Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 10

Глава 10

«Говори с убеждением — слова и влияние на слушателей придут сами собой» — Иоганн Вольфганг Гете

К юго-западу от Данцига

8 июня 1734 года

Я разложил листы бумаги, где удивительным образом аккуратно были нарисованы даже кусты, большие поваленные деревья, которых в лесу, казалось, что больше, чем растущих. Стрелками указывались тропы между заболоченными местами. По этим картам противнику можно было совершать серьезную вылазку и пробовать пробиться к осадной артиллерии.

— Взгляните, ваше превосходительство! — сказал я, указывая на прочерченные линии на двух листах. — Вот это — проход, вполне годный, дабы преодолеть лес. По краям болота или завалы. Большим отрядом будет сложно здесь пройти, но двумя сотнями — в самый раз. Вот тут, кабы почистить от завалов, даже конными пройти можно. Французы особливо линии эти рисовали.

— И пройти до самого места, где стоять должон фрегат? — задумчиво, скорее, не спрашивал, а констатировал полковник.

Юрий Федорович еще раз посмотрел на карту и, хмыкнув что-то себе под нос, направился к столику. Да, шатер у полковника был вдвое меньше, чем у фельдмаршала, но места и тут хватало, чтобы и стол поставить, и на стол тоже взгромоздить закуски и главное блюдо. В данном случае — это покрытая пылью бутылка вина. Наверное, вина, так как на мутном, да еще и пыльном стекле этикетки не было. И не должно быть. Верят люди на слово, что это, вроде бы как, венгерское.

Впрочем, на вкус же понятно. Венгерское — это вермут, сладкий, в отличие от других вин, вкус которых в России пока доступен лишь ценителям. Ибо ну ее, пить эту кислятину, когда сладеньким угоститься можно, да еще и более крепким!

— Будете? — уже осушив глиняную чарку с вином, будто опомнился полковник и предложил вина и мне.

— Благодарю, но нет! — ответил я, мысленно ухмыльнувшись.

Еще бы предложил, когда в одно горло осушил бутылку — а она у него немаленькая. По объему больше, чем те, что я покупал для посиделок с офицерами.

— И вы уверены в деле? — сомневался Лесли. — И как так вышло, что французы с того леса вышли на мои полки, раз он сложный этакий, непролазный?

Я не стал рассказывать полковнику, не хотел преуменьшать его победу, что как раз и повезло ему, что французы решили нахрапом ломануться в лес, чтобы выйти в неожиданном для русских месте, и атаковать. А выходили они из леса не организованно, а мелкими кучками. Многие, скорее всего, просто заблудились, кто-то мог и утонуть в болоте, или остановить продвижение, пока солдаты занимались спасением тонущих в трясине.

Так что и труда особого не было в том, чтобы побеждать растерявшихся лягушатников. Вот они теперь и озаботились изучением местности, чтобы в следующий раз быть более эффективными. Или же продумать систему обороны, чтобы теперь уже русские неожиданно не вышли из леса.

Мой пленник говорил, что французское командование ожидает ответ от русских, вот и думает, как можно оборониться и, возможно, контратакой ударить. Но… пока французы сидят в городе и не переправляются больше на левый берег Вислы

— Я мыслю так, что нужно, пользуя карты, подойти вплотную к тому месту, где и будет стоять фрегат… — объяснял я план, под мерно булькающую бордовую жидкость.

Опять полковник наполняет свою кружку — главное, только чтобы не накидался.

А план, который вырисовывался у меня в голове, казался вполне себе обоснованным. Да, там, на пути к фрегату, есть заслон, но, судя по тому, что рассказал мне Эммануэль, в этом заслоне не более чем два десятка французов. Остальные же силы лягушатников — у самой стены Данцига, в двух вёрстах от старого маяка, о котором шла речь.

Де Дюрас был уверен, что пройти заслон не удасться. Так как они подадут сигнал и уже скоро нас встретят ружейным и артиллерийским огнем со стоящего у города французского фрегата «Бриллиант». Так что говорил Эммануэль самоуверенно, с некоторой насмешкой.

Не было бы в этом времени столько жеманности и манерности, стоило ему все же прописать в челюсть. Но ведь говорил французик, а это главное, можно было мне и усмирить гормоны, требующие самого радикального ответа на усмешки.

