нет десанта, но явно подгоняют транспорт, чтобы пойти на абордаж. Сейчас ещё, неровен час, из пушек палить будут. Впрочем, это вряд ли.

С этой стороны у польско-французского гарнизона почти нет артиллерии, увидел только одну пушку. Очень интересно, почему не защищают город с запада? Надеются на реку, что отсюда не будет атаки? Да, Висла в этом месте широка. Но насколько это может быть проблемой? Подумаю, обязательно, но позже. Четвертая, пятая лодка…

— Фрегат не уведём? Я правильно понял? — подталкивал я к разговору Спиридова, который, казалось, впал в ступор.

— Да, встречный ветер. Если только течением, но я уже вижу, что мелей хватает. Тут же канаты приложены. Бурлачат, значит, тянут с берега фрегат. Мы не утащим, — впадал в пространное объяснение мичман.

— Приказываю! Берём всё ценное, скарб Лещинского, и на лодки. Мичману Спиридову подорвать крюйт-камеру. За работу! Лаптев, ко мне! — выкрикивал я.

Харитон Прокофьевич Лаптев пребывал в эйфории сражения. Он столько думал, так часто мечтал участвовать в настоящем деле, что уже и не надеялся, что когда-нибудь это произойдёт. Гардемарин Харитон Лаптев застал блеск русского Петровского флота. Но уже тогда первые построенные Петром Великим корабли приходили в негодность, а новых, почитай, что и не строили [в конце правления Петра строительство кораблей резко сократилось. Иные корабли гнили, так как в большинстве своём были построены из сырого или плохо высушенного дерева].

А потом нищета… Флот не строился, почти и не выходил на учения. И никому не было дела до этого. Дворцовые интриги и отсутствие внятного врага на море, да и резко сократившиеся морские амбиции России приводили флот в полное разорение. Много, очень много морских офицеров, как только получалось обойти обязательную для дворян службу, уходили. Им уж точно не стоило рассчитывать на карьеру во флоте.

Вот и вышло так, что тридцатитрёхлетний Харитон Прокофьевич еще мичман, но уже давно перерос этот чин. И тут дело… Не мог Лаптев допустить, чтобы его первая же встреча с врагом на море закончилась сдачей корабля.

И не закончилась. Казалось, что всё… Суд, а он на море короткий, и на корм рыбам за неподчинение приказу. Но… этот гвардеец! Он вселил надежду там, на фрегате Митава, он и сейчас заставлял смотреть в будущее с уверенностью. Пусть даже и быть убитым, но с честью — во время сражения.

Бой на нижней палубе был кровавым. Даже в своих фантазиях Лаптев не допускал, что так всё жестоко может быть. Крови было столько, что, выбираясь на верхнюю палубу французского фрегата «Бриллиант», Харитон Прокофьевич дважды поскользнулся. При этом, большая часть команды корабля была на берегу, это уже понятно.

Но они победили, Лаптев победил! И не только фактор неожиданности сыграл на стороне русских воинов. Но и та решимость, с которой входили солдаты и моряки на нижнюю палубу, чтобы резать и стрелять всех оставшихся на корабле французов.

— Мичман Лаптев, возьмите с собой ещё кого-нибудь… Сами разберётесь, кого именно. Зарядите все пушки фрегата по правому борту. По моей команде нужно сделать полный залп, — приказывал тот самый гвардеец, который за последнее время стал, может, и самым близким другом, так как думал, как Харитон, действовал так, как некогда мечтал гардемарин Харитон Лаптев.

— Будет сделано, ваше благородие! — с радостью выкрикнул мичман.

Да, уже было понятно, что фрегат вывести из Вислы не представляется возможным. Да и раньше такой манёвр был столь сложно осуществим, что не стоило надеяться. Но как же хотелось…

— Ты, ты и ты! — Лаптев, вспоминая, кто именно из гвардейцев стоял у пушек во время боя на борту Митавы, выбирал именно их. — За мной!

— Простите, ваше благородие, но приказывает нам господин унтер-лейтенант, — ответил один из солдат.

— Так он мне и приказал вас взять! — немного растерялся Лаптев.

— Никитка! Я приказывал, не ершись, а слушай мичмана, как отца родного! — выкрикнул с капитанского мостика Александр Лукич Норов.

«И всё-то он слышит!» — обрадовался Лаптев.

Уже скоро, скользя на нижней палубе от одного орудия к другому, словно на льду, группа Лаптева заряжала пушки. Через пару минут к нему присоединился мичман Спиридов и лейтенант Сопотов. Они быстро зарядили орудия, попеременно бегая в крюйт-камеру, беря в мерном мешке порох. Мало того, что были заряжены орудия, направленные в сторону крепости, так ещё мичманы насыпали дорожку из пороха, которая вела в крюйт-камеру, где и хранился весь порох. Всё было готово и к залпу, и к тому, чтобы потопить корабль.

Лаптев был готов лично поджечь порох — пусть даже и ценой своей жизни, но потопить французский фрегат. Мичман считал, что размен одного неудачливого младшего русского морского офицера на полноценный французский фрегат — это правильно.

Солдаты уже погрузили всё добро в лодки, и сами бойцы частично заняли места. Ожидали команды. Я же наблюдал, как из крепости все выходят и выходят солдаты. И не спится им! Частью это были французы, но было и много не понять кого. Нет, понятно, что это были поляки. Но отсутствие единой формы, а также пёстрая, цветастая, словно окрас породистых петухов, одежда, создавали впечатление толпы.

— Ещё немного… — проговорил я, чуть выждал времени, а потом прокричал приказ: — Все в лодки. Уходим!

Бойцы, которые ещё оставались на борту фрегата, стали спускаться по лестнице в лодки. Я помахал руками в сторону берега, где был отряд Лесли. Это знак, что мы уходим.

Теперь полковник должен отрезать погоню, пока это будет возможным, и не давая врагу условий для концентрации больших отрядов. ну а еще проредим немного численность врага, ну и выбьем с преследователей уверенность в своей неуязвимости.

— Огонь! — закричал я так громко, чтобы услышал Лаптев и Спиридов, находящиеся всё ещё у пушек.

— Бах! Бах! — две французские корабельные пушки, нынче находящиеся на русской службе отправили свои заряды в сторону бывших хозяев.

Следом стали стрелять и другие орудия. Уже были спущены лодки на воду, поляки, частично французы, гребли к фрегату. И теперь картечь собирала свою жатву, прошивая и лодки, и человеческую плоть. Пусть и не залпом, но удар восемнадцати орудий, почти в упор по приближающимся врагам — это чудовищно сильно.

Фрегат содрогался от выстрелов, что составляло дополнительную сложность при погрузке в лодку.

— Уходим! — кричу я, но выбегает только Лаптев.

Мои бойцы уже в лодках, успели даже те, что помогали заряжать орудия.

— Уходим! — подтверждаю я свой приказ.

Пусть и с тяжёлым сердцем — но я не могу за счёт своих бойцов геройствовать и ожидать Спиридова.

Да, очень жаль будет потерять его. Но кому-то нужно поджечь трут, ну или порох. А еще если останемся, то все погибнем. Но решение все равно далось мне кровавым потом. Как же не хотелось терять Григория Андреевича Спиридова. Придется Сопотову, что взял командование второй лодкой, или Харитону Лаптеву становиться великими адмиралами.

Полные решимости, мы быстро спустились в лодку, а бойцы, понимая, что сейчас должен прогреметь взрыв большой мощности, начали грести так, как ранее не получалось. С полной самоотдачей, быстро, сами подстраивались под ритм друг друга, понимая, что только в команде они могут быстрее уходить от корабля.

Спиридов… неужели он вот так уйдет из этого мира? Тут бы еще Данилова донести. Жаль… Но не бывает тяжелых боев без тяжелых потерь. И каждая потеря — тяжелая. А тяжелее всего потерять себя, свою честь, достоинство, веру.