Фаворит. Русские не сдаются!

Глава 12

Глава 12

Пессимист видит трудность в каждой возможности; оптимист видит возможность в каждой трудности.

Уинстон Черчилль

Лес на левом берегу Вислы, западнее Данцига

9 июня 1734 года. Раннее, предрассветное, утро.

— Говори! — шёпотом, прямо на ухо солдату, сказал я.

Фролов облизал пересохшие губы и приблизился к моему лицу. Машинально я немного отпрянул — не баба, чтобы ко мне лезть с высунутым языком к уху, но тут же придвинулся обратно. Подавил в себе желание отойти от этого мужика, который облизывается и лезет ко мне. Всё это глупости из будущего. Старческий юмор, которым прикрывал свое одиночество столетний старик помноженное на юношескую шалость молодого гвардейца… И вот такое в голову придет.

— Втроя сидят хранцузы, стало быть, трое, сонныя, молчать, да на огонь смотрять. Един справа на боку, двое головою на лес, — доложил солдат.

Я уже знал, в голове держал своего рода личные дела своих бойцов. Фрол был из Смоленского порубежья с белорусскими-литовскими землями. Оттуда и говор такой, что не вдруг поймёшь. И странно, что, на самом деле, Фролов не считал себя мужиком. Он не был рекрутом. Он — шляхта. Вот такой вот выверт. А почему? А у деда «шабля» была [в Речи Посполитой шляхтой считали себя до 13% всего населения, самый большой процент привилегированного сословия среди стран Европы. Порой такой «шляхчук» пахал землю, мало отличался от крестьянина, но мог иметь «шаблю»].

Кашину и другим бойцам я стал уже в свою очередь шептать на уши, что кому делать. Двоих французов я предполагал брать на ножи, одновременно. Одного, который сидел боком и к которому было сложнее всего подступиться сзади, приходилось убирать примитивным, но, надеюсь, действенным способом — камнями.

Все бойцы, может, только кроме меня, отлично кидались камнями, как будто бы их в гвардию забирали прямо из каменного века. Впрочем, не удивлюсь, что таким образом они в отрочестве охотились на какого-нибудь зайца или куропатку. Оттуда и отточенный навык.

Уже скоро мы с Кашиным ползли по-пластунски, подбираясь медленно, но почти бесшумно к двум своим целям. Двое других бойцов ожидали лишь моего знака, приподнятой руки. После чего они должны устремить в одного из французов свои снаряды-камни. Бойцы были в укрытии, на опушке леса, метрах в двадцати от французского секрета.

Я прекрасно понимал, что сложно из строевых солдат делать диверсантов. Хотя из армейцев быстрее можно слепить специального бойца, чем скажем, из танцора. Но задачи, которые пока я ставил своему подразделению были скорее все же специфичные.

Хоть и было прохладно, но сволочи-комары, укрывавшиеся в высокой траве, так и норовили испортить мне всю охоту. Они даже садились на глаза, залезали в нос, в рот, я был вынужден периодически тереться головой об траву, чтобы хотя бы согнать с себя писклявых хищников.

Пять метров, четыре… Я остановился на расстоянии двух метров от своей жертвы. То же самое сделал и Кашин, повторяя почти все мои действия. Может быть, он только меньше обращал внимание на москитов.

Вдох-выдох. Настрой боевой, решительный. Нож уже в правой руке. Я медленно начинаю подгребать ноги под себя, чтобы иметь возможность быстро встать на колено, а после — и в полный рост.

Это упражнение мы уже отрабатывали на своих тренировках. Неоднократно за свою жизнь мне приходилось подобным образом уничтожать врага. Причём не только в лихие годины Великой Отечественной войны, но и во время вторжения американцев на Кубу.

Сонное французское царство никоим образом не было нарушено, даже когда мы уже, согнувшись, делали шаг к своим жертвам. И вот я поднял руку вверх, подавая знак. Тем, кто смотрит на костер сложно увидеть тень, выходящую из ночного леса. Метатели камней вышли на огневую… камнеметательную позицию.