Случись всё это в двадцатом веке, я подумал бы, что противник специально приглашает нас в засаду. Ведь выходило, что фрегат стоял как раз рядом с тем берегом, где мы и имели возможность зайти. Нам даже не нужно переплывать всю Вислу для того, чтобы подобраться к французскому кораблю.

Так что? На абордаж?

— Вот тут, — как только Юрий Федорович осушил очередную порцию вина, я показал пальцем на чертёж, — находится плот и также несколько лодок, на которых французы и переправляются на этот берег, чтобы потом ходить по лесам и отстреливать вверенных вам солдат. Тут мы лодки и возьмём.

— И солдаты за грош сложат свои головы, — в очередной раз добавил скепсиса в мой оптимизм полковник. — Кто же лодки без охраны оставит? Ну и как минуть тот пост, что на выходе из леса наверняка ставлен?

Лесли не торопился однозначно одобрять мои затеи. И я продолжил его убеждать:

— Да, оно может быть тяжко, особливо если на борту фрегата увидят наше приближение и поймут что сие значит. Но и мы не сорвиголовы, не дурни: если поднимется тревога на фрегате, то мы и не полезем наверх, а будем дожидаться подхода лодок и плота, на которых уже будут мои и ваши воины. Превеликим числом возьмем фрегат. А нет… Отступить всегда успеем, но знать будем, что не сидели сиднем, а попытались что-то сделать.

— Имеется свой резон, дельно… Но сумнения тако не отпускают меня, — сказал полковник

Он с тоской посмотрел на вино, потянулся было к бутылю, но сам же себя и одернул. Разговор, выходит, был оценен как дельный, от которого на лёгкий дурман отвлекаться не стоит.

— Вопрос еще имеется… Как после всего этого заставить корабль выйти в море и уйти? — спросил я, делая вид, что задумался. — И как взорвать его. Сие также задача не из простых. Тут нужны морские офицеры, они точно знают, что взорвать, а где проломить.

На самом деле, решение у меня было. И нет, я не особо рассчитывал на то, что получится вывести французский фрегат в море. Как это сделать? Допустим, мы чудом не сядем на мель, не зная глубин Вислы. Даже выйдем к морю.

Однако, у входа в Вислу стоит небольшой форт поляков, который не приминет обстрелять судно. И ладно, на шару проскочить можно, да еще и огрызнуться. Но как быть, когда выйти в море? Там будут стоять французские корабли. Если по недоразумению и выпустят захваченный фрегат, то точно устремятся в погоню. И почему флот французов не уходит? Вроде, должен, насколько я помню историю [в реальной истории французы действительно ушли, как только показался русский флот].

Я хотел использовать ситуацию с фрегатом для того, чтобы вызволить своих товарищей. Лаптев, Спиридов, да и Сопотов. Они мне показались отличными людьми, уж не знаю, насколько профессионалами. Нечего патриотам томиться в застенках. А когда операция удастся, так героями должны стать. Прощения добиться будет куда как легче. Ну а не удастся… Так и ляжем там. Такова во все времена судьба военного.

— Задача! Как же сладить с фрегатом!.. — сказал Лесли и почесал бритый подбородок, будто разглаживая несуществующую бороду. — Не выйдет. Подрывать его нужно. И то честь и слава, коли французский фрегат на дно Вислы пустим. Устойчивыя они, фрегаты. Тут розум иметь нужно, где что взорвать.

— Всё так, коли и подрывать, то нужны те, кто в морском деле понимает. Где подорвать, как, в каком месте пробоину сладить. Токмо же морские офицеры сие сделают, — забрасывал я в очередной раз удочку. — А еще морские поймут, как затопить, чтобы после дела пушки достать с фрегата. Добро ценное.

Вместе со мной командующему Миниху были переданы все мои товарищи, с которыми мы не дали захватить фрегат «Митава». Почему не оставили на корабле? Так не предназначены трюмы для тюремного заточения. А однозначного ответа, как понятно, не было. Ждали реакции Петербурга. Вот и передали армейцам.

А вообще складывалось такое впечатление, что мы, с нашим якобы бунтом, очень опасны для тех, кто захочет решить нашу участь. Осудить? Так герои же, ну и я выполнял приказ по доставке осадных пушек! Отпустить? Так прецедент неповиновения! Вот и перекидывали с рук на руки, пока до Миниха не дошло. И то, это благодаря тому мы не в трюме корабля гнием, что я, считай, главарь бунтовщиков. Вот и отдали фельдмаршалу, чтобы судил сухопутного, заодно и морского.

Меня отпустили, так как я и гвардеец, и пушки вёз, приказ выполнял. Но всё равно остаюсь под следствием. Давал своё честное слово, что буду покорнейше дожидаться приговора. Так что Спиридов, как и Лаптев с Сопотовым, всё ещё томятся на гауптвахте при штабе командующего.

Ну, как «томятся»? Сержант Кашин с моими бойцами исправно носит им такую еду, которую они не могли бы видеть, даже если бы и не были в заточении. Есть у них и вино, и окорок, и свежий хлеб. Может, только что спать не очень удобно, да девок срамных не поставляем. Но, думаю, для морских офицеров, которые полжизни проводят в очень скромных и узких помещениях, подобное — не проблема. Если что, я не про историю с девками, а про удобства сна.

Вот только скука и бездействие, как я здраво предполагал, должны немало докучать им. А еще обида гложет. Ведь не сдали русский фрегат, который казне обошелся в круглую сумму. Не опозорили Отечество, не дали повода судачить по европейским кабакам, что русский флот, дескать, был, да весь вышел со смертью Петра Великого, что можно бить русских на море, не страшась получить в ответ.

— Всё едино, нужно идти к его высокопревосходительству Христофору Антоновичу Миниху. Но меня вы, почитай, убедили. Признаться, опостылело мне сидеть без должного дела. А так, коли всё сладится, так и прославимся. Не извольте печалиться, ваше имя я назову из первых, коли такое… — после продолжительной паузы и когда я уже изрядно утомился доказывать свою правоту, согласился полковник Лесли.

— Не будем сомневаться, ваше превосходительство, слава любит смелых и решительных, порою и безрассудных, — философски заметил я.

Вот и полковнику Юрию Федоровичу Лесли опостылело тут сидеть! Значит, и он, как и мы, человек деятельный. Настоящий. Ну не выпитое же вино ударило в его буйную голову? Хотя может быть и такое.

— Это нынче в Петербурге так вьюношей научают? Мудрёно вы разговариваете, унтер-лейтенант, — заметил полковник, на что я лишь только улыбнулся.

Ну да, пусть я и стараюсь говорить анахронизмами, которые в этом времени, скорее, звучат, как новые слова, но то и дело проскакивают выражения, которые людям хоть и понятны, но как-то всё-таки чудны.

Что ж… К Миниху, а там, того и гляди, настоящий поступок совершать. Будет что деткам через лет так… триста учить на уроках истории. Если получится все у нас. Я за хорошее образование. Так что буду стараться, чтобы все срослось, и однажды в ЕГЭ был вопрос и обо мне. Вот только правильно ли рядом ставить выражения: «хорошее образование» и «ЕГЭ»?

Пусть об этом думают люди будущего, а нам нынче недосуг.

Гданьск/Данциг

8 июня 1734 года

Человек, явно страдающий ожирением, а весьма вероятно, и сахарным диабетом, сидел за столом и… Нет, не работал, хотя хватало корреспонденции, что нужно было разобрать. И письма были разбросаны по всему большому, из дуба выделанного с резными ножками, столу.

Несмотря на осаду Гданьска, этот пожилой мужчина вел переписку и со шведским королем, и конечно же, с французским зятем, со многими французскими вельможами, своими польскими сторонниками, в том числе и бывшими в эмиграции. Доставке почты благоприятствовало пока еще доминирование французской эскадры у Данцига.

Этот человек нынче ничего не писал, а ел и любовался. Заедал свои страхи, любовался своим богатством. Жирный гусь был почти съеден, вино почти допито. И вино было изысканным — не вульгарным, не венгерским, а французским. И как знать, был ли изысканным при жизни польский гусь — или, может, щипал пастушку за ножки. Но птица была жирная, о чем красноречиво говорили жирные пятна на салфетке, рукавах.

Мужчина, пусть его глаза и блестели от созерцания богатств, все равно не чувствовал абсолютное счастье. Да, глаза щипало, приходилось щуриться от блеска золота, но… Его выдернули из спокойной жизни во Франции, когда бывший политик уже занимался философией и проедал дарованный зятем пансион в две тысячи ливров. И вот… авантюра с польской короной. Скорее бы обратно во Францию!

— Только теперь я не буду примаком и кормиться за счет зятя. Теперь я сам буду кормить! — сказал Станислав Лещинский, щуря глаза, но не отводя взора от открытых сундуков.

Станислав Лещинский поднялся, принял величественную позу, будто бы прямо сейчас позировал художнику. Сарматские портреты, когда рисовали польскую шляхту максимально преувеличенно величественно, все еще были востребованы. И сейчас король без короны выглядел именно так… Преувеличенно. Он проиграл, но ведет себя, словно победитель.

— Бах-ба-бах! — очередной выстрел русских осадных орудий сбил настрой самопровозглашенного короля.

— Kurva russe lâche-moi! [фр.… русские отстаньте от меня!] — прокричал некоронованный монарх.

Лещинский вновь сел за стол, налил вина, чтобы утопить в нем страхи, отломал рукой гусиную ляжку, чтобы заесть обреченность. Посмотрел на письма, но не притронулся пока до важной корреспонденции.

— Ваше Величество, герцог де Дюрас пропал! — в покои считавшего себя польским королем Станислава Лещинского вошёл французский посол в Речи Посполитой Антуан Феликс де Монти.

Некоронованный король с презрением посмотрел на француза. Ладно от еды и питья, но провозглашённого сеймом короля отвлекли от созерцания своих сокровищ. В достаточно большом помещении просторного дома, который занимал в Гданьске Станислав Лещинский, стояли четыре сундука, наполненных, в основном, золотыми монетами и золотыми же украшениями. Лишь в малой степени серебром [Гданьск — польское название Данцига].

Эти сокровища были собраны непосильным трудом разграбления «русских» воеводств и поветов. Частью — это казна Речи Посполитой. Но предыдущий король оставил страну, скорее, с долгами, чем с доходами. Нет, магнаты все еще жили сытно, хотя и не считались уже богатейшими людьми Европы. А вот страна упала в бездну [Потоцкие, владетели порубежья с Россией, были верными соратниками Лещинского, и часть их средств могла быть у Лещинского].

— Как смеете вы меня, тестя вашего короля, отвлекать теми делами, к коим я не имею никакого отношения? — скривив на старческом лице недовольную мину, спрашивал Лещинский. — Какое мне дело до французского герцога, когда Франция меня оставила?

Французский посол отметил для себя, что даже для самоизбранного короля важнее то, что он является тестем Людовика XV. Тем самым Лещинский будто бы сам попирал ценность своей, польской короны.

А может быть, это не совсем оговорка? Французский посол знал наверняка, что выборы польского короля проходили нечестно. Лишь только папская политическая группировка на вальном сейме, да французская группировка были допущены к выборам.

Русская же партия, весьма сильная в последнее время, как и саксонская, большей частью не были услышаны, поскольку, что оказалось весьма удобным, находились на другом берегу реки, в предместье Варшавы, в Праге. А в самой столице верные Лещинскому люди перебегали с места на место и на разрыв голосовых связок рвали глотки, выкрикивая имя Лещинского. Другие это слышали, они кричали своего короля, Августа Саксонского. Тщетно, далеко были, за рекой. А потом просто было объявлено, что выборы состоялись.

— Для французской короны герцог де Дюрас весьма важен, ваше величество, — чеканя каждое слово, явно без пиетета, проговорил французский посол.

— Скоро тут, в Гданьске, многие достойные мужи сложат свои головы. Во имя Ржечи Посполитой и французских интересов изоляции России, — пафосно, задирая нос кверху, произнес Лещинский. — Стоит ли горевать о потери одного лишь мужа, пусть бы и герцога?

Посол старался не смотреть на те богатства, которыми заполнены большие сундуки. Все было открыто взору и сверкало. Посол сколько ни отводил взгляд, у него это не получалось. Де Монти понимал, что король специально не поспешил прикрыть от всеобщего обозрения выставленные на показ сокровища, чтобы, как это и присуще многим гонористым шляхтичам, похвастать богатством перед другими.

И это у Лещинского получалось. Де Монти и вправду позавидовал тестю французского короля.

— Думаю, великовельможный пан, какой из сундуков раздать моим верным подданным? — спрашивал Лещинский, попеременно посматривая на каждый из четырёх сундуков.

Это уже было явное издевательство. И французский посол внутри себя кипел от возмущения. Лишь только воля французского короля заставляла его терпеть высокомерие Станислава Лещинского.

И нет, Людовик XV не пылал жаркой любовью к своему тестю. Это лишь вопрос политики и престижа, когда французскому королю необходимо сохранить жизнь родственнику собственной жены.

Во время консультации у короля, а скорее, у министра иностранных дел Жермен Луи Шовлена, в присутствии короля Людовика XV, французскому послу намекнули, что не так важен Лещинский, как человек. Его ценность состоит только в том, что он родственник французского монарха.

Так что посол мог бы и послать куда подальше польского короля без польской короны. Мог, но не делал этого. Мало ли, как обернётся там, в Париже. Конечно, у короля больше власти имеют любовницы, чем даже жена. Но одну-две прихоти законной супруги Людовик всяко выполнит.

— Ваше величество, герцога нужно или выкупить, или освободить силой оружия. Мой король будет печалиться, если сие не произойдет, — всё же попытался настаивать на своём француз.

— Действуйте, де Монти! — сказал самопровозглашенный король, пренебрежительно махнув рукой в сторону двери. — Вот сегодня погрузим золото, а после я прикажу Потоцким связаться с русскими, чтобы они отпустили вашего герцога.

Французский посол прекрасно понял, что большего ждать от Станислава Лещинского не приходится. Тот всё так же сидел и смотрел на блеск золота, будто помешался умом. Весь ясно уже, как божий день, что Данцигу не избежать падения. Русские с немецкой педантичностью, благо что русский фельдмаршал — саксонец, разрушают осадными орудиями все укрепления города. Вот-вот последует штурм.

— Вы хотите часть богатств раздать? Ваше величество, прошу простить меня за дерзость, но не будет ли более полезным ваше золото во Франции? Вы сможете построить большой дворец и быть достойным своей дочери-королевы, — всё же решился французский посол указать Станиславу Лещинскому на промах.

— Вы злоупотребляете моим временем и терпением, де Монти! — решительно сказал некоронованный король и сделал вид, будто французского посла и вовсе нет в комнате.

Поклонившись, посеменив спиной вперёд к двери положенное по этикету расстояние, французский посол резко развернулся и покинул Лещинского, оставив того наедине со своим богатством.

Меньше месяца назад польский король совсем другим тоном разговаривал с французским дипломатом. Тогда прибывший французский флот почти сразу же решил отправиться домой. Французы прибывали в Данциг, будто на учения, на прогулку — или на охоту за русскими дикарями.

Однако получилось так, что вопрос распределения ролей, кто охотник, а кто и дичь, имеет не столь однозначный ответ. И теперь французы только и ждут, когда можно будет уплыть. И, весьма вероятно, если бы чуть ранее Лещинский решил перевозить свое богатство во Францию, то и французов бы здесь не стало.

— И герцог был бы цел, — проходя по коридору дома Лещинского, бурчал французский посол.

Он шел, встречая в коридорах и сидящими на стульях многих, на вид лихих, шляхтичей, что ошивались рядом с недо королем. Ко всем этим людям де Монти относился скептически. Нет… Погибает Речь Посполитая, если по ее территории ходят русские полки, если не может вальный сейм без стороннего вмешательства выбрать короля. Если вот эта шляхта не готова противостоять падению державы.

— Вы? Капитан? За сундуками? — увидев капитана французского фрегата «Бриллиант», обратился к нему посол.

— Так точно, — отвечал офицер, направляя вперед себя матросов, которым и придется, надрывая пупы, но волочь казну на борт.

— Ну хоть золото вывезем, если вдруг Лещинского забудем, — чуть слышно, себе под нос сказал де Монти.

Французский посол решил уже завтра отправиться лично к русским, чтобы услышать от них требования, исполнив которые, можно было бы вернуть герцога де Дюраса.