— Вжух! Бам! — полетел первый камень в голову одного из французов.

Второго броска не понадобилось, так как Фрол удачно залепил в лоб вражине, и тот кулём свалился на спину с поваленного дерева, на котором сидел.

— Хе! — на выдохе я наношу свой удар, перерезаю горло французу, придерживая его за голову.

Кашин, схватив своего соперника за лицо, заваливается вместе с ним на спину, нанося один за другим удары ножом, охватив ногами француза и зажав ему нос. Грязная работа. А ещё и сам сержант чуть не заорал от боли. Его француз укусил за палец. Но не стоит быть предвзятым. Так гвардейцы еще никогда не работали. Они все с линиях ходят и быстро перезаряжают ружья.

В это время уже подошли Фролов и Бичуг. Последний заколол штыком француза, уже приходящего в себя после прилета камня в голову.

Начало операции было положено… Указав Кашину и Фролу пальцем, я обозначил им направление к палатке, которая располагалась метрах в пятнадцати слева. Ещё одному бойцу показал на палатку справа — он будет работать со мной. Оставалась самая неприятная, но нужная работа.

Мы подошли к палатке, откуда раздавался и храп, и свист, а кто-то даже шептался. Я было дело подумал, что есть те, кто не спит в ночи, но, остановившись и прислушавшись, убедился: разговор-то во сне.

Вдох-выдох. И я киваю головой бойцу, первым захожу в достаточно высокую палатку. Но все равно в ней стоять можно, разве что согнувшись. В руках — французский мушкет с примкнутым штыком. Начинаю колоть спящих людей, целясь в сердце. Одним ударом нужно убивать, не давая возможности спящему прийти в себя и начать кричать. То же самое, но слева, делал мой солдат.

Глаза… Один француз открыл глаза и посмотрел на меня, умоляюще, со страхом и неотвратимостью. Он не закричал — может, просто не сообразил со сна и шока. Таким, безмолвным, но с молящими глазами, он и был мной убит.

Война — грязное дело во все времена, но люди, которые будут выполнять вот такую работу, что я сейчас, нужны Отечеству. Иначе придут в твой дом, и уже твои родные будут застывать с такими же, полными боли, глазами. Даже воина, который, по своей воле или по принуждению, но взял в руки оружие, не всегда легко убивать.

Вот только подумаю-ка я об этом после, когда буду праздновать победу! Ну или подумает кто-то за меня, поминая если победы не случится, и я отправлюсь на корм польским рыбам. Хоть бы уже не польским, а к своим, русским. А то такое добро… и польским…

— А-а! — закричали в соседней палатке, но крик быстро прервался.

Не получилось без погрешностей отработать. И тут только спасибо… даже не знаю кому. Уж точно не Лешему, так как из леса мы вышли. Полевику? Богу? За то, что порыв ветра был в нашу сторону, и крик не должен был быть услышан со стороны других костров. Там, на самом берегу Вислы, рядом с силуэтом фрегата, были люди. Судя по палаткам, не менее роты. Охранение? Команда корабля?

— Всё ценное быстро собрать, одного солдата послать в лес — захорониться с добром, готовить волокуши под раненых. Ничего не должно пропадать! Никого раненным не оставляем! — отдавал я приказания сержанту Ивану Кашину.

Может, и неправильно думать о прибыли, когда идёт операция. Но я такой человек, который не привык жить одним днём, пусть и рискованный я по натуре. Надо всегда смотреть в будущее. Ту же одежду, французские мундиры, даже табакерку, которую забрал Кашин у одного убитого французского офицера — всё это можно продать маркитантам или обменять у них на еду.

А ещё неизвестно, что там ожидает меня в будущем. Может, и впроголодь придется жить. Серебро мне нужно. Ведь, как только появились у человечества деньги, с ними всяко легче и удобнее жить и творить стало, чем без оных.

— Фролов, к нашим отправляйся! Давай их сюда! Бичуг, ты иди к полковнику Лесли и предупреди, что выход из леса свободен! — отдавал я приказы.

Вместе с остальными моими бойцами были ещё десять бойцов, «взятых в аренду», в основном, заслуженных солдат, своего рода солдатские элиты, все сплошь карпоралы, да фурниры [подобная орфография существует в Уставе 1716 года. Капралы и фурьеры]. Их вел Данилов.

Очень он странный человек. Я был уверен в том, что проблем огребу с таким своим заместителем. Мало того, что я чином не вышел, чтобы командовать лейтенантом, так еще у нас и дуэль запланирована. Но нет. Он вполне подчиняется мне. Может кривиться, зло зыркать, но подчиняется.

— Переодевайтесь! — приказал я своим бойцам, а после того, как пришли и остальные солдаты, ждавшие приказа на опушке леса, и они получили аналогичный приказ.

Я также облачился в форму французского офицера, и… она мне была мала на два размера, самое меньшее. Всё-таки я большой, а в сравнении с большинством людей — так и очень. Рядом с гвардейцами это не так заметно, всё же в гвардию, как правило, набирали высоких. Но вот по отношению к другим людям я выше на голову, как бы и не на две, да и в плечах широк.

Красавец-мужчина в самом расцвете сил, на две жизни мне всего-то чуть меньше ста двадцати лет. Детский возраст. Лет двести хочу прожить! Уже хочу, что странно — ведь усталость от жизни испарилась. Или новая жизнь такая насыщенная с первых дней, что нет времени на скуку и рефлексию?

— Готовы? Все оделись? — шепотом спросил я.

И, дождавшись кивков, а некоторые так и ответили в голос, за что им было бы неплохо по щам зарядить разок, скомандовал выход— начался второй этап операции.

Рядом со мной, также во французской форме, шла и команда с фрегата «Митава». Спиридов с Лаптевым были настроены решительно, хмурили брови и ступали, словно великаны, громко и широко. Что взять с них? Морские волки, ходить по земле не приученные! Лейтенант Сопотов, было видно, чувствовал себя неловко, все же на чин меня старше. И вёл себя теперь как Данилов: приказы выполнял, но видно, что вопреки желаниям.

Причем никого особо не заботил тот факт, что я, как гвардеец, на два чина выше. Нет, сказано, что унтер-лейтенант, так тому и быть. Измайловцы и вовсе пока не воспринимались, как гвардия. Молодой полк, не прославившийся в сражениях, потому не особо и знатный.

А еще, что определило во многом состав группы, лейтенант Антон Иванович Данилов был знатоком французского языка. Это через лет пятьдесят, и то, если история пойдет по знакомому мне сценарию, французский будут знать многие.

А пока в России скорее можно было найти офицера, говорящего на голландском, ну или на немецком. Так что Данилов в нашей вылазке крайне нужен…

Антон Иванович Данилов вел свою группу споро, уже поравнявшись со мной. Луна вновь скрылась в облаках, и вокруг только лишь свет от удаляющихся костров, как и от тех, которые приближались с каждым нашим шагом, давал возможность хоть что-то рассмотреть. Это было нам на руку. Караульные-то у лагеря должны быть.

Человек, который сидит у костра и видит яркий огонь, на некоторое время становится как слепой котенок, если нужно смотреть в темноту. Пока глаза не привыкнут, караульный ничего толком и не увидит. Так что мы можем и должны подойти вплотную к небольшому лагерю, расположенному уже буквально в пятидесяти шагах от пологого спуска к реке.

Герцог де Дюрас говорил, что часть команды фрегата может ночевать на берегу. И тут же может быть до полуроты охранения. Вот почему мы и решили-таки брать фрегат на абордаж. Если перерезать часть команды, спящей на берегу, и лишить французский корабль большинства своих защитников, взять фрегат окажется не такой уж и фантастической задачей.

Громко, очень громко, с немыслимым хрустом выбегали из леса бойцы отряда полковника Лесли. Это уже не отряд, а толпа, которая благо ещё, что не кричит. Но топот! Он был слышен сразу, как только солдаты вышли из леса и ускорились.

— Бежим! — приказал я, первым переходя на бег.

Если мы будем идти пешком, то нас могут обогнать солдаты, ведомые самим полковником. А это несколько собьет динамику операции. Время пошло на минуты. Нужно максимально использовать фактор неожиданности, немыслимой наглости, дерзости, которой враг не ожидает.

От того, как много успеем сделать к моменту, когда французы начнут приходить в себя, или с другого берега начнется отправка к врагу подкреплений, и зависит успех операции.

И всё-таки лихой этот полковник Лесли. Юрий Федорович наотрез отказался оставаться в лагере и ждать донесений. Как я понял, у полковника с французами были свои счёты. Кого-то они убили из его товарищей полковника во время пресловутой французской атаки, героической для русского оперативного резерва.

И вот мы уже на тропинке, ведущей к лагерю неприятеля. Да почти что в нем и находились.

— Qui êtes-vous? [фр. Вы кто такие?] — спросил матрос с мушкетом, направленным прямо мне в грудь.

Караульный возник, словно из ниоткуда, не было его видно, пусть рядом и был костер. Молодец… Нет, вправду, молодец! Расскажет чертям в аду, как он справно нес службу. Пусть наградят его двойной порцией кипящего масла.

— Бам-бам! — сразу два камня прилетели в бравого часового.

Я быстро обнажил свою шпагу и дважды воткнул её в сердце караульного. Подумал о том, что нужно будет француза поставить в пример своим бойцам. Но сделать акцент на том, что должен был прозвучать выстрел, пусть в воздух, чтобы разбудить лагерь. А так… Он-то молодец, но вот делу спасения французского отряда это не помогло.

Топот более двух сотен солдат и офицеров всё нарастал. Отряд полковника приближался. И это ещё хорошо, что ветер, причём неслабый, дул в нашу сторону, отчего звуки в ночи раздавались всё-таки не так громко. Приближающиеся солдаты должны начать уничтожение противника в лагере. А у моего отряда — своя задача. И она, особенно в свете бегущих союзников, очень срочная.

Я указал направление — в сторону на скорую руку построенного причала для лодок. Сам выдвинулся вперед, и мой отряд направился следом. Загрузившись в две лодки, бойцы сели на вёсла. И…

— Твою мать же! — выругался я.

Ведь спрашивал, умеют ли они грести вёслами! Так и распределил задачи, указал, кто гребцом будет. На поверку вышло всё не очень. Бойцы били вёслами по речной глади, и шлепки эти раздавались по воде — много, очень много шума. А ещё команда гребцов была настолько неслаженной, что казалось: эти метров семьдесят до стоящего на якорях фрегата мы можем преодолевать до вечера.

— Раз! Раз! — начал негромко, но уверенно считать я.

Пришлось протискиваться между бойцами и весьма чувствительно ударять по плечам того гребца, который не мог подстроиться под задаваемый мной ритм. Услышал, что за мной начал повторять и задавать ритм лейтенант Данилов. Он плыл чуть позади, на другой лодке. Там также явно не были гребцы-олимпийцы.

Мы приближались к фрегату, пока не замечая никакого движения на корабле. В конце концов, ну не могут же у французов все караульные быть такими ответственными! В предрассветный час, когда вдали уже образовалась алая линия, предвещающая скорый восход солнца, спится всего слаще. А мы прошли два караула, которые несли свою службу.

Вот она — обшивка корабля. Здесь же была сброшена и верёвочная лестница. Не пришлось использовать свою, как и веревку на «кошках». Управляемая мною лодка первой подошла к фрегату, и я уже приноравливался к тому, чтобы ухватиться за лестницу и начать взбираться на борт фрегата, пока ещё французского.

— Qui êtes-vous? Officier, appelez-moi! [фр. Кто вы такие? Офицер, назовитесь!] — спрашивали две французских головы, что на полтуловища перевалились через борт корабля.

Появилась и рука одного из французов, который держал впереди себя светильник, больше похожий на лампаду. Мне показалось, что светильник, скорее, освещает их лица, чем даёт французам видеть наши физиономии. Выглядели французы сонными и ничего не понимающими, растерянными. Они щурились, силясь рассмотреть нас.

Что именно они спрашивали, я не понял. Однако твердил как мантру, добавляя смятения в головы французских матросов:

— Rapport urgent au capitaine [фр. Срочное донесение капитану]!

С другой лодки в диалог вступил Данилов, настал его звездный час:

— Nous avons reçu des informations que les russes envisagent de capturer la frégate ce matin. Nous sommes envoyés par le colonel Berrier pour renforcer la protection du navire [фр. К нам поступили сведения, что русские планируют сегодня поутру захватить фрегат. Мы направлены полковником Берье для усиления защиты корабля].

Я не понимал, что кричит из соседней лодки русский лейтенант, но зато слышал, что он лопочет на французском, как на родном. А сам я, не тратя время, пользуясь секундами, пока французы ещё соображали, что к чему, взбирался по лестнице. Как же неудобно! Делаю шаг, и, крутанувшись, изрядно ударяюсь о корабль. Усилием я выравниваю положение и продолжаю свой путь наверх. Но вот ещё одна ступенька пройдена, и я уже цепляюсь рукой за борт фрегата.

— Retournez dans les bateaux, je réveillerai l’Assistant du capitaine! [фр. Вернитесь в лодки, я разбужу помощника капитана!] — требовательным тоном говорили французы.

Однако я продолжал повторять свою скороговорку:

— Rapport urgent au capitaine [фр. Срочное донесение капитану]!

И вот я уже на половину туловища возвышаюсь над бортом фрегата. Один из французов достаёт из ножен клинок, больше похожий на тесак. Я это замечаю. И в моей правой руке шпага — не для того лишь, чтобы создавать неудобство во время подъема на борт фрегата.

— Хех! — резким движением я прокалываю шпагой плечо подошедшему ко мне матросу.

Он роняет свой клинок, ко мне уже устремляется его товарищ, быстро опустивший лампу на палубу. У этого нет при себе оружия, но выставленные вперёд кулаки недвусмысленно намекают мне, что он намерился взять меня голыми руками.

«Врёшь, не возьмёшь!» — успеваю подумать я, отталкиваясь от последней ступеньки лестницы, и перекидываюсь на палубу фрегата.

Перекатом ухожу в сторону, задевая своей же шпагой свой же мундир, рассекая камзол. Вижу, как нога матроса устремляется к моей голове. Сохраняя инерцию движения, делаю ещё один перекат.

— Хе! — лёжа я выставляю вперёд шпагу, и француз, стремящийся меня нагнать и пнуть ногой, сам натыкается на лезвие.

Клинок с неприятным чавканьем входит в живую плоть врага. Краем глаза я замечаю, что на палубе уже стоит Кашин. Оглядевшись, он начинает помогать непривычным к верёвочным лестницам солдатам взобраться на борт фрегата. Пока — тишина. Шевеления на корабле не слышно.

А вот в лагере французов, где, видимо, решила с куда большим комфортом, чем на корабле, обосноваться часть команды, начался полноценный бой.

— Бах-бах-бах! — стреляли пистолеты.

— Гренады готовь! — отдал команду я. — Лаптев, Сопотов, Спиридов, ко мне!

Счет времени пошел уже не на минуты, а на секунды